Лиза пять лет с зубной болью в сердце ждала встречи со своими детьми. Когда младшему исполнилось три года, её забрали на лесоповал. Всё это время Лиза жила надеждой вернуться в Аю на Алтай, к своим детям. Верила, что когда-нибудь весь этот ужас кончится и всех отпустят домой. Война кончилась, но домой не отпустили. Никого. Даже её, Лизу, многодетную мать. Лизу перевели с лесоповала на атомную стройку. Там, почему-то никак не смогли без неё обойтись. Аж целых два года не смогли обойтись.
Лиза обменяла на базаре хлебные карточки на старый чемодан и стала экономить на всём. Вдруг отпустят. Приедет к детям, зайдёт в дом, поставит чемодан на пол и широко раскинет руки. Дети кинутся к ней и повиснут на шее, а она обнимет всех и обольёт слезами. Обнимает и плачет, плачет и обнимает, потом откроет этот чемодан. В нём маечки, рубашки, штаны и полный кулёк сахара. Дети ахают и радуются.
Дневник моей мамы: "На железнодорожном вокзале пока я стояла в очереди в кассу, у Лизы украли чемодан. В нём подарки для детей, деньги и продукты на дорогу. Билет уже не купить. Лиза плачет: «Если ты не поедешь со мной, то мне до моих детей в жизнь не добраться!»"
Ну не скоты ли, а?! Шакалы! Гады! После войны их много развелось. Они стаями шакалили по вокзалам, обворовывали в очередях честной народ, грабили и убивали в тёмных переулках. Представляю ужас и панику моей тёти Лизы. Не пойму только, где был в это время наш мощный советский государственный репрессивный аппарат?! Почему не выловили всех этих бандитов и не направили на атомную стройку вместо Лизы? Почему этих гадов не направили на лесоповал, где погиб от издевательств охраны её муж Фридрих и брат Андрей? Почему их зарыли бульдозером в братскую могилу, а не этих шакалов?!
Лиза возвращалась не домой, а на Алтай, к своим родителям. В Ае жили мои дедушка с бабушкой. Их семью сослали туда осенью 1941 года. Ая – это рай на земле. Повезло! Одних сослали с Поволжья в голую степь, других в Заполярье, а моего деда в Аю. Не куда-нибудь, а прямо в Аю! Сегодня Ая центр сибирского туризма, отдых в Ае стоит дороже, чем на Мальорке, но для мамы и её семьи Ая была местом ссылки. Депортированные жили там под надзором комендатуры как на привязи.
Дневник моей мамы: "Где достать деньги на билет? Мы пошли на картофельное поле и копали там прошлогоднюю мороженую картошку. Из неё Лиза пекла пироги и продавала людям. Я пошла к врачу и взяла справку о беременности. Без этой справки меня из Челябинска к родителям не выпустили бы. Кроме этой справки и проездных билетов у нас никаких документов не было, ни свидетельств о рождении, ни паспортов, абсолютно ничего. Перед самым отъездом нам удалось получить паспорта без прописки и без комендатурской печати.
До станции Алтайка мы ехали на товарняке. (Всё же мама поехала! Понять можно, тётя Лиза одна бы не добралась до Аи.) В Алтайке пересадка. Билеты надо компостировать до Бийска, а у нас нет денег. На этот раз пригодился нам опыт с картофельными пирогами, к счастью картофельное поле было рядом с железнодорожной линией. Мы напросились хозяевам вскапывать огороды. За один огород - ведро картошки. Около путей мы соорудили из камней маленькую печку и сварили на ней картошку. Во время остановки поезда, Лиза продавала горячую картошку проезжающим через Алтайку пассажирам. За четыре дня мы накопили необходимую сумму денег и смогли прокомпостировать наши билеты.
Худо-бедно, со всякими трудностями мы добрались до айского парома. Паромщик, дед Тырышкин, узнал меня – дочка деда Егора! В родительский дом мы зашли поздно вечером. Нас встретила наша мать, сестра Мария и мои племянницы. Мальчишки с отцом ночевали за горой на стоянке в Черемшанке.
В доме царила такая нищета, что мне трудно выразить словами моё первое впечатление. В двух углах по вороху соломы как в свинарнике. Можно подумать, что здесь выращивают поросят, но это была детская постель. Родители наши спали на нарах так же как и я в трудармейских бараках. Одеял не было, Любой лоскут, любая тряпка были заменителем постели. А вши! Мне казалось, что одеяло шевелится от целой тьмы этих кровососов.
Девчонки стояли обмотанные какими-то тряпками вместо платья и трусов, их бельё после стирки ещё не высохло и одеть больше нечего было. Радость встречи, слёзы, мы ведь не виделись больше пяти лет, позади изгнание, война, гибель моих братьев в трудармии и лесоповал. Было уже поздно, я хотела увидеть отца и привести Лизиных сыночков. Пошла пешком на Черемшанку. Через Минееву гриву, потом вниз к ручью. Дорогу я помнила…
В сорок втором коней забрали на фронт и на ферме остался всего лишь один конь. На стоянке поселили десять доярок, я была среди них из переселенок одна. Как ни трудно было, а женщины любили друг над другом подшутить. А подшутить надо мной было проще простого. Одна из доярок меня предупредила: «Смотри, она лягаться будет!» Я решила, что корову так зовут –Лягаться. Начинаю корову гладить и приговариваю: «Лягаться, Лягаться!» Бабы попадали со смеху.
От подковырок и подвохов меня спасла Елена Швецова. Она отругала своих подруг, помогла мне с той коровой справиться и вечером сказала: «Всё. Будем изучать с тобой русский язык. Это - стол, повторяй за мной, сто-ол, правильно, это – стул...» Так я впервые в жизни всерьёз занялась русским языком. Покровительство Елены мне сильно помогло, мы с ней на той стоянке на нарах рядом спали. У неё был сын на год старше меня, его призвали на фронт, обратно он не вернулся…
В Черемшанку пришла ночью. Ошарашила отца. Как гром среди ясного неба свалилась к нему на стоянку. На этих нарах я лежала, теперь на них Лизины мальчишки спят. Как они выросли! Боже мой, неужели они уже работники!? Никто из них не ходил в школу, только работа, работа и работа в колхозе рядом с моим отцом, их дедом.
В Черемшанку пришла ночью. Ошарашила отца. Как гром среди ясного неба свалилась к нему на стоянку. На этих нарах я лежала, теперь на них Лизины мальчишки спят. Как они выросли! Боже мой, неужели они уже работники!? Никто из них не ходил в школу, только работа, работа, работа… Я знаю, что такое усталость, когда ждёшь этот миг, чтобы упасть на нары и отключиться от всего, что было сегодня, что было вчера, позавчера...
- Мальчишки, вставайте, скорее вставайте!!
- Отстаньте, ещё рано вставать, мы устали, спать хотим.
- Мальчишки, проснитесь! Мы идём в Аю!
- Никуда мы не пойдём, мы хотим спать!
- А если бы ваша мама пришла, вы бы пошли домой?
Мальчишки вскочили, продрали глаза. Меня они не узнают. И как им меня узнать. Я ушла в трудармию когда младшему из них, Фридьке, было четыре года. Было бы два, Лизу не забрали бы в трудармию. Марию не забрали, у неё был грудной ребёнок. Ночь. Идём в Аю из Черешмшанки. Я, мой отец, и Лизины сыновья: Фридька и Яша. Было о чём переговорить. Не буду описывать радость встречи детей с матерью. На глазах и радость и слёзы..."
Могу представить эту радость встречи и слёзы. Мама мне всё это не один раз рассказывала и каждый раз всё в новых подробностях. Многое можно домыслить самому. Вечереет. Мы с мамой ушли за дедом в Черемшанку. Маме шёл двадцать второй год, мне, эмбриону, шестой месяц. После долгой дороги мама устала очень, но всё равно пошла через горы на стоянку к отцу. Потом нашла в себе силы, чтобы ещё вернуться обратно. Тётя Лиза осталась с бабушкой в Ае. Тёмная ночь. Никто не спит. Бабушка рассказывает, как они пережили войну, как после ещё два года ждали своих дочерей. Лиза рассказывает, как она спасала на лесоповале от голода мою маму. Все ждут нас. И вот мы заявились. Мальчишки виснут на своей матери и плачут, Лиза обнимает детей и плачет, плачет и обнимает. В углу стоял полупустой мамин чемодан. В нём остались три котлеты, которые Лиза испекла на дорогу из мороженой картошки на станции Алтайка.