К сониному столу подошёл Алик.
– Соня, там тебя Боря просил подойти в кандейку... Костюм принесли.
Соня срывается с места, и с трудом сдерживается, чтобы не побежать.
На спинке продавленного диванчика лежит костюм. Соня издали видит, что это то, что надо. Королевский синий, с золотистыми побрякушками, прозрачный, немнущийся, хорошо драпирующийся креп–жоржет. Шароварчики, топик, только грудь прикрыть, и тяжёлый расшитый монетками пояс. На полу Соня увидела пару тапочек, именуемых „чешками“.
– Ну как? – Боря искушённо заглядывает через плечо Сони.
– Что надо! – Выдыхает Соня, рассматривая фасон. – И размерчик, поди, мой.
Её начинает колотить мелкая дрожь предвкушения.
– А то! – Гордится собой Боря. – Фирма веников не вяжет...
– Фирма вяжет утюги? – Соня прикладывает к себе шароварчики. Они как раз впору. – Ну, в таком костюмчике грех не станцевать. Когда прикажешь?
– Да сейчас уже можно. Девать часов – кабацкий прайм-тайм. Публика как раз в кондиции: уже все поддатые, но ещё не пьяные. Хлеба наелись, теперь зрелища – только подавай.
– Ну тогда брысь из помещения. Переодеваться, марафетиться буду.
– Да ладно, я привычный... – Замялся Боря.
– Но я-то нет! – Возразила на полном серьёзе Соня. – Минут через пятнадцать зайдёшь...
Боря вышел. Соня начала быстро менять прикид. На диване под одеждой оказалась ещё и вуаль. Соня прикинула на глазок. Размеры как раз подходили. Так–так–так! Первую мелодию как раз можно станцевать с вуалью. Ну что ж, попробую...
Одевшись Соня смотрится в пыльное трюмо в углу. Всё как по заказу. Сантиметр к сантиметру. Вытряхнула косметичку на пластмассовый поднос, неизвестно как там оказавшийся. Выудила из всей неразберихи карандаш. Уверенно подвела глаза. Немножко теней на верхнее веко. Немножко румян на щёки. На скулы на веки – блестки. Уточнила линию губ. Пару капель духов за уши. Несколько раз присела, размяла стопы, кисти рук, подвигала плечами, бёдрами. Ничего, не заржавела ещё. Готова!
Боря как-будто подглядывал, вошёл тотчас.
– Какая красота... Ну до чего же ты красивая баба, Соня. С такой красотой да с таким талантом такие дела можно было бы творить... – Осёкся, не закончив мысль.
– Выход мой когда? – Соня „стучит копытом“. От нетерпежу её пробивает нешуточный мандраж, как породистую кобылку перед забегом.
– Да хоть сейчас. Пацанам скажу, пусть припев доигрывают. Тебе какую мелодию ставить сначала?
– Да с первой и начинай. Сколько смогу – столько и спляшу. Не знаю, на сколько у меня духу хватит.
Боря вышел. Через полминуты музыка дойдя до логического конца, кругленько завершилась и раздался голос соло-гитариса.
– Уважаемая публика, сейчас для вас станцует несравненная Софи – мастерица восточных танцев! Поддержим!
– Ого! Даже так! – Подумалось Соне. – Но такой эпитет её сегодня с толку не сбил. А скорее раззадорил. Несравненная, так несравненная. А что, скромненько и со вкусом, да и к тому же, вполне романично... Ну что ж, пойду я подтверждать присвоенную степень!
Зал заапплодировал. Если бы объявили танец белых мишек севера, аплодировали бы, возможно, так же.
Зазвучла музыка. Соня, держа развёрнутой за плечами вуаль, легким, кошачьим шагом выбежала на средину и остановилась. При виде Сони в в таком необычном, таком красивом костюме, зал издал глас восхищения. Короткая пауза. Пара взмахов платком вокруг себя и зрители сразу же ощутили, что это что-то из ряда вон. Что-то необычное и очень многообещающее.
Как живой, замелькал платок в сониных руках. То быстрее, то помедленне. Иногда замирая на какое-то мгновение. Потом вспархивал вновь и летал, летал вокруг её головы, как великолепная бабочка, залетевшая каким-то образом сюда из тёплых стран. Красивейшего вида арабески исполняла Соня, оттеняя и дублируя каждое своё движение порханием вуали. И всё это вместе: и движения, и костюм, и платок смотрелись, как неописуемой красоты оправа для самой Сони, как для жемчужины самого высокого качества, добытой с морской глубины.
Немыслимо красивый финал. Изящная стойка, пауза и взгляд в сторону своего стола.
Опа! Возле Назара на её месте сидит Юра. Как всегда: выбрит, одет, красив. С ошеломлением на лице. У Назара похожее выражение. Тьфу ты!
Под аплодисменты зала Соня швыряет в Юру вуаль. Мужская половина завистливо ахает, сожалеет, что платок из рук плясуньи достался не им. Юра ошарашено его подхватывает и, не сводя с Сони глаз, машинально прижимает вуаль к груди. У него там сердце, а в нём Соня. Которая начала танцевать уже второй танец.
Этот танец построен на всплошной шимми-технике. Мелодии почти нет, только соло на барабане, только ритм. Вот для чего костюм увешан звенящими монетками! Они сами создают музыку. И делают акценты на каждом движении.
Шимми – энергозатратный вид. От него пот прошибает и льёт в три ручья. Но Соня молодая и сильная и она любит это танцевать. Она сегодня в ударе. Она сегодня танцует не от горя и безысходности. Она танцует от радости. Она хвастается собой.
А что тут плохого? Не всегда же её долбать за непотребное поведение на судне в промысловом рейсе! За изгвазданные в унитазе шмотки экипажа и за набитый Жорке фингал. Сегодня пусть маленько ней повосхищаются! А она порадуется. Сегодня её день.
Там–та–да–да, там–та–да–да, там–та–да–да, там–та–да–да, та–да–да–да–да–да.... Темп то убыстряется, то замедляется, то опять по нарастающей. Соня стоит почти на месте, иногда мелкие шаги вправо–влево, вперёд–назад. Едва заметная тряска, одними мускулами, без определённых движений, амплитуда увеличивается, тряска усиливается, как взбешённые танцуют монетки и бусинки. Красиво согнутые, как крылья лебедя, руки неподвижно застыли ладошками к бёдрам. Танцуют бёдра. Время от времени подключаются плечи. Наступает апогей. Трясётся всё, руки расстались с бёдрами, на каждое „там–да–да“ взлетают вверх, вправо, влево, вниз. И так изумительно легко, красиво, гармонично, непредсказуемо, всякий раз по–новому, отточено до мелочей, даже в малейшем движении пальцев, даже в чередовании вдоха и выдоха. Ха!!!
Танец кончился. Соня расслабилась. Улыбаясь, повела глазами по залу. Споткнулась о четырехглазие Назара и Юры, в равной степени излучавшие восхищение. Все лица зала были повёрнутые к ней. Все отбивали ладони, апплодируя.
В дальнем углу кто-то апплодировал стоя. Этого кого-то Соня ещё не захватила в своё поле зрения. Видела расплывчато, приблизительно, периферичным зрением. Но какое-то предчувствие крутонулось в душе и она быстро перевела взгляд на стоящего.
Это была... Лариска. Она так хлопала в ладоши, как-будто хотела именно сегодня, именно сейчас превратить их в клочья. Она улыбалась на все имеющиеся зубы и кричала что-то очень ободряющее, хорошее. Потом замахала руками, призывая Соню к себе.
И Соня ступила к ней шаг, хотя и понимала, что этого не может быть. Но ей хотелось, чтобы это, и впрямь, была Лариска. Сегодня так всё чудно и необычно, какое–то беспричинное счастье переполняет Соню, так почему бы и не воскреснуть Ларисе хотя бы на сегодняшний вечер, или хоть на часок.
Но дойти до привидевшейся ей подруги ей не удалось. Ноги запутались в чём–то вязком и топком, на глаза навалилась темнота и всё исчезло. Даже она сама.
Очнулась в гримёрке на диванчике. Вокруг неё хлопотали Юра с Назаром и... Лариска. Живая и весёлая.
Какой стойкий фантом! Соне хотелось так много у неё спросить, прежде чем она опять исчезнет. А ещё больше сказать. Но она боялась, что стоит ей раскрыть рот, как всё опять расстает и растворится в непроглядной темноте. И она хранила молчание, с недоверием переводя глаза с одного присутствующего на другого.
– Соня, а кого же тогда мы с тобой похоронили? – Для Юры святое воскресение Ларисы, похоже тоже было большой радостью. Он радостно улыбался. – Ты что молчишь?
Юра на правах бой-френда сидел возле Сони. В одной руке держал стакан с водой, второй вытирал ей лоб своим платком, убирал с лица волосы.
– Она что, и правда живая? – Тихо, с опаской спросила Юру, украдкой показывая пальцем в сторону Ларисы.
– Да живая, живая! – Лариса присела на корточки возле дивана. – На, попробуй. – Она сунула Ларисе свою руку. Ладошка была влажной и горячей. – А почему вдруг мне быть неживой? Ты что, подумала, что я умерла?
– Мама родная, я не только подумала, мы тебя с Кимом даже уже похоронили. Скажи, Юрк? На городском кладбище... В фате, как и подобает незамужней девушке.
– Да ты что? – Ошарашено восхищается Лариса. – Круто... Это же надо! А пошто?
– Да тебе-то какая разница „пошто“? – Подал голос до этого молчавший Назар. – Раз похоронили, значит долго проживёшь. Это уж точно, и к бабке не ходи.
Соня наконец то уразумела, что она не спит и не бредит, и что перед ней взаправдашняя живая и здоровая Лариса, несмотря на то, что у неё на кладбище имеется вполне легитимная персональная могила. И что она, Соня, тоже живая и здоровая и только что она танцевала в ресторане танец живота.
– Слышь, ребята, что у вас вообще–то происходит? – Подал голос сидевший тут же и достаточно намолчавшийся Боря. – Почему вы её похоронили, за какие грехи, и почему покойница вдруг откопалась?
– Борь, мы и сами пока что ничего понять не можем. – Взял слово Юра. – Но по–моему появился отличный повод выпить. Без поллитра тут не разобраться. А? Как считаете? Соня, ты как себя чувствуешь?
– Да как-как? Отлично! Голова малость дурная, а так всё при мне...
Соня приняла вертикальное положение, а потом и вовсе встала с диванчика.
– А пойдёмте-ка все за стол! – Позвал всех Назар. – Что кучковаться в этом загашнике?
Стол был на четыре места, но Алик поставил ещё один стульчик с торца и поместились все вместе с Борей.
Появились новые бутылки и новые тарелки. Содружество таких разных и в то же время таких похожих людей, по случаю или по закономерности оказавшихся за одним столом, дружно пили за великое счастье, которое судьба подвалила в этот вечер Соне.
Пили за здоровье Ларисы много раз. А между рюмками постепенно выяснилось, что в тот проклятый день, когда медсестра сказала Соне о смерти Ларисы, умерла не Лариса Воеводина, а Лукерья Воеводина, бабушка–старушка – божий одуванчик. Отошла в мир иной по старости от инфаркта. И лежала она не в гинекологии, а в терапии. И сестричка была сама из терапии. Просто зашла к знакомой в гинекологию после смены. И там–то её Соня и настигла со своим вопросом. А поскольку фамилия у бабушки была точь в точь, как у Ларисы, а имён обычно не знали не только медсёстры, но и врачи, то вполне понятно, что медсестра подумала, что Соня её знает по терапии, и спрашивает именно о Лукерье Воеводиной.
Поэтому и патологоанатом опешил, когда Соня закомандовала хоронить бабушку в фате и в белом подвенечном платье. Как любую молодую незамужнюю женщину. Чего стоили только одни туфли на шпильках!
– Так это ты угробила то наше белое платье, из-за которого мы вечно дрались, кому надевать? – Лариса никак не могла реализовать всех событий, свалившихся на её голову.
– Лариска, да я готова угробить весь свой гардероб в благодарность за то, что ты жива. А тряпья – мы ещё накупим.
– А я думаю, куда ты пропала? И день, и второй, и десятый, ты не идёшь меня проведывать, куда подевалась? Принесли настойку из шиповника, думаю, может сама скоро наведаешься. Поначалу сильно слаба была. До телефона не дойти, не додыбать. А потом, когда чуть–чуть оклемалась, звонила тебе много раз. Никто трубу ни разу не взял.
– Да у меня же телефон постоянно был отключен. Телефон, телевизор, радио, даже дверной звонок. Всё, что отключается, было в отключке, и я в „отрубях“. Чуть с ума не сошла. Этого простыми словами не расскажешь... Хандра страшная, одним словом.
– А я подумала, что ты скоропостижно в рейс ушла. Такое же бывает у нас часто. A я тем временем выписалась и сразу же поехала в Начики в санаторий. Как раз путёвка горящая подвернулась. Вот недавно приехала. Неплохо подлечилась. Ой, хорошо, что девки в кабак затащили.
– Хорошо – не то слово. Если бы не сегодняшний кабак, быть мне, может, еще пару лет в неведении. То ты в рейсе, то я. Пока случайно где–то не встретились бы. Или кто из знакомых бы не сказал. Ох, дела...
– Слышь, Соньк, а что эт за пижон с вами? – Зашептала заговорщески Лариса. Она уже давно исподтишка давила косяка на Назара.
– Да как тебе сказать? Вроде б хороший пацан. Партайгеноссе.
– Куда, куда? – Лариса в немецком была не сильна.
– В парткоме в нас работает. Назар зовут.
– А ты-то его откуда знаешь?
– Дык, на бюро я сегодня была. Песочили меня там, стружку снимали. Там и познакомились!
– Ох ты! А за что?
- Ой, Лариска! Было бы кого, а за что - всегда найдётся! За рейс, вестимо!
- Ох, нихрена себе! И он тоже? – Лариса скинула глазами на Назара.
– Да нет. Наоборот заступался. А потом в кабак пригласил.
– А Юрка?
– Сам пришёл. Покуда я танцевала, он нарисовался.
– А как у тебя с ним? Наладилось? – Лариска нашорошила уши.
– Никак. Переживая твою смерть немного сблизились. Мы же тебя с ним вдвоём хоронили. Общаемся на бытовой почве. Но чувств у меня к нему, как и раньше, негусто. Куда-то всё делось...
– А-я-яй... Кстати о танцах. – Лариса была мастером переводить разговор с тяжёлых нот на более лёгкие. – Слушай, ты что молчала, что так танцевать умеешь? Это же уму непостижимо, какая красота. Научи, а?
– Да я тебе сто раз говорила, что в школе в бытность ходила на танцевальный кружок. Пей свою рюмку и пошли учиться. Об чём базар? – Соня была для вновьобретённой Ларисы готова на всё.
– Да ты что? Сдурела? – Замахала Лариса руками. – Разве здесь? Потом, как–нибудь, дома... Слушай, а спляши ещё! Ой, ну мне так нравится!
– И правда, Соня, забацай ещё? – Подпрягся к ларикскиной просьбе вездесущий Боря. – Покуда ещё в костюме и в образе? Ты же только два танца станцевала.
– Да без проблем! – Легко согласилась Соня. – Если не сегодня, то когда? Такой день... Ну а тогда почто сидишь, Борька? Иди заводи музыку. Начинай там, где закончили. Следующую.
Боря поднялся. Он остановил оркестр и включил кассету.
И Соня опять танцевала. Ей казалось, что у неё выросли крылья. Так хорошо она себя не чувствовала давно. А может и вообще никогда. После такого падения, которому она недавно подверглась, любой подъём показался бы прогрессом. А уж такой, как сегодня...
Лариса, сидевшая боком к залу, развернулась на девяносто градусов и смотрела заворожённая на подругу, в этом одеянии и в этом танце очень похожую на сказочную жар–птицу.
А Соня вообще ничего не думала. Она только чувствовала. Этих чувств было так много. И все они были радостными. С её плеч свалилась тяжелейшая каменная глыба. Которую она несла, как ей казалось вечность. Эта глыба состояла из угрызений совести. Ей было жутко жить, зная, что Лариса умерла. Она боялась веселиться. Она не позволяла себе никаких удовольствий, зная, что подруга в могиле. И вот всего этого больше нет. Всё это оказалось дурным сном, стечением обстоятельств, бредом, большой и страшной неправдой.
Господи, сколько же она выстрадала за всё это время? Ой, забыть, поскорее и навсегда.
Соня танцевала легко и кокетливо. С шутливой ноткой, с налётом незлого лукавства. Сейчас она была сама собой. Никто и ничто не извращало и не деформировало её существо. Наоборот всё её сегодня радовало и восхищало. Все её достоинства, большие и маленькие, обнажились, вышли на поверхность и засверкали, как крупицы золота в промытом золотоносном песке. Всё, что её окружало в этот момент приобретало оттенок превосходных степеней.
И окружающие радовались и восхищались её умением, её мастерством. И её молодостью и красотой. И смелостью, и какой–то положительной дерзостью. От неё веяло даже грехом, но каким-то нетяжким, а позволительным, прощенным грехом. Вокруг и везде царила аура позитива.
Соня дотанцевала всё до последней ноты. И, выслушав шквал апплодисментов, одобрительных криков, она вернулась к своему столу.
Когда все выпили, вдруг Лариса сказала.
– А я сейчас вот стих вспомнила по теме. Хотите, прочитаю? Коротенький, но хороший... Кажется, Людмила Татьяничева написала.
– Об чём базар? Читай! Страдалица ты наша!.. – Юра тоже был в прекрасном настроении.
И Лариса прочитала небольшое стихотворение о неком человеке, который упустил свою мечту, свою Жар–Птицу, свою единственную любовь, и теперь мечется по свету, напрасно надеясь её найти.
Может быть она вдруг притомится
И присядет на тающий снег...
Как же мог упустить ты Жар–Птицу,
Незадачливый мой человек?
Лариса сделала акцент на слово „Жар–птица“, и с упрёком посмотрела на Юру. А Юра понял, для кого и почему был этот стих. И что всё верно, он её упустил, свою Жар–птицу. От этого теперь нет ему житья на этом свете и он только и мечтает, чтобы нашёлся какой-нибудь поэт, который написал бы стих о том, как обрести её снова.
Компания много пила и много ела. Но сильно перепитых не было. Просто было приподнятое настроение, а при таком упиться вдрызг не предствляется возможным.
Соня сидела счастливая от обретения Ларисы. И даже не замечала, как на неё смотрят все три мужика за столом. И не только за столом.
Многие парни в зале непрочь были подсесть к ней за стол, но останавливали фигуры сониных спутников. Юра, Борька, Назар – они не были тёмными лошадками, их знали многие. Поэтому все понимали, что соваться туда нечего, но вот смотреть на Соню издалека запретить не мог никто, даже Юра.
Для Сони это был настоящий фуррор. Такого успеха она не имела, даже в бытность, на конкурсах высокого ранга.
– Соньк, пошли носы попудрим? Ненадолго. – Лариса повидимому захотела в туалет.
– Пошли. – Соня с готовностью согласилась.
Дефилируя между столами, девчёнки направились в сторону туалета. На всём пути их сопровождали восхищёнными взглядами мужская половина зала. Женская половина была посдержанней. Оно и понятно, зависть. Хотя выборочно из всей массы женских мордашек, многие тоже смотрели на Соню с откровенным восхищением.
В туалете Лариска покрутилась перед зеркалом.
– Пошто не идёшь? Там свободно. – Сказала Соня.
– Да не хочу я! Иди сама, если хочешь.
– Тогда зачем ты меня сюда притащила? Я думала, тебе, и впрямь, приспичило. – Соня с улыбчивым недоумением смотрит на Ларису.
– Так я думала, что, может, ты хочешь в туалет.
– С чего? У меня всё через кожу вышло. Нечего было бы даже на анализ предъявить, если бы понадобилось.
– Ну ладно. Если по-честнаку, я тебя нарочно из–за стола увела. Мужики там должны договориться, как тебя делить станут. Ты их морды видела?
– Морды, как морды... А что меня делить? Я никому ничего не должна. Сейчас заплачу сама за себя – и на все четыре стороны.
– Щаз-з-з! Так тебе и позволили... И платить и уходить. – Лариса видела проблему под другим углом. – После такого, да дать тебе уйти одной? Между ними уже искры короткого замыкания проскакивают, не заметила?
– Да плевать! Кобели! – Соня начинается сердиться на Ларису. Как-будто бы дело было в ней. – С партайгеноссе был договор изначально, что никаких дальнейших отношений после кабака. Юрке уже сто раз сказала, что о нём думаю. Ну а Боря-то и вообще не при чём. Он просто худрук.
– А что такое худрук? Дурак? – Лариска хохмит.
- Та да, что-то вроде того... - И себе улыбается Соня.
– Тогда пойдём обратно?
– Успеем... - Соня зачарованно всматривается в Ларису. - Ой, Лариска, я всё ещё не верю, что ты жива. Ты не представляешь, как я всё это время жила. Как в наркотическом угаре.
– Соньк, ну извини, что так получилось.
– Да ты, дурёха! Спасибо, что жива...
- Да, если бы не Томас, может быть моя могилка на кладбище была бы не таким уж и нон–сенсом. - Пригорюнилась Лариса. - Три дня я валялась в коме. Потом пришла в себя, но плохо-то как было! Из ложечки меня отпаивали и баба Клава, и баба Паня. Кстати, твой отвар из шиповника пришёлся, как нельзя, кстати. Да и Томас без конца заходил, контролировал. В своё личное время приезжал на работу, посмотреть что да как. В палату перевели – так девки-“сожительницы“ опекались. Вобщем, спасибо людям. Иначе мне бы кирдык.
– Ох я и дура. Ведь сто раз могла и Томаса отыскать, и бабу Клаву. Мы с ней хорошо скорешились, пока тебя Томас оперировал. Да в морг могла зайти, я же возле его порога стояла, когда фату приносила тебя обряжать! – Соня тихо смеётся. – Почему всего этого не сделала? Боялась! Боялась увидеть тебя мёртвой. Мы же на кладбище даже не открыли гроб. Кто или что мной руководило? Кому-то зачем-то надо было, чтобы я выпила горькую чашу до дна? А за что? Какие такие большие грехи за мной числятся?
– О, начались душевные раскопки. Прекрати! Никаких грехов у тебя нет. Всё же уладилось?
– Уладилось! Но какой ценой! Вот смотри, какая последовательность событий. За мои „подвиги“ в рейсе, меня вызвали на бюро парткома. Там я познакомилась с Назаром. Назар пригласил меня в кабак. В кабаке меня угораздило станцевать. Благодаря танцу ты меня заметила. А я увидела тебя. Если бы не танец, мы бы могли просидеть целый вечер на расстоянии нескольких метров и так и не увидеться. И везде – случай. Если так разобраться, то в жизни всё случайно.
– Да уж... Сначала я тебя не узнала. Думаю, кто же это так красиво пляшет? Потом специально поднялась с места, чтобы ты меня тоже увидела.
– Да, это тема не на один присест. Об этом мы ещё поговорим. А пока, наверное, надо возвращаться за стол. Хотя, нет. Подожди! - Вдруг спохватилась Соня. - Так ты мне скажешь правду, что всё-таки случилось? Откуда беременность? И откуда выкидыш? Всё-таки криминал?
Сонь, давай не сейчас. Не сегодня... - С готовностью погрустнела Лариса. - Мне так не хочется об этом...
Ну ладно, ладно... Захочешь - расскажешь, а не захочешь... - Соня не хотела омрачать настроение ни себе, ни подруге. Но в голове невольно всплыл факт изнасилования Лариски Комиссаровым. - Я в душу лезть больше не буду.
Вернувшись в зал, Соня почувствовала, что Лариса не совсем была неправа. Борьки вообще не было. А Юра с Назаром выглядели двольно мрачными.
– Ну что ж, пойду переоденусь. - Сказала Соня.
– А может ещё раз спляшешь? – Поинтересовался Назар.
– Уже не время. – Сказал Юра раздражённо. – Для кого танцевать? Смотри на публику: большинство уже растеклось, так сказать, „мысью по древу“. Если не под столом, так на столе. Для майонезных морд что ли пускаться в пляс? Да и устала она.
– Ну и что ты кипятишься? Просто так спросил. Нет – так нет. – Откатил на мировую Назар.
- Ким! - Не стерпела Соня. - Ещё одно слово - и я пущусь опять в пляс. Ты что это за меня решаешь? Я пока никому не жена. А если даже жена, то...
Соня ушла. В гримёрной сидел весь оркестр во главе с Борей. Все курили взапой.
– Хоть топор вешай... – Соня закалшлялась. – Мне бы переодеться...
– Да ты не стесняйся, мы смотреть не будем. – За всех ответил, весело подмигивая, соло-гитарист Сашка.
– Так я и поверила. – Хмыкнула Соня. – А там за шкафчиком у вас что? Свободных полметра найдётся?
– Ну если ты так настаиваешь. – Боря поднялся, выволок оттуда пирамиду из картонных коробок. – То вполне.
Соня стала переодеваться в импровизированной уборной.
– Со–о–нь! Тебе может лифчик застегнуть? – Поинтересовался Сашка. – Я умею...
– Да я бы с удовольствием, но я его не расстёгивала. – Благодушно отказала Соня.
Когда вышла из загашника, в комнате уже никого кроме Бори не было.
– Получи свой гонорар.
Боря протянул Соне пачку десяток. Навскидку там было прилично.
– Эт... что? – Соня опасалась дотрагиваться до денег.
– Бери, бери, заработала. Хорошая работа должна быть правильно оплачена. Иначе в дальнейшем...
– А ты уже всё за меня решил? В смысле на дальнейшее? – Соня не любила, когда за неё решал кто–то.
– Решить можешь только ты. А я просто надеюсь. Но это не за будущее, это за сегодняшнее. Так что бери.
– Ну спасибо. А почему не взять? Раз, как ты говоришь, заработала. – Соне было как-то чудно, что деньги можно заработать просто так, с удовольствием. А не тяжким, изнуряющим трудом. Такие деньги к ней пришли впервые. Да ещё какие деньги! За какой-то час... удовольствия.
– Соня, девочка моя, давай, перебирайся к нам. Бросай ты эти грёбанные моря. Ну что ты там забыла? Не надоело ложки мыть? Или палубу дрючить? Рыбу шкерить? В чешуе, в кишках? Можно и без морей безбедно жить. Причём, жить хорошо, с удовольствием. Когда-то в школе на такую сумму надо было месяц горбатиться.
– Ты так образно обрисовал жизнь в морях, что закрадывается подозрение, что ты там уже как–то побывал...
– Как–то... - Хмыкнул Боря. - Да я штурманом семь лет отходил, ценз на старпома наплавал, надо было аттестацию идти сдавать, а меня такая тоска взяла... Ну я и решил завязать. Вот: не жалею. Так что давай и ты завязывай. Костюмов тебе красивых нашьём, будешь королевой заведения. А там, как знать...
– Ладно, обещаю подумать.
– Да ты мне ещё когда это обещала?
– Не так уж и давно. Некогда пока о себе было думать. Обстоятельства не позволяли.
– Ну смотри. Я не отстану. Я парень настойчивый.
– Да знаю. Пока, Боря. Я – домой. Устала что–то. День сегодня выдался длиной в год.
– Пока. Но я тебя жду.
В зале тем временем было почти пусто. Вокруг столов бесшумно двигались официанты. Женская часть обслуги, сбросив туфли на каблуках и переобувшись в шлёпанцы или в тапочки, проворно собирали посуду.
Сонина компания была ещё в сборе. Алик, стоя возле стола, подсчитывал расход. Назар с Юрой, надувшись друг на дружку шелестели купюрами. Перепалка по теме: кому платить была в разгаре. Лариса с весёлым лицом следила за диалогом.
– Я плачу за всех. – Чеканил слова Юра. – Никаких возражений.
– Ты посмотри, пахан отыскался! Это я заказал стол. Ты уже потом подтянулся... Сонь, скажи ему! – Назар аппелировал к подошедшей девушке.
– Я сама сейчас за всех заплачу, если вы не уймётесь. – Она села на своё место.
Алик довёл до ума счёт и вырвал листочек из блокнотика. Юра, как мангуст, неуловимым, молниеносным движением выхватил счёт из рук Алика.
– Вот, получи. Сдачи не надо. А вообще, на тебе ещё пару бумажек, заверни нам бутылочку с собой. И закусить чего-нибудь. Колбасы там, сыра.
Соня вопросительно взглянула на Ларису.
– А что? Я всех приглашаю к себе. – Сказала святая простота Лариса. – Пойдём ко мне во двор. Ночь дивная. Звёзды, луна. Открыточный вид на порт. Ну что тебе дома делать? Посидим, поговорим.
– Ты со времени своих похорон ну ничуть не изменилась. – Улыбнулась Соня. – Ладно, пошли. Мужики пусть догоняют, если хотят.
Погода была сказочной. Обычно в Петропавловске ночи намного холоднее, чем светлое время суток. Даже в разгар лета. Но сегодняшний день был исключительным до конца. Было тепло, как на Черноморском побережье в бархатный сезон. Воздух–парное молоко. Тишина и усеянный звёздами небосвод.
От „Камчатки“ до Ларискиного дома на Чирикова – подниматься было минут десять. Лариса с Назаром шли впереди, что-то оживлённо обсуждая. Назар пытался смешить. Лариса охотно смеялась.
Юра обнял Соню и на ходу нацеловывал её во все места, до которых мог дотянуться. Ему не терпелось остаться с ней наедине. Но он совершенно не был уверен, что она тоже хочет остаться с ним на этой "едине". С некоторых пор юрина самооценка сильно подупала. Поэтому вместо того, чтобы предложить сразу поехать к Соне, он, послушно, как телок на верёвке, тащился с ней к Ларисе.
Скрипнула калитка. Услышав этот до боли знакомый звук, сонина душа в который раз возликовала от сознания, что Лариска жива. Она заходила в Ларискин двор, осознавая, как давно она здесь не была. Считай со времени её „смерти“.
Уселись на скамейки за низеньким квадратным столиком, накрытым знакомой клетчатой клеёнкой. Лариса вынесла рюмки. На большую общую тарелку вывалили содержимое пакета, принесённого из ресторана. Налили и выпили.
Юра не выпускал Соню из своих объятий. Ему казалось,что стоит ему немного ослабить руки и она вспорхнёт подобно той Жар-Птице из ларискиного стиха. Вспорхнёт и улетит. А он потом будет её долго и мучительно искать. И не находить.
– Лариска, завтра приходи ко мне на весь день. Прям с утра. К морю спустимся. По берегу пошляемся. Хоть наговоримся. Я так по тебе, оказывается, соскучилась!Да и "сокровищницу" свою заберёшь. Всё сохранила до копейки. Как положено.
– А я, думаешь, не соскучилась? Да и вообще, о чём разговор? Конечно, прийду! Может заодно на могилку сходим? На мою? Помянем. Хоть покажешь, где ты там меня закопала.
Лариска улыбается. Улыбается Соня. Улыбаются все этой такой непростой истории, произошедшей не где-то за морями–за лесами, а здесь в этом уютном деревянном домике на склоне сопки. И завершилась счастливым финалом сегодня в „Камчатке“.
Постепенно начало свежеть. Лариса предложила вынести всем куртки.
– Да нет, Лариса, поеду я. – Соня смачно зевнула. – Этот день должен когда–то кончиться, даже если это был один из моих лучших дней в жизни.
– Да, мы поедем, пока трамваи ходят. – Юра и себе подскочил. – Лариса, ну бывай здорова. Я рад, что ты жива. Вот гадом буду.
– А я-то как рада, что я жива! – Лариса смеётся. – Ну ладно. Теперь я думаю, не потеряемся.
– Пока, Назар! – Кивнула Соня своему спасителю. – Рада была познакомиться. И спасибо тебе за то, что заступился на бюро!
– Не стоит. Я за счастье имел за тебя заступиться...да и вообще, обращайся, если что... – Не совсем весело откликнулся Назар на сонины слова.
Юра обхватил железной рукой Соню за талию и повёл её к калитке. Затворив её за собой поплотнее они спустились на Советскую. Автобусы уже не ходили, нужно было ловить такси. Соня повернулась к Юре. Но рот открыть не успела.
– Лучше возьми и зарежь меня, но не не говори, что не возьмёшь меня с собой.
– И не думала... – Соне так хорошо на душе, что она любит сразу весь мир. – Я хотела тебе предложить пройтись пешочком в Сероглазку. Вряд ли мы сейчас поймаем что–то хотя бы издали похожее на такси.
– Да с удовольствием! Я так люблю ходить пешком! – Юра бы согласился на любую экзекуцию, к примеру, вплавь достичь противоположного берега Авачинской бухты, или на верёвке спуститься в преисподнюю. Лишь бы Соня его не прогнала.
– О, что–то раньше не замечала я за тобой такого хобби. – Легонько съязвила Соня. – Раньше мы с тобой вообще, любили диаметрально противоположные вещи.
– С тех пор многое, что изменилось... Во, смотри, такси, вот чтоб я сдох! – По тому, как Юра обрадовался догоняющей их легковушке, можно было убедиться, что его хобби ходить пешком было не таким уж сильным. Во всяком случае в даный момент.
Со стороны Дома офицеров катилась машина с зелёным глазком.
– О! То, что надо! Тормозим?
– Тормозим!!!
Услышав, что пассажиры хотят в Сероглазку, таксист замотал головой.
– Не, ребята, я в парк... До КП могу подбросить. А дальше – сами...
– Витёк, ты что ли? – Юра не столько по внешности, сколько по голосу узнает одного из своих многочисленных знакомых.
– Юрок! Вот так встреча! Да что ж ты молчишь? Ё-моё!..
– Это я-то молчу?
– А куда тебе в Сероглазке? На самый, что нинаесть, на верх?
– Вторая после КП остановка.
– Ой, оперный театр! Так, так бы и сказал! Садитесь. Мигом домчу.
Соня с Юрой запрыгивают в машину.
– Вот, Соня, ещё один мореман, переквалифицировавшийся в таксиста. Коллега мой, рыбмастер. Когда-то мы с ним по сменам на одном пароходе батрачили.
– Если я правильно понимаю, то всякий моряк, решивший раз и навсегда завязать с морями, просто обречён перековаться в таксисты. Я тоже знаю кое-кого...
– Да потому что нигде на берегу ты не отобьёшь те же самые бабки, что в морях, вот разве только на такси... – Пояснил Витёк свою жизненную позицию. – А привычка жить широко – уже укоренилась.
По пустынним улицам домчали до остановки автобуса за считанные минуты. Денег Витёк не взял.
– Обижаешь, мужик, какие могут быть деньги между нами? Извини, что не до порога довёз, сам понимаешь, на пересменку тороплюсь. Всё, счастливо! Пока. Рад был встрече. Звони, случай чего...
Зашли в дом. Не зажигая свет, Соня открыла окно, которое выходило прямо на бухту. Над водой висела огромная луна, от которой на зеркальной поверхности бухты, почти перпендикулярно к сониному дому прорисовывалась прямая, менившаяся блёстками светлая дорожка.
Будоражил запах моря, водорослей, жухлой травы, зрелого лета, прогревшихся за день и неостывших деревянных стен дома и ещё чего-то такого, чему не было названия, ясного определения, но что так живо трепетало в каждой клетке сониного естества и которое настойчиво доминировало над всеми запахами и звуками.
Какой-то чудный рай ощущала она в себе. Такое зашкаливающее ликование души, что ей, душе, становилось тесно в теле и она готова была выпрыгнуть из груди и полететь ввысь. Какое-то приторное томленье и ожидание чего-то.
Юра снял пиджак, тихо–претихо подошёл сзади к Соне и очень осторожно положил ей руки на плечи.
Лёгкое касание и донёсшийся до обоняния давно знакомый запах, прошили Соню насквозь мощнейшим электрическим разрядом. В ней начала разворачиваться стальная пружина, которая была накручена до отказа. Юра, сам того не подозревая, сделал последний оборот на закрутку – и пружина съехала с катушек.
Эта энергия, этот потенциал, так долго копившийся в ней и так ни разу и не нашедший достойного выхода, сейчас со страшной силой обрушивался на Юру.
Она резко повернулась к нему и один раз прильнув, уже не могла оторваться. Она ничего не понимала, ничего не осознавала и ничего не контролировала. Она рвала Юру в лохмотья, сама того не замечая.
Уж начто Юра был сам не дурак по женской части, почти чёрный дан по Камасутре, и уж как он хотел близости с Соней давно и безнадёжно, но даже он по первости опешил от такой напора. Это было так неожиданно. Но потом, спинным мозгом почувствовав, что происходит как раз то, что случается раз в сто лет и далеко не со всеми, и что ему как раз выпадает такой бешенный шанс всё это испытать, он бросился с головой в этот бурлящий омут, в огненный котёл пожирающей его страсти, в адское жерло безудержного огня.
С ними обеими это случилось впервые. Не только в их взаимоотношениях, но вообще, за всю жизнь, за весь опыт общения с противоположным полом.
В рейсе до оскомины на зубах надоедали разговоры сексуально озабоченных моряков о неком „бабьем дне“. Они на полном серьёзе мечтали: попасть к какой-нибудь „бабе“ на такой вот „день“.
Теперь и Соня, и Юра понимали, что это за день и чего он стоит. Спасибо судьбе, что послала им такой день, как компенсацию за всё пережитое в последнее и не очень последнее время. За такое можно много чем пожертвовать и много чего простить.
Когда буйство красок немного поутихло, и яркие, глубокие цвета в ощущениях мало-помалу поблекли и уступили место более сдержанным, пастельным оттенкам, Соня задумалась о причинах такого чувственного взрыва. Неужто снова в Юру по–новой влюбилась? Нет, с чего бы вдруг?
Просто сошлось в одно и то же время много психофакторов и подняло бурю в пустыне. На исстрадавшейся, иссохшейся, бесплодной почве её души вдруг пророс и расцвёл такой пышный, невиданной красоты цветок.
А вот если бы это не Юра был рядом, а кто-то другой? Назар, или, скажем, Игорь, штурман с рейса? Да любой молодой парень? Произошло бы, то что произошло, или нет?
Скорее всего, это случилось бы по-любому. Потому что дело всё в ней, а не в партнёре. Так сложилась у неё жизнь в последние месяцы, что она, вследствие всяких обстоятельств, сама по себе созрела изнутри. Когда длительное время тебя гложет, разъедает жгучая тоска, пожирает горе, а потом вдруг в твою жизнь врывается безудержная радость, то противопложные по знаку полюса притягиваются и сталкиваются с такой силой, что происходит вот такое землетрясение. Так что в копилку сегодняшнего её буйства можно было бы защитать всё: и напряжённый рейс, и „смерть“ Лариски, и сегодняшний поход на бюро парткома и, наконец, посещение ресторана.
А Юра? Он тоже сыграл свою роль, или так, послужил объектом, вовремя подвернувшемся под руку и принявшем на себя этот буран чувств? Наверное, тоже сыграл свою роль. Но скорее всего не сегодняшний, а давнишний, тот, из-за которого она испытала столько обид, разочарований и унижений, так много отрицательных эмоций. Тот, которого она так долго ждала, от которого ей так сильно хотелось взаимности, чего–то хоть чуть-чуть похожего на то, что она испытывала к нему сама. Ну хоть изредка какой-то особенный взгляд, наполненный тайной информацией, прикосновение, какой-то знак, который бы намекнул ей о том, что её любят.
Но не было. Не происходило, не проявлялось и не случалось. И она продолжала бесконечно ждать и разочаровываться, падать и вставать, и опять надеяться, мечтать. А потом, не дождавшись, огорчаться и дико комплексовать.
Какой непростой период! Ожило в Сониной душе старое, забытое, наболевшее. Странно, но она любила его того, давнего, недоступного, взлелеянного в мечтах, но такого неприветливого и надменного. Какой парадокс!
Её чувства, как старое доброе вино, выбродили, настоялись, вызрели, собрали и соединили в себе все оттенки вкуса и аромата и обрели сейчас свою тончайшую, самую совершенную субстанцию. Осталось разлить по бокалам и смаковать, наслаждаться напитком богов?
Нет. Мгновение назад было одно, а сейчас совсем другое. Не сильно похожее на то, что случилось раньше.
А может нет? Может не совсем так? Может она всё так же любит своего Юру, но панически боится оказаться опять отвергнутой, как случалось не один раз? Боязнь боли? Условный рефлекс? Возможно вполне. И она, не успев глотнуть свежего воздуха, скоренько задраивает все отверстия, куда бы он мог просочиться? Всего лишь из-за того, что когда-то она надышавшись холодного воздуха заболела пневмонией? Ой, глупо! Так же, вообще, жить нельзя.
Они лежали полуживые. Юра – удовлетворённый и страшно счастливый. А Сонино состояние описать было бы очень трудно, настолько оно было многогранно, необычно и противоречиво.
Что–то новое и восхитительное вошло сегодня в её жизнь. Но что-другое, давнее, затхлое противилось этому. Кто же победит в этой борьбе? Скорей всего первое. Ибо Соня страшно нуждалась в хорошем, в позитивном. Она устала от зеленой тоски, от страха, от безнадёги. Просто надо меньше обо всём этом думать. Хоть на какое-то время отдаться на волю чувств. А то жить разумом, конечно, выгоднее и безопаснее, но скучнее в разы. Так что долой трезвый расчёт, долой комплексы. Сегодня живём по другим правилам.
Лежали молча, ибо любое сказанное в эту минуту слово, даже самое нежное, было бы ниже по значению, чем то, что сейчас между ними произошло.
Юра нащупал в темноте Сонину руку.
– Тс–с–с–с... – Признесла Соня едва слышно и Юра замер.
Сознание меделенно отлетало от их тел, приходил такой уместный и нужный в даной ситуации сон. И уже сквозь сладкую дремоту они услышали, как далеко на рейде три зычных, протяжных гудка вонзились в ночную тишину. Какой-то пароход прощался с портом, с городом, с домом. Моряки уходили в рейс.
Трудно сказать, что подумал Юра в тот момент, но Соня вдруг ощутила, что она соскучилась по морям. Нельзя было сказать, что ей надоел берег. Но она любила море странной любовью. Не в смысле пассивного созерцания водной глади, лёжа на пляже. А в плане сотрудничества с ним. Неравноправное, иногда несправедливое и жёсткое, но всё же сотрудничество.
Для неё море – это была борьба, опасность, тяжкий труд, невзгоды, усталость, слёзы-сопли, нервные срывы, стенания, борьба за живучесть в прямом и переносном, внутренний бунт, моральное и физическое самосожжение. А для чего? Для того, чтобы каждый раз опять возрождаться из пепла? И радоваться из–за того, что просто живёшь? Не исключено. Одним словом, без моря ей было невмоготу. Без испытаний жизнь блекла и теряла свою остроту.
А как же предложение Бори? Такие лёгкие и увесистые деньги. Без надрыва, без кровавого пота? Без штормов и перманентных недосыпов. Вечер оттанцевала, нарядная, красивая, желанная, денежку получила – и свободна.
Ой ли? Свободна? Да как бы не так! Что он там было заикнулся насчёт красоты, таланта и больших возможнстей? Дела делать с такими данными? А какие дела могут быть? Крутить попой перед нужными людьми, паханами – хозяевами города и края, а потом ублажать их в постели? Да, он прав, этим можно многого достичь: и квартиру нехилую получить, и работку сыскать непыльную и заработную, круизы, тряпки, золото, бриллианты – много всяких привелегий...
Вот только чего стоит молодой девчонке ночь со старым, обрюзгшим, вонючим старцем, пусть даже и обладающим обширной властью здесь на полуострове? Почти неограниченнй властью? Ибо до бога – высоко, а до Москвы далеко.
Но при чём здесь власть и выгода, если ей любить хочется! Без-воз-мезд-но! Вот хоть бы даже такого говнюка, как Юра. Свинтус, конечно, но каков! Молод, красив, горяч до сумасбродства. Такое нельзя променять на материальные блага. Такое не имеет цены. А квартирку и ворох тряпок можно и в морях заработать.
Да и вообще, надо перестать по кабакам таскаться. А то можно в этом завязнуть.