***
Я верю в то, что умирает лишь тело. А Душа улетает в звездные дали, скрытые от нас облаками. Поэтому вы слышали и мое невразумительное выступление на прощании, и читаете эти строки. И мои мысли. Впрочем, вы всегда умели это делать.
Ночью того дня, когда я вернулся с кладбища, мне приснился сон. Он был настолько явственным, осязаемым, материальным, что мне трудно было поверить, что я спал.
…. Ранним весенним утром мы едем по полупустому городу, не важно, куда и зачем, да и я и не понял толком. Тепло, на мостовых еще поблескивает влага от поливальных машин. Вы в хорошем настроении, значит поездка наша приятная, и не имеет отношения к театральным делам.
Еще слишком рано, и потому встречных машин немного. Я кручу руль, наслаждаясь свежим воздухом. Дорога раскрывается широким ровным полотнищем, и кажется, что жизнь удалась.
Мы говорим о чем-то легком, необязательном, смеемся. В такие моменты возможность разногласий между нами выглядит злобной клеветой. Мы отлично понимаем друг друга, говорим на одном языке, между нами стойкая, проверенная временем приязнь. Нет, я все же не рискну назвать это «дружбой», именно – приязнь. Симпатия. Вы симпатизируете мне, я вам.
Едем мы довольно долго, и, видимо, далеко от Москвы, потому что асфальтированная дорога заканчивается. Проселочная уже бледно-коричневая, немного пыльная, с неровностями. Машина продвигается легкими толчками. Наконец, впереди показываются очертания дома, видимо, конечный пункт нашего путешествия.
Я останавливаю машину, и мы выходим. Идем к дому. Теперь я вижу его ясно. Темно-зеленый, с блестящей острой крышей, искусным резным крыльцом. Мы поднимаемся, и я только собираюсь постучать, как дверь распахивается, и на пороге стоит Володя Егоров, как обычно, широко улыбаясь. Он говорит, что нас давно ждут, и что все уже собрались.
Мы с вами входим внутрь, и оказываемся в просторной комнате, залитой утренним солнцем. Посреди комнаты стоит роскошно накрытый стол. А вокруг сидят наши общие знакомые, друзья, поклонники театра….
Нас горячо приветствуют, усаживают за стол. Начинается шумное, веселое застолье, с шутками и тостами. Володя поет свои песни, и ощущение счастья накрывает меня волной.
Потом вдруг вы поворачиваетесь ко мне:
– Я должен сказать тебе что-то важное…
И дальше произносите нечто вроде монолога, о том, что ваш театр был смыслом вашей жизни, и что вы многим обязаны нам, артистам. Потом вы извиняетесь, что часто были несправедливы к нам…
– Но, видишь ли, я думал, что так лучше. Ты же знаешь, что я терпеть не могу сюсюканий…. Но без вас не было бы театра!
Потом просите прощения у меня, лично. И говорите какие-то трогательные, проникновенные слова, что у меня на глаза наворачиваются слезы…. Никогда ничего подобного вы никогда не произносили в мой адрес.
Подходит Володя, и зовет вас, говорит, что вам обоим уже пора. И некоторые гости тоже выходят из-за стола.
– Жень, мы о тебе помним и скучаем по тебе, – говорит мне Володя. Я ощущаю пожатие его руки.
– Я хочу с вами.
– Нет, – вмешиваетесь вы, Андрей Ильич, – Тебе еще рано. Ты еще многое должен сделать.
Я непонимающе смотрю на обоих.
– Мы решили устроить этот небольшой праздник для тебя, – говорит Володя. – Мы тебя любим, Женя.
– Да-да, хотя мы не часто говорили тебе об этом. Ты замечательный.
Вы обнимаете меня, и удаляетесь куда-то, в противоположный конец комнаты.
– Не поминай меня лихом, – слышу я ваш голос, Андрей Ильич.
Потом я вижу, что комната почти опустела, и осталось три-четыре человека, которые тянут меня к выходу…
Я выхожу на улицу, дохожу до машины, оборачиваюсь. Никакого дома нет. Все пропало. На его месте шумят деревья.
Просыпаюсь. Несколько минут прихожу в себя. Прокручивая сон в голове, вспоминаю, что и вас, и Володи, и почти всех гостей, кроме тех, что вывели меня наружу, уже нет на земле.
Я набираю номер телефона одного из этих троих, артиста С.
– Потрясающе, что ты звонишь! – восклицает он. – Я видел сон…
– Я тоже, – прерываю его я, – поэтому звоню.
Видимо, С. потрясен, потому что отвечает не сразу:
– О господи…. Надо же…. Значит, ты тоже?
– Ну да. А чей это был дом?
– Не знаю…. По-моему, ничей. Слушай, приезжай! Это надо обговорить!
Я собираюсь и еду к нему. Мы немного выпиваем. Он тоже признается, что не сразу понял, что это сон.
– Представляешь! В жизни никогда, ничего подобного!!
Молча киваю, соглашаясь, смотрю на его обалдевшее, иначе не скажешь, лицо. Про себя же думаю о другом. Во сне Володя пел новую, незнакомую песню. «Это я уже здесь написал», сказал он. И вот я силюсь вспомнить хотя бы строчку из нее, и не могу.
Ужасно обидно.
– Ты что? – спрашивает меня С.
Я объясняю.
– Не переживай. Это с одной стороны, даже хорошо, что ты не помнишь слова.
– Почему?
– Представляешь, ты бы вдруг кому-нибудь сказал, что знаешь неизвестную песню Егорова!
– Ты думаешь, я бы стал об этом всем рассказывать?
С. ответил:
– Не «всем», разумеется. Но даже если Дине своей! Согласись, это звучит слишком…. – Он щелкнул пальцами, не в силах подобрать нужное определение.
– Как раз Дина не сочла бы меня сумасшедшим, – улыбнулся я.