НАГАСА-ЭЖИ
По берегами ручейка, журчащего около кузницы, расцвели высокие желтые цветы. Издалека кажется, что они растут прямо в чистой воде.
– Когда распускаются цветы, люди говорят, что наступает время изобилия. Помни об этом! – наставляет меня нагаса-эжи, греясь под лучами солнца у юрты и перебирая большие черные четки.
– А почему время изобилия? – спросил я. Она сверкнула на меня строгими глазами и, подняв сухой кулачок, сжимавший четки, сказала:
– Время изобилия приходит вместе с теплом. – Она тяжело вздохнула. – Трава растет, скот наедается, люди успокаиваются. Неужели не понятно? Ничего не понимают современные люди!
Но я смотрел на ее остриженную седую голову и нарочно упорствовал:
– А почему люди успокаиваются?
– Потому что все вокруг сыты, не скулят собаки, не воют волки, не надо волноваться за коров и овец... Отойди от меня!
Бато-нагаса давно вступил в коммуну и даже верховодит там. Наши не вмешиваются. Но в один из теплых дней нагаса-эжи взобралась на чью-то телегу и доехала до Бато-нагасы, а обратно добралась пешком. Вот она какая упрямая и своенравная! Сейчас она сидит довольная на кровати, свесив сухие руки на колени, и рассказывает новости.
– Наш Бато не потеряет свой след. Да и не будет он никого слушаться... Скота у него совсем не осталось, только малые дети и жена. Все сдал в коммуну, и коня, и быков, и коров... Когда Балбарма хорошо раздаивала коров? А сейчас только посмеивается. Сказала я им... да... выговорилась... Живите, дети мои, как хотите, а я свое отжила. Только никогда богов своих не выбрасывайте, лучше отнесите их на высокие вершины, на обо. Плохо я о вас думать не буду, не обижайтесь на меня.. И раньше нажитое делили на три части: первую часть – себе, вторую – государству, а третью – детям... Вот только теперь как они будут жить без молока? Но ладно, промолчала я об этом... да... промолчала... Ведь даже чай забелить нечем! Или они, как русские люди, будут сеять зерно и выпекать много хлеба? Все-таки надо было оставить корову, люди же все время меняются... Еще неизвестно, что они сделают завтра. Ом– мани– бадме– хум!
Выговорившись, нагаса-эжи успокаивается и становится доброй. Редко я вижу ее такой. Она пьет чай и мечтательно улыбается. Потом говорит:
– Только два раза на обратном пути отдыхала. Могу еще ходить!
Утром солнце пронизывает и золотит облака над вершинами гор. В зеленой долине нашей речки Загдачей, зажатой высокими горами, пестрыми точками, исчезая и появляясь в сизом тумане, пасутся коровы. В березовой роще кукует веселая кукушка, в темно-зеленых высоких кустарниках азартно шебуршат и подражают ей какие-то шаловливые птицы. Я тоже кричу: «Ку– ку! Кукушка, кукушка, сколько мне лет?»
Папа увозит свои инструменты на летник. Значит скоро мы снова будем кочевать. Зимой некогда выделывать шкуры и копить добро. Вещей мало и кочевать на летник всегда легко.
ГДЕ БУДУТ ЖИТЬ ЖАВОРОНКИ?
Летники дяди Намсарая и Бато-нагасы пустуют и зарастают бурьяном. Скоро там ничего не останется, и никто не узнает, что здесь когда-то жили люди. Но у подножия Соктуя выстроились в ряд несколько серых юрт, а возле них стоят телеги и ходит много людей. Может быть, они приехали отдыхать на наши аршаны?
– Кто это? – спросил я Жалмы-абгай, когда мы пасли овец недалеко от новых юрт.
– Аа, это участок коммуны. Мы потом сходим к ним, – махнула рукой всезнающая Жалма-абгай. – Они пашут землю. Тут будет много домов, коммунары будут жить, как русские. Понял? Иди, гони вон ту овцу!
Я гоню отбившуюся овцу с большим ягненком и посматриваю на склоны гор. Что-то неуловимо изменилось в природе. Но что? На зеленых полянах чернеют узкие полосы вспаханной земли.
В низинах появились маленькие розовые цветочки. Они еще неяркие и слабые. Я внимательно смотрю под ноги. А вдруг в сухой прошлогодней ветоши увижу круглое, уютно свитое, гнездо жаворонка? Там всегда бывает несколько яичек с крапинками. Говорят, если их взять в руки, то мать откажется от птенчика. Но рука все равно тянется к теплым яичкам... Недалеко покрикивают люди. Аа. это коммунары на краю поля запрягают быков в плуги.
Я забегаю на пригорок и внимательно наблюдаю за ними. На их стойбище пять или шесть юрт, там много телег и плугов, стоят стреноженные кони, в изгороди ходят худые быки. Под склону горы Бом едут люди на высокой телеге, которую тянут два быка. Значит они сделали новую дорогу. Они что-то возят из русской деревни. Но там нет леса... Что же они перевозят в свою коммуну, надо потом сбегать туда и посмотреть.
Наверное, они распашут вокруг все свободные поляны. А где тогда мы будем пасти овец? А жаворонки? Где будут жить жаворонки?
Дорогу перед нами тоже перепахали. Теперь по ней не ездят русские, и мне не с кем разговаривать на русском языке. А коммунары работают от зари до зари. Оказывается там все наши знакомые – бабушка Цымпилма, дядя Митып, тетя Жигзыма. Они часто приходят к нам. У них счастливые, почерневшие под солнцем и обветренные, лица, и я не могу решиться спросить у них о жаворонках.
Вечером мы с Жалма-абгай идем драть сладкое лыко и набрать березовый сок. Я слушаю пение жаворонков и думаю: где же они теперь будут жить?
Продолжение следует.