ПОСЛЕДНИЙ СНЕГ
День был теплым, но небо вдруг затянули серые тучи. Подул прохладный ветер и принес первые хлопья снега. Потом все завихрилось в белом и снежном тумане. Все стало влажным и свежим. Радостный, я хохочу и кружусь вместе с белым вихрем. Снег залепляет мне лицо и тут же тает, я слизываю холодные капли языком. Как хорошо омываться снегом! Забежав в юрту, я вытираю лицо подолом и вижу в теплом сумраке нагаса– эжи. На улице мычат коровы.
– Родители закрывают скот. Не бегай по улице, не мочи обувь! – строго говорит мне нагаса– эжи. Она всегда и все запрещает!
Скоро заходят мама и папа, облепленные белым снегом. Они пересмеиваются, сбивают с одежды снег, и лица у них чистые– чистые! Мама топит печурку и готовит обед. На улице гудит теплый ветер, идет снег, а мы сидим в теплой юрте и едим вкусный суп.
На следующее утро прояснило. Куда не посмотришь – всюду голубеет белый снег. В небе раздается звон и легкий гул: «Ган– ган!» Неужели прилетели гуси? Запрокинув голову, долго смотрю в прозрачно– голубое небо. Потом оглядываюсь и вижу – над нашей стайкой кружат черные галки, некоторые снижаются и садятся на черные прогалины земли. Есть среди них и вороны... «Ворона, ворона, где наша корова, а может ты видела наших телят?»
Снег быстро растаял. Рано утром поют невидимые жаворонки. Склоны гор наливаются густой и туманной синевой...
ГДЕ ЖИГМИТ-СЫНГЭ?
Кино стали показывать редко, взрослые учиться перестали, наверное, все выучились. Но в доме дяди Намсарая все чаще и чаще проводят собрания. А маленьким нельзя ходить на собрания. Когда я стану взрослым и буду слушать важные доклады?
Люди говорят, что в Тамхи– Баряшине коммунары вспахали быками землю. Вот бы пойти туда! Наверное, там не надо копать сарану – луковицы лежат на черной пахоте просто так. Но идти туда очень далеко, отсюда даже не видно, только подрагивает на горизонте синее марево.
– У нас был сват Даши и рассказывал, что в Тарбагатае появилась школа, называется шэкээм, – говорит мне Жалма-абгай. – Двадцать таких школьников засеяли коммунарам в Тамхи– Баряшине шестнадцать десятин. Шэкээм – это школа, где учится молодежь, а мы с тобой даже не подростки!
Как же я пропустил свата Даши? Наверное, охотился на сусликов или бегал к Бато-нагаса. Я бы обязательно спросил у свата Даши: «Где Жигмит-Сынгэ? Что он сейчас делает?» Я так давно не видел сволего веселого и неунывающего друга!
НАМ ПОДАРИЛИ ЧАСЫ
Возле кузницы стоит распряженная русская одноколка. Высокий рыжебородый человек в синей рубахе и блестящей черной шапке на копне рыжих волос дергает, присев, двумя руками колесо одноколки. Я стою рядом и наблюдаю.
– Крепко сидит. Должен выдержать, – бурчит мужик, посматривая на меня. Наверное, они из Тулутая, из крещенных. На колесах новые ободы.
Из кузницы вышел папа. Русский мужик достает почти до неба, он смотрит сверху на меня, потом берет большой сверток, лежавший на почерневшей лиственничной коре крыши кузницы. Осторожно положил за пазуху. Интересно, что у него там? Может быть, ковриги хлеба? Не похоже, сверток легкий.
В юрте человек вытащил сверток и положил около себя, а сам сел, обхватив большими пальцами колени. Мигая большими глазами, он быстро осмотрел обстановку юрту, взгляд его остановился на правой стене.
– Наверное, четыре часа? – вдруг спросил он и посмотрел на папу.
– Не знаю... У нас нет часов, – промолвил виновато папа.
Тогда русский человек развернул сверток и вытащил оттуда что-то квадратное, в середине которого мелькнуло круглое стекло. Я уставился на это стекло. Пригнувшись, мужик широко шагнул и повесил на правую стену большие часы, на конце блестящей цепочки висела гирька. От восторга я онемел! Мужик повернул пальцем стрелки, остановил на цифре четыре и тронул гирьку. Часы мелодично прозвенели четыре раза и ровно защелкали. Закрыв дверцу, мужик сел на место и сказал:
– Часы ваши, я дарю их вам, – он отхлебнул из чашки густой чай и улыбнулся. – Уезжаю я, Хайдапыч, далеко уезжаю.
– Куда? – повернулся к нему папа.
– Пока в Хара-Мангут. Золото буду мыть. У нас, в Забайкалье, много золота, на всех хватит. Артель мы организовали...
Он пьет чай и ест, мы ничего не понимаем и смотрим на него.
– Сейчас много артелей. Наши, тулутайские, тоже создали, харгастуйские... Сейчас же все отбирают. Многих арестовали и увезли. Ваньку Бурлакова, Ефграфова Степана, Котьку Ивана... А нам где работать?
Папа с мамой слушают и не шелохнутся. Мужик называет всех наших тала-друзей, которые еще недавно приезжали к нам с подарками, а мы гостили у них. Вдруг в часах что-то зашипело и они прозвенели пять раз. Мужик посмотрел на часы, улыбнулся и встал.
– До свиданьица, однако, ехать пора, – поклонился он нам всем.
Наверное, если бы я был таким высоким тоже кланялся бы всем!
На улице мужик отвязал коня и, запрыгнув на телегу, уселся поудобнее и звучно чмокнул, хлестнув коня вожжами. Возле дома дяди Намсарая он остановил коня и, оглянувшись, махнул рукой. Папы рядом не было, и я побежал к мужику.
– А здесь у вас что? – спросил он, показывая плетью на дом дяди Намсарая.
– Кино, – торопливо ответил я.
– А еще?
– Еще... картинки. Ринчин Батуев учит взрослых... доклад...
– Аа... ликбез, – пренебрежительно протянул русский мужик и, усмехнувшись, тронул вожжами коня. Наверное он знал дядю Намсарая, подумал я и слабо помахал ему вслед...
По часам мы жили недолго. Они по-прежнему отсчитывали время и мелодично звенели, но глядеть на стрелки нам было некогда. Столько было забот и дел!
А звон часов напоминал нам о русском человеке, который уехал далеко-далеко добывать золото.
Продолжение следует.