В ШКОЛУ! ПРОЩАНИЕ С ШАМБАЛОЙ...
Холодает, теперь мы все время закрываем дверь юрты, если даже жарко.
– Пора тебя собирать в школу, – сказала однажды мама, и я почему-то загрустил, хотя все время мечтал о далекой школе. «Раз надо, значит – надо», – решил я про себя, как настоящий взрослый мужчина.
Собираемся не спеша. Мама вытащила откуда-то папин красный сундучок, с которым он уезжал давным– давно, еще при царе, на какие-то работы. Положила туда маленький берестяной бочонок с сухарями и топленым маслом.
– Будешь каждый день есть по сухарю с одной ложкой масла, – строго наставляла она меня, укладывая бочонок на дно сундучка. Около бочонка улеглись пара рубашек, штаны, полпачки зеленого чая, сахар в продолговатом белом чайнике, желтая деревянная ложка, туго завязанные в обрывок платка травы от кашля, подаренный мне Бато– нагасой химический карандаш и зеленый «Букварь». Доверху набитый сундучок закрыли на маленький желтый замочек, а ключ повесили мне на шею.
– Ты будешь жить у нашего племянника Санхэ, жену его зовут Дулма. В одеяло я тебе завернула козью дошку и бурятские сапожки для игр на улице. Если промочишь обувь, вечером просушивай, – наставляет меня мама.
Утром в юрте тепло, в маленькое оконце светит солнце. Нагаса– эжи усердно перебирает четки и шепчет заклинания.Слышно, как на улице хлопает дверь сарая. Потом мама вносит замороженное мясо и кладет его в деревянное корытце– тэбшэ.
– Вставай! Хватит спать в волю. Сон по режиму, а желудок по мерке, говорят люди. Вам надо пораньше выехать в школу, – говорит мама и уже будто прощается со мной.
На улице холодно. Папа ведет под уздцы коня, запряженного в телегу, Жалма-абгай с криком выгоняет овец. Я уеду, а она останется здесь! Вытерев слезинку, иду в юрту...
В печурке гудит огонь, вкусно пахнет вареным мясом. Я умываюсь и слышу, как мама снимает котел и гремит заслонками плиты.
– Пей суп, на дорожку поешь Белой Пищи, – приговаривает она, отворачиваясь от печного жара. На столике появляются творог, молоко, сметана – все белое.
Папа один за одним выносит на улицу красный сундучок, свернутое одеяло и грузит на задок телеги... Все садимся за стол. Молчим. Я не поднимаю глаз на Жалму-абгай.
– Продукты надо отдать Дулме, – говорит мама папе и поворачивается ко мне. – Дулма будет варить тебе еду. Слушайся ее!
Одеваю нарядный коричневый дыгэл– шубу. У папы шуба расшита по груди широкими полосами узоров, вокруг его шеи обернут серый шерстя:яной шарф. На головах у нас островерхие ягнячьи шапки– малгаи, крытые синим шелком.
Поклажа на задке телеги завязана волосяной веревкой, на дне телеги поверх кошмы постелено сено. Папа немного ведет коня под узды. Потом садится на телегу и причмокивает на коня. Мама стоит у юрты и смотрит нам вслед.
Папа нахлестывает вожжами, но конь предчувствуя дальнюю дорогу, только недовольно прибавляет шаг. Как хорошо ехать с папой мимо этих кустарников и ручейков по сухой осенней траве. Горячая радость захлестывает грудь, я восторженно смотрю на далекие синие горы, поросшие сплошной щетиной тайги, дремлющие белые березы и жду, что вот– вот пробежит серый волк или промчится рыжая лиса.
Долго едем по левому берегу Загдачея. Наконец показались изгороди участка из осиновых жердей и кольев. Сразу видно – где косили литовкой, а где конной косилкой.
Проезжаем мимо сложенных молитвенных камней, конь почувствовал близость жилья и убыстрил шаг, но ехать нам далеко и мы не останавливаемся на участке. Здесь кажется стало еще больше домов, из труб некоторых идет дым. На окраине стоит высокая изба, а рядом – что-то похожее на юрту.
– Что это? – показываю я пальцем.
– Мельница, – не оборачиваясь отвечает папа. – На конной тяге. Есть мельницы, которые вращает ветер, вода, у твоего дедушка были ручная мельница...
Въезжаем в густой темный кустарник, из которого там и тут торчат белые березы, потом начинается крутой и каменистый подъем. Мы спрыгиваем с телеги и идем около коня, он осторожно ставит свои копыта и упорно поднимается наверх, мускулы и сухожилия его напрягаются, шерсть в паху начинает темнеть от пота... С перевала спускаемся тоже пешком, садимся в телегу только на ровном месте.
Опять за ивняками речушки показались дома.
– Участок тарбагатайской коммуны, – объясняет мне папа. – Поедем через Перевал Цырена, он не такой крутой.
Переезжаем через ручеек, берега которого буйно заросли ивняком. Начинается пологий перевал. На вершине папа не спеша рассказывает мне:
– Когда-то человек по имени Цырен первым сделал телегу и проехал по этим местам. С тех пор и называют – Перевал Цырена. Видишь сколько дорог тянется от подножия! Скоро мы переедем через Шара Хунды и речку Дульдургинку, а там и коммуна, и школа...
Опять потянулись березы, осины, лиственницы, за поворотом мы увидели длинный обоз, высокие телеги неторопливо тянули быки. Никак не объехать, дорога узкая, на обочинах – камни и лес. Быки идут сами по себе, а люди смеются и, догнав одного, щекочут и теребят. Тот визжит и отбивается. Радуются люди. Вижу знакомые лица.
Вдруг дядя Агбан Гунгаев, прихрамывая подошел к обочине, поднял ружье и, быстро подойдя к нашей телеге, сунул ружье под кошму, а сам пошел, держась за телегу.
Подбежала краснощекая и глазастая Цындыма Доржиева в старом черном дыгэле, смеясь, села в телегу и весело пожаловалась.
– Хоть от парней отдохну. Они дразнят и теребят меня. Замучили. Вот бы мне сейчас ехать в школу, как Дугаржапка!
Дура, ей хочется стать маленькой, а я мечтаю скорей вырасти...
Дядя Агбан насмешливо и ласково посмотрел на нее и спросил:
– Сколько тебе исполнилось?
– Шестнадцать! А что? – весело и вызывающе крикнула Цындыма и хихикнула. Дядя Агбан посмотрел на нее и потянулся к ее пухлым щекам сложенными трубочкой губами. Мне сразу стало скучно.
Вдруг я увидел белолицего дядю Минжура Абрамова. Подоткнув за кушак потертые полы тэрлика, он озабоченно смотрел под ноги и шел к нам.
– Ружье потерял! Не видели? – встревожено спросил он, смешно разводя руками.
Папа и дядя Агбан ничего не ответили. Дядя Минжур пошел дальше, но тут папа окликнул его и протянул ему ружье. Схватив ружье, дядя Минжур побежал к своей телеге.
– Зачем отдали? Пусть бы помучился, лучше бы берег, – недовольно промолвил дядя Агбан. Папа только усмехнулся и хлестнул коня, обгоняя на ровном месте обоз.
Коммунары загдачейского участка везли на сдачу зерно. Мимо меня замелькали знакомые лица. Вот смеется дядя Рабдан Дамдинов, у него над бровью большое родимое пятно, что-то кричит ему узкоплечий и смуглолицый дядя Жамбал Бальжаев, довольный тем, что нашлось ружье, погоняет быков дядя Минжур Абрамов, бежит к своей телеге Цындыма Доржиева... Много их, людей нашего Загдачея, сдающих зерно государству. Непонятно почему, но сердце мое тревожно сжимается.
Стылый красный шар солнца окунулся в тайгу. Длинные тени от вершин накрыли нас и обоз. Сразу стало холодно. Всюду темный лес. Телега наша переезжает через ручьи, подпрыгивает на камнях. Перед глазами подскакивают очертания берез и лиственниц.
Сумерки сгустились, где-то обрадовано стрекочут куропатки. Наверное они предвещают снежную зиму и бегут сейчас за нашей телегой, думая, что мы везем зерно. Но в темноте их трудно увидеть.
– Скоро будет речка Дульдургинка, – поворачивается ко мне папа.
Едем мимо огромной и черной горы. Телега выровнялась, в проемах туч показался острый и красный серп месяца. Зашуршала и заскрипела под колесами галька, всплеснула и зашумела вода. Речка осталась позади. Гремит и подпрыгивает в темноте телега. Вдруг во мгле сверкнули огни. Сразу вспомнилась новая песня: «Яркие окна коммуны зовут и сверкают в ночи... »
Прижавшись к мягкой шубе папы, я смотрю на диковинные ночные очертания гор.
Мне еще неведомо, что я еду по дороге, которая до конца моих дней будет уводить меня все дальше и дальше от Алханая – Шамбалы моей души. Мне еще неведомо, что когда-нибудь душа моя вернется обратно и обретет покой в бескорыстном мире детей гибнущей природы и ушедшего века...
На бурятском языке новеллы написаны в 1977 году.
Перевод и переложение осуществлены в 1999 году.
Агинское – Алханай
...............................................
В 1999 году перевод новелл издан в издательстве "Поиск". Алханай - Шамбала мой души. ISBN: 5-93119-017-1