КОММУНАРЫ УБИРАЮТ ХЛЕБ
С каждым днем я и Жалма-абгай пасем овец все дальше и дальше от дома. Однажды, обогнув подножие вершины, мы увидели колосящееся поле, а по полю ровно плыл человек, сидящий на косилке, который тянули два быка. Впереди ехал всадник. Человек на косилке резко дергал за рычаг и на миг поднимал высокие блестящие под солнцем грабли.
– Впереди на коне едет Дамдин-ахэ, а на косилке – Бато-нагаса. Они убирают хлеб, – деловито объяснила мне Жалма-абгай.
– Побежим к ним! – не вытерпел я.
– Нет. За это время они далеко уйдут, а овцы наши убегут в лес... Да и смотреть там нечего, неинтересно. Ты сходи в коммуну, туда привезли новую молотилку. Она работает сама, – сказала Жалма-абгай и внимательно посмотрела на меня. Глаза ее смеялись.
– Сама? Сегодня же пойду!
Дома я сразу же стал отпрашиваться в коммуну. Мама долго молчала, потом улыбнулась и понюхала мою голову.
– Тебе уже девять лет. Сегодня был у нас Аюров Аюша, он записывает всех детей и сказал, что тебя пора отправлять в алханайскую школу... Перекочуем на осеннее стойбище и – поедешь... А в коммуну завтра сходи, заодно и к Бато-нагаса зайди.
Утром быстро высыхает роса и кажется, что вместе с ней высыхают и сухо седеют травы. По их острым верхушками прыгают кузнечики. Я бегу в коммуну...
Возле амбара лежат диковинные железные вещи. Есть вещи квадратные, круглые, какие-то колеса с острыми шипами. Много больших ящиков. Пахнет, как в кузнице папы. Прильнув к ящику, я пытаюсь разглядеть чернеющее железо. Потом пробую потрогать железный ящик, колесо.. Колесо катится легко. Потом пробую поднять и покрутить длинную трубу, что-то начинает жужжать и повизгивать.
– Иди сюда! Не трогай молотилку! – кто-то кричит за моей спиной. Испуганно оглядываюсь. Около дома стоит тетя Балбарма. Она смотрит на меня, чуть посмеивается и говорит:
:– Детям запретили подходить к молотилке, запросто можно пальцы зажать и оторвать. Ну что стоишь, заходи...
В коммуне все не так, как у нас! В доме Бато-нагасы на крепкой скамейке стоит блестящая железная штука с черной ручкой . А тетя Балбарма довольно посмеивается и объясняет мне:
– Это сепаратор, смотри – вот отсюда вытекает молоко, а отсюда – сметана. Внутри много-много блестящих железок... Мы все пробовали крутить.
Маленький и толстенький Дамдинжап, мой двоюродный брат, косолапя, схватился за черную ручку и начал крутить. Сепаратор зажужжал и зашипел, потом мелодично зазвенел. Дамдинжап перестал крутить и уставился на меня любопытными черными глазами.
– Как прозвенит шестьдесят раз, мы открываем наверху кран и сепаратор выпускает молоко, – говорила довольная Балбарма-абгай, вытаскивая из жестяной банки большой кусок сахара. Она протянула мне сахар.
– Ты же скоро в школу пойдешь? – спросила Балбарма-абгай.
– Ага, – ответил я, облизывая сладкий сахар.
– А кто твои ровесники?
– Жамьян-Дэби, Жигмит-Сынгэ, Дашима Гатапова...
– Жамьян-Дэби... неизвестно где... Жигмит-Сынгэ – далеко отсюда, Дашима Гатапова не пойдет. Выходит ты один отсюда в школу пойдешь, – удивленно сказала Балбарма-абгай. Я лизал сахар и молчал.
– Говорят, что школу из Тут-Халтуя перевезли в Харгастуй. Там будет учить детей Батожаргал Гомбуев. В прошлом году хотели открыть школу, не получилось... Теперь ты будешь учиться, читать и писать, – весело говорила тетя Балбарма, потом что-то вспомнила и заторопилась. – Ладно. Вы тут играйте вдвоем, сепаратор не трогайте, а я схожу в одно место... .
Все чаще и чаще идет мелкий холодный дождь, дуют ветры и печально поникли цветы. А коммунары день и ночь возят со своих полей на высоких телегах и арбах пышные снопы.
В ясный солнечный день я вдруг услышал гулкий рев, потом рев перешел в ровное и звенящее жужжание. Я сразу же побежал на участок... Там четыре лошади, запряженные в постромки ходили вокруг большой черной молотилки. Все вокруг гудело и дрожало, поднималась желтая клубящаяся пыль. Стремительно вертелись какие-то ремни. Кричали и суетились люди. Одни таскали охапками снопы, другие бегали вокруг молотилки, а здоровенный мужик в белых и круглых очках, похожий на чудовище, подоткнув полы тэрлика за кушак, бросал снопы в черную пасть ненасытной молотилки. Я стоял, выпучив глаза и заложив палец в рот. Люди кричали на меня и отгоняли в сторону. С другой стороны молотилки вылетала иссеченная солома, которую женщины отгребали подальше граблями. Бурт зерна становился все выше и выше. Вдруг мужчина с граблями в руках и в таких же белых очках, как у чудовища, поднял руку и испуганно закричал, перекрывая шум и рев:
– Барабанщик! Стой, стой!
Кони остановились, молотилка недовольно заурчала и смолкла.
– Шестерня барабана сломалась! – громко объявил человек, снимая очки и превратившись в нормального человека. Чудовище тоже сняло белые очки, вытерло запыленное лицо подолом тэрлика и оказалось дядей Максаром.
– Если обломок остался в барабане, придется все разбирать, – недовольно сказал дядя Максар, открывая какую-то крышку в молотилке.
Вдруг в тишине я отчетливо услышал детские голоса. Подойдя к куче соломы я увидел чумазых малышей – Дамдинжапа, маленькую Цыбенову Мыдыгму и крепыша Дарижапа Очирова. Их ягнячьи шапки были надвинуты на брови, глазенки поблескивали. Они сидели рядышком на пышной соломе и распевали песню, которой их, видимо, научили какие-то взрослые проказники: «Нашей маме исполнилось тридцать, любит песни и игры она... Нашей маме исполнилось сорок, любит сплетни она собирать... » И так далее. Исполнялось там маме и пятьдесят, и шестьдесят...
Возвращаясь домой, я увидел у ограды на большом костре два кипящих котла, рядом сидела бабушка Цымпилма. Она ласково смотрела на меня и покуривала трубочку.
– Обед варю коммунарам, – похвасталась мне она, – жирная свинина. Ты прибегай почаще. Попроси у матери для меня табак. Не забудь.
– Не забуду! – весело крикнул я и помчался домой по холодным осенним травам.
Продолжение следует.