БАБУШКА ЦЫМПИЛМА РАССКАЗЫВАЕТ НОВОСТИ
Теперь у нас строго. Приехала в гости нагаса-эжи, она все время молится богу и печально смотрит на всех нас... Хоть бы случилось что-нибудь!
– Смотри, смотри! Кто это идет к нам? – кричит Жалма-абгай.
Далеко, на зеленом пригорке, показался пеший человек. Он шагал в нашу сторону, ветер развевал над ним синий дымок, болтались полы просторного тэрлика.
– Дамдин-ахэ кажется? – неуверенно протянул я и посмотрел на Жалму-абгай.
– Нет. Женская одежда... Э-ээ, да это же бабушка Цымпилма!
– Побежим встречать? – подпрыгнул я и потянул за рукав сестру.
– Сам иди! У меня ноги болят, – отмахнулась она, всматриваясь вперед.
Я резво поскакал навстречу человеку и все больше узнавал в нем бабушку Цымпилму. Она шагала и, посмеиваясь, посасывала знакомую черную трубку с длинным чубуком. За плечом она несла большую суму.
– Вот молодец! – сказала она мне, кашляя и смеясь. – Родители дома?
– Дома, дома...
Оказывается, бабушка Цымпилма идет к нам от самого Соктуя, побывала в русской деревне, немного прокатилась на телеге какого-то охотника...
Вечером, когда все собрались в юрте, бабушка Цымпилма рассказывает нам новости. Нагаса-эжи лежит на кровати, я сижу около нее и слушаю.
– В Тулутае сделали кулаком лавочника Ивана Бурлакова, вашего талу. Его посадили в тюрьму, открыли его амбары, зерно и разное добро раздали беднякам Улачи и Огшо. Также люди присвоили всех его коров... Да что там Ванька Бурлаков, теперь даже наш Аюшеев Аюр будет платить большие налоги... А с вашими Намсараевыми что случилось вы сами знаете...
Бабушка Цымпилма внезапно замолкает, потом долго и с хрипом кашляет. Но вот она снова разжигает трубку, затягивается, жмуря глаза, и продолжает:
- Завтра мне надо добраться до Сорхэ-аршана. Буду пить этот аршан. Иначе кашель убьет меня. А наши чистые аршаны любую болезнь и заразу вылечат!
Она снова начинает задыхаться, слова ее заглушает кашель, бабушка только машет сухой и черной рукой, будто отгоняет дым.
– До хребта я возьму вашего коня, а дальше доберусь пешком, – отдышавшись говорит она и смеется. Вот неугомонная!
– Конечно, – соглашается мама, жалостливо смотря на бабушку Цымпилму. – Все равно пока на сивом коне ничего не делаем.
– Если бы сеяли пшеницу, осенью я могла бы помочь вам, – посмеивается бабушка Цымпилма. В груди ее что-то все время булькает. – Теперь неизвестно – будет ли осенью у людей зерно? Всех кулаками сделали... Но все равно людям без труда не прожить.
Нагаса-эжи дремлет, но я знаю, что она все слышит и даже видит. Вот и теперь ее обритая белая голова одобрительно покачивается во сне. Долго говорят бабушка Цымпилма и мама. Все уже спят. У меня тоже слипаются глаза.
– Сын Доржи Анухай-Бадма, на службе у красных. Наша Долгор говорит, что он уже на войне побывал. Она шастала где-то день и ночь, а все новости только о войне... Она да еще Жамбиева Дарима каждую ночь уезжают на стоянку Шадапова Митыпа. А что они поют! Нам и слушать таких слов нельзя...
«Зачем же тогда они слушают?», – сонно думаю я, а бабушка Цымпилма, оказывается не только слушает слова, которые не хочет слушать, но и запоминает их.
– Вот послушай, что они поют – говорит она моей маме и напевает:
«За далекой Даурией мы проскакали
И рубили маньчжурских солдат...
Наши острые сабли под солнцем сверкали,
А китайцы надолго запомнят бурят...
Эй, эй кэвэжэдэ... »
- Что это такое?
Бабушка Цымпилма возмущается, смеется и кашляет. Кто такой «гэпэу»? А «кэвэжэдэ»? Сколько слов! Потом наступает тишина, и я проваливаюсь в сладкий сон...
Что-то громко стреляет, я мгновенно просыпаюсь и высовываю голову из-под одеяла. В печурке потрескивают дрова. Над котлом колдует мама. Так быстро наступило утро!
– А где бабушка Цымпилма? – первым делом спрашиваю я.
– Поехала за аршаном...
Все куда-то ездят. Дамдин-ахэ отправляется на своем пегом коне в тайгу, за спиной его сверкает старая дедушкина берданка. А моя бабушка варит пшеницу с диким луком-мангиром. Ароматный пар поднимается к дымоходу. Бабушка все время старается накормить меня. Она смотрит, как я ем, и ласково говорит:
– Мы поедем с тобой в Агинский дацан на праздник-хурал. Надо много молиться и работать. Раньше люди ходили пешком молиться Богдо-гэгену в Монголию. Они много страдали в пути. А кто много страдает всегда счастлив. Надо почитать лам...
Перед моими глазами встает лама, нарисованный на картине в ликпункте. В его огромный разинутый рот идут коровы, кони и овцы. Почему он их ест целиком? Такой лама должен быть выше и больше наших гор! Но я ничего не говорю бабушке и бегу играть.
Над вершиной Мадаги собираются белые, как ягнячья шерсть, облака. Начинается ветер. А на другой стороне нашей речушки Загдачей высятся голые и каменистые горы. На вершинах гор, как белые овцы и козы, белеет клочками снег.
В юрте на кровати сидит нагаса-эжи и крутит свой жестяной молитвенный барабанчик-хурдэ. Сухие губы нагаса-эжи все время шевелятся. Время от времени она встряхивает барабанчик и снова начинает крутить за отполированную ось. Я знаю – внутри жестяной банки – молитвы, отпечатанные на бумаге. Тихо подойдя к божнице, я останавливаюсь и прислушиваюсь. Нагаса-эжи ничего не говорит мне. Наверное, она думает, что мне нужны разноцветные шарики, нанизанные на нитку, что лежат в божнице. Но она знает, что я никогда не открою божницу. Эти красивые стеклянные шарики мама купила в Тулутае, в лавке Ивана Бурлакова, которого сделали кулаком и закрыли на ключ в тюрьме. Наверное, его лавка сейчас открыта и там много-много красивых вещей. Или их взяли другие люди?
Продолжение следует.