Гречанка из Пентикопоса Глава 14

Ирина Муратова
- 14 -
Димитрис приехал к вечеру, когда уже небо  покрылось розовой мглой на западной стороне Понта. Он привёз много еды  -  словно у Павлидисов её не  водилось   -  в повозке, запряжённой лошадью с мощными короткими ногами и осадистым крупом. На юноше был надет кожаный плащ с отворотами из лисьего меха, чёрные кудри подобраны обручем, а в глазах  -  бесконечная забота.

- Виноград почти весь отдавили, сообщил он всё время молчавшей Калиопи, таская корзины и кувшины со снедью.  -  Между  прочим, отец дал на продажу ядрёное вино, хорошей выдержки, Никос возьмёт за него хорошие деньги.
Калиопи вздрогнула при упоминании об отце, но продолжала молчать и наблюдала, как красивый Димитрис, не отставая от прислуги, перетаскивает к подвальному колодцу мешки и бочки. Его лисий плащ валялся на каменной скамье, а Калиопи, сидя на плаще, теребила лисью холку, словно лиса была живая, но просто лежала, утихомирившись под лаской, подобно домашней кошке.

Микрула, мешая работникам, то и дело урывала из корзины какие-нибудь фрукты и, как голодная, как будто она их никогда видом не видывала, поедала с жадностью истинного ребёнка то медовую грушу, то красное сладкое яблоко, то продолговатый сочный виноград, при этом смачно  слизывая с пальцев текущий фруктовый сок и невоспитанно чавкая.

Когда закончили разгрузку и отпустили отдыхать рабов, Калиопи погнала было сестру в постель, та заартачилась, и Димитрис, сжалившись над «бедной маленькой девочкой», упросил Калиопи продлить ей вечернее бодрствование в кругу семьи.
- Вернётся Павлидис, мы поженимся,  -  категорически сказал Димитрис.
Калиопи, сощурившись, глянула на него.

- Он обязательно вернётся!  -  и вздохнула, с сомнением думая: откуда ж мне знать об этом?
Микрула, обрадованная тем, что ей  разрешено не идти в спальню, подскочила к будущему родственнику и плюхнулась к нему на колени без зазрения совести. Сегодня она точно не уснёт, слишком взбудоражена,  -  противная девчонка!
- Ты поженишься на Калице и подаришь мне такую же лису, ладно? Ведь ты станешь моим братом, и для меня ты не должен будешь ничего жалеть!
- Микрула!  -  крикнула несдержанно Калиопи.  -  Оставь Димитро в покое! Иди спать! Если б видела мама!
- Ладно тебе, Калица,  -  попросил Димитирис,  -  а, правда, где Поликсена?
- Она спит. Мы сделали ей настой. Что-то случилось с ней, всё время болит голова. Завтра пойду к Аристиду за помощью.

 Внезапно Калиопи уронила голову к Димитрису на плечо и разрыдалась в голос. Микрула раскрыла рот на полуслове и испуганно,  собрав брови у переносицы, следила за немощью сестры.
Димитрис также испугался. Он обнял Калицу покрепче, поняв: что-то с ней произошло, что-то надломилось за этот день,  такой светлый и пьянящий, не предвещавший, казалось бы, с самого своего начала ничего дурного, не созданный ни в коем случае для каких-либо печалей и горестей.

 Через пару часов Микрулу сморил сон, и она уснула прямо на скамье, скорежившись руками и ногами, как только можно было. Димитирис бережно отнёс девочку в спальню. Затем он принёс вина, воды и сладких груш.

 Калиопи, вернувшись на терраску из комнаты болеющей матери, глубоко и с надрывом вдохнула и выдохнула тяжкий воздух. Она пригубила из медного бокала разведённый холодной водой винный напиток. Сейчас Калиопи чувствовала себя так, будто она  -  самая старшая, оставшаяся в семье. Все были живы, но вкрадывалось скользкое, холодящее-мерзкое ощущение потери. Отец где-то на судне в море, однако его, живого, вроде бы и нет. Мать лежит в постели тут, недалеко, через несколько комнат, однако и её, живой, по сути, нет. И на Калиопи, идущую после них, обрушивается лавиной вся ответственность за сестру, рабов, отцовское дело, дом.

Ей тянуть лямку. Что это? Лицо Калиопи стало серьёзным, не юным. Восприятие ею окружающей жизни и своей жизни преломилось, и она  ясно увидела и осознала, что жизнь человеческая  -  не череда сменяющих друг друга беззаботных дней и мелькающих событий. Калиопи, конечно, до сего часа жила не беззаботно, нет. Но её вчерашние «заботы»  -  ничто в сравнении с теми, которые уже там, за невидимой дверью будущего, создавали толчею и огромным своим количеством готовы были устрашающе навалиться на хрупенькие плечи  девушки.

Она уже слышала их гвалт, она уже различала их качественную масштабность, она уже выстраивала их по очерёдности: какие осуществить сразу, какие  -  позже, какие  -  отодвинуть на дальнее «потом». Это были заботы взрослой женщины, взрослого человека. Калиопи основательно определила своё значение: она встала на порог следующего жизненного этапа, который предъявляет ей свои, более жесткие, если не сказать жестокие, требования и нескончаемые проверки на выдержку.
Очень, очень скоро Калиопи откроет дверь, и заботы злорадно увлекут её в стремительно-бешеное течение с воронками и круговертью, и весь мир, какой только есть, займётся смотринами и выжиданием: затянет ли Калиопи на дно этой грандиозной скоростной реки, или вынесет её на чистый берег  -  невредимую и сделавшуюся ещё прекраснее в своей неугасающей силе духа? Готова ли ты, Калиопи Павлидис? Извечный вопрос жизни!

- Димитро, мне снился чрезвычайно странный сон. Понимаешь ли, странный! Я не умею его объяснить. Не пойму его значения. Но он что-то возвестил мне, о чём-то предупредил меня.
Димитрис, попивая вино, угодливо её слушал. Он видел, что Калиопи находится в смятении или  под властью неведомых ему чувств. Он не беспокоил её липучей настойчивостью, просьбами рассказать, что мучает, что тревожит её.
- Сон такой,  -  начала Калиопи.  -  Я в другом мире, не в Аиде, нет. Вокруг меня несутся предметы, коих я никогда нигде не видела: железки с крыльями и колёсами громадных размеров. Меха…, Я забыла слово.
- Механизмы?

- Да. Механизмы. Этот быстролётный и гремящий поток  устремляется прямо на меня. А сквозь него ко мне приближается большущее зеркало. Моё лицо притягивается к нему с силой, которой я не могу сопротивляться. Волей-неволей мне приходится вглядеться в своё отражение в зеркале. И что же я вижу в серебре холодного отражающего стекла?

 Я вижу себя, но в каком виде? На мне несуразная одежда, аж стыдно поведать тебе об этом: платье (или рубаха) очень короткое, намного выше коленок. Расцвечено оно ярко-ярко, броско до неприличия. Глаза и губы раскрашены, словно у актёров на представлениях в дни Дионисия. С плеча свисает кожаный мешок интересного покроя, весь в блестяшках, а сандалии имеют такой высокий каблук, что я удивляюсь, как я с ним могу ходить? Поверь, уродливее я ничего не видела. Единственное, что осталось прежним  -  мои волосы. Они были  такими же чёрными, длинными, но безобразно распущенными, без гребней и обручей!

Димитрис с нежностью воззрел на Калицу.
- Ты случайно не поделилась увиденным во сне с тётушкой-болтушкой?  -  пошутил он, смеясь над Калиопи.
- С Килей? Что ты?! Ей только дай повод! Никому я ничего не рассказывала. Мнится мне, что сон мой  -  к переменам в жизни. Но к переменам безрадостным.
- Мнится мне, Калица, что душа твоя трещит по швам от переживаний. Оттого и лезет всякая чушь несусветная в сны твои. Механизмы! ..  Гм? Поздно уже, пулим. Иди спать. Завтра я привезу Аристида, пусть успокоит Поликсену.
Калиопи уснула, сказались усталость и вино. Но сон её  был тревожен. Она прерывисто дышала, временами что-то бормотала невнятное, то и дело переворачивалась с бока на бок. Лишь под утро немного угомонилась. Проснулась же с первым лучом рассвета.

Когда Калиопи очнулась ото сна, то увидела Димитриса, который скрючился на деревянном лежаке не раздеваясь. Видно, он сидел подле неё всю ночь. Калиопи не стала его будить, натянула на его ноги покрывало и скорее побежала к матери.
Поликсена ровно лежала на спине, длинная рука была протянута с края ложа. Калиопи тихо подкралась к матери. Та спала, но не крепко, и еле-еле постанывала: боль ежеминутно не давала о себе забыть.

Лицо её при свете слабо светящейся масляной лампы походило на  недожаренный блин. «Вот оно, начинается»,  -  пришло девушке в голову. Калиопи на цыпочках пробралась обратно к двери, не желая разбудить ни мать, ни её личную служанку, спящую тут же, у входа (так-то рабыня следила за самочувствием госпожи!) и хотела удалиться, как  услышала хрипловатый спросонья голос:
- Калица, ризам, это ты, девочка моя?  -  простонала Поликсена.
Рабыня соскочила со своего лежака. Калиопи взмахом руки остановила её порывистое движение и подбежала к матери.
- Ох, мАна, мАна,  -  стонала Поликсена, сдавливая руками голову,  - Калица, морО му, я не дотяну и до полудня.
- Что ты, мама, я немедленно пошлю за Аристидом. Димитрис привезёт его, потерпи, тебе будет легче.

Калиопи приказала служанке принести уксус и пецетаки.
Через час Димитрис вернулся с Аристидом. Лекарь проделал ощупывающие тело  движения, и когда настал момент, чтобы снять Поликсене ненужные одежды для дальнейшего медицинского осмотра, попросил всех удалиться, кроме рабыни.
Дети видели, как рабыня таскала миску с чем-то грязным, заменяя её на чистую, как она приносила чистое бельё, унося измазанное. Вскоре Аристид вышел к скучковавшимся, измученным ожиданием и нетерпением детям Поликсены.

- Калиопи,  -  произнёс он мрачно,  -  я предполагаю худшее.
- Что? Что? -  очень взволнованно торопила Калиопи.
- Поликсена давно больна. Я думаю, опухоль. Против этого я бессилен. И не только я.  Я пустил кровь, сбавил давление и обезболил, но всё  -  временные меры.
После короткого вдумчивого молчания добавил:
- Вот. Если боли усилятся, дашь ей лекарство, там я написал, сколько, -  он сунул в руку застывшей девушки глазированный керамический сосуд, перетянутый чистым куском тонкого пергамента, на котором стояла дозировка и сроки принятия медикамента.

Лекарь потрепал Микрулу по плечу и позвал с собой Димитриса, чтобы тот проводил Аристида. Калиопи стояла ни жива, ни мертва, вкопанной в землю твердыней. Она пока не могла охватить умом весь трагический смысл слов, которые молвил лекарь Аристид. Её сердечко сжимала плохо выносимая сила, противоестественная, выражающая ненормальность того, что сейчас в её родном доме происходит. Мама болеет.

Ну, ничего, многие люди болеют. И она поболеет, и болезнь пройдёт. Калиопи сделает всё, что сказал лекарь, и болезнь отступит. Так хочет Калиопи,  так и должно быть. Но на самом деле часть её мозга , подчиняясь этой дурной, сжимающей сердце силе, трезво и безжалостно вколачивала и долдонила: болезнь не пройдёт, Поликсена умирает! Нет-нет, сию же минуту Калиопи помчится делать всё от неё зависящее,  и мама не умрёт. Но страстное желание действовать незамедлительно спотыкалось об обратное: бесполезно, Поликсена неизлечима, она умирает!
- Калиопи, Калиопи! -  звала Микрула, дёргая её за складку хитона.
- Микрула,  -  выдавила из себя, как шипящая змея, Калиопи,  -  наша мама умирает, -  и сорвалась с места, ринулась в материнскую спальню.
Испуганная Микрула поспешила за сестрой.

Поликсена лежала, полуоткрыв рот, не переставая стонать. Болезнь давно уже теплилась в её изящно-чудном теле, умерщвляя плоть постепенно, маленькими дозами. Может быть, болезнь и убила б Поликсену, но гораздо-гораздо позже, когда Поликсена состарилась бы, вырастив и поставив на самостоятельный путь своих детей. Тогда можно и умирать, хотя любому человеку хочется жить всегда, во все времена, даже если кажется, что все дела земные переделаны.
Нервный срыв, горячее опасение за мужа, который ушёл на непонятный, неоправданный, с её точки зрения, риск, а, возможно, и иные дополнительные причины посодействовали прогрессированию болезни. Нежное, слабоимунное тело и трепещущая, непривычная к непредсказуемым поворотам судьбы, душа Поликсены не сопротивлялись более болезни, ужились с нею, и червоточина побеждала. Оставалась капля до абсолютного её торжества.

 Поликсену похоронили возле её сына Телемаха. В тот раз мать сводила Калиопи к могиле брата. Калиопи впервые увидела семейный склеп, о существовании которого до сей поры и не подозревала. Никос когда-то построил склеп: в подземелье от металлических громоздких ворот сверху вела лестница из дикого морского камня, тем же камнем была выложена комната.

Стены, не отштукатуренные и без украшений,  обставлены несколькими факельными подставками. Склеп без вычурностей, простой. В глубине комнаты помещались саркофаги из длинных плит. На верхней отшлифованной плите -   рифлёный рисунок. Саркофагов стояло три. В одном покоился маленький Телемах. Верхнюю плиту второго саркофага закрыли над телом Поликсены Павлидис. Третий, вероятно, предназначался Никосу.

 Полгорода сошлось на похороны уважаемой  Поликсены. Но никому, никому не дано было унять  глухого горя её детей  - Калиопи и Марии. Наступил траур, а вместе с ним промозглые, пустые дни, слепая смена которых никак не уяснялась Калиопи. Микрула безудержно плакала  -  она ещё совсем ребёнок. Калиопи резко останавливала её, но потом присоединялась к сестре и начинала плакать сама, так же безудержно и долго.

Светлейший огонёк погас в их доме с уходом матери в безразмерное царство бога Аида. Вскоре  Калиопи опоминалась и бралась дотошно спрашивать, всё ли, что нужно матери в ином мире, положили в каменный гроб. Её успокаивали  и тётки, и приближённые к Поликсене рабыни, и Димитрис, и ещё кто-нибудь. Но она никого не слышала и вновь замыкалась, задавленная непостижимостью происшедшего. Смазано проходили дни, гнетуще, теребил душу вопрос: что же теперь делать?
Вдруг однажды Калиопи проснулась вместе с восходящим солнцем,  с плотным и свежим ощущением, что она  -  не что иное, как новоиспечённое существо на Земле. Скорбные краски терзаний растворились, а грудь задышала по-новому, ясной уверенностью в неистощимости жизни, в её нескончаемой, утвердительной продолжаемости.

Не выплакать тяжкого горя  -  его надо принять и отодвинуть в далёкие дали души и памяти. Нет телесной Поликсены, но прилетел её дух, он здесь ежечасно, ежеминутно, в виде всего того лучшего и замечательного, что воспитала Поликсена в своих девочках, что заботливо и надёжно вложила в них, -  он подскажет, научит, обережёт, защитит.

Калиопи надела хитон и прошлась по всем хозяйственным отсекам дома Павлидиса. Её существо наливалось самостоятельной уверенностью, превращалось в твёрдый монолит силы, которая, может быть, дремала в ней и подрастала в ожидании своего часа. Слуги затихали при её появлении, склоняли головы, готовясь выслушать и исполнить приказания, но эта их  согбенность была не холуйского свойства, чисто рабского, а уважительно-подобострастного. Они рады были служить безотказно и преданно не потому только, что являлись её рабами по номиналу, - они любили свою маленькую человечную госпожу, безошибочно распознавая в ней справедливую и тактичную натуру. Ведь они  - не скоты, они люди, и льнули к людскому по-человечески.

Сила жизни приливала к Калиопи  и потому, что она с сегодняшнего яркого утра претерпела ещё одну уверенность, окатившую её бурной волной,  -  уверенность в обязательном возвращении своего отца  Никоса. Нет, он не пропадёт, не сгинет, она слишком рано смирилась вслед за  покойной матерью с его невозвращением. Видимо, Калиопи неправильно поняла тогда: говоря «я его больше не увижу», Поликсена  подразумевала собственную смерть, которую по-животному предчувствовала. Нет, отец жив и невредим! Он вернётся!

(Продолжение следует)