- 19 -
- Следовательно, вы утверждаете, что город погиб в пожаре, вызванном тем, что молния ударила в дерево, и оно загорелось? - с живостью в голосе переспросила директор музея. - Не от набега аланов, а от молнии? Как неисторически просто! Вы абсолютно в этом уверены?
- Да, не иначе. Пентикопос сгорел в результате стихийного бедствия, и то потому, что вовремя не пошёл дождь. Пролейся ливень сразу, в самые первые минуты пожара, город бы остался невредим. А войны тогда ещё не было.
Директор многозначительно хмыкнула.
- То-то я смотрю, что никто, никто не доказал ничем, пусть хоть малейшим намёком, что Пентикопос сожгли аланы, идя войной на припонтийские земли. Пользуясь тем, что прошло столько столетий, учёные практически подтасовывали даты и факты, но при этом ни один из них не был уверен в собственной правоте.
- Ну да, - продолжила Катерина, - но не аланы пришли в Пентикопос год спустя после пожара, застав город в чернеющих ожогах и развалинах. Это было иное племя - кулкуты. Аланы не зарекомендовали себя с плохой стороны. Они не воевали и группировались больше с правого берега Гиппаниса, ближе к Меотиде.
- Да вы что! - директор приподняла нити бровей.
- К нам заносились вести о беспредельной жестокости кулкутов, хотя в Пентикопосе им было нечего искать: ни жилья, ни людей, ни скотины - одна выжженная развалина. Могли они отстроиться, возродить населённый пункт, ведь в Пентикопосе отличная бухта. Но они - кочевники, не ведущие осёдлую жизнь, и лентяи в отношении быта: скачут по равнине, ухватят, что под руку попадётся, подожгут деревню, перережут всех и - дальше поскакали.
Грязные, вонючие. Они забрали у Сафрикиса - отца Димитро - с десяток рабов, скот, продукты и, довольные откупом, помчались сжигать бедняцкие поселения, которые не укреплялись, как города. Правда, к моменту их появления в имении Макропулоса добрая половина людей, в том числе и мы с Микрулой, не рискуя связываться с погромщиками, спрятались в родовом склепе Сафрикиса. Побывали мы в могиле, одним словом.
- Господи! - выпустила директор. - Я никак не приду в себя от этих страшилок. Подумать только: вы жили в 3-ем веке!!! Что за шутка такая?! Кто же вами так зло поиграл?
Дарья Фёдоровна покачала головой.
- Что же вы чувствуете в связи с этим положением, каково вам? Что можете сказать, какие выводы?
- Что сказать? - подумала Катерина. - А сказать нечего. Вернее, скажу простую до гениальности вещь: уверяю вас, Дарья Фёдоровна, ничего, ничего в мире людском не изменилось!
- В смысле? За восемнадцать веков столько изведал человек, столько сделал открытий, столько появилось новшеств…
- Да, - улыбнулась Катя, как мудрый-премудрый старец-всезнайка, - да, открытия. Но я не об этом. Люди понаделали всяких-разных машин, в том числе и для более эффективного, изощрённого физического уничтожения себе подобных, открыли атом, есть у них электричество, телефонная связь, книжки научились печатать, что там ещё? Космос бороздят, компьютер заменил им мозги, расшифровали генетический код, природу жаждут под себя подмять… Да. Но что изменилось в Человеке? Ничего не изменилось. Стал ли человек Человеком? Нет. Жила и живёт лишь небольшая кучка тех, кто заграбастал себе в закрома материальные блага, создаваемые миллионами других людей. Было рабство и осталось! Была ненасытность и алчность и осталась! Было властолюбие в самых его порочных, извращённых формах и осталось! Была похоть и осталась!.. Меняется лишь вывеска, внешнее одеяние, но суть одна и та же: хозяин - раб, господин - быдло, есть деньги - нет денег...
Одни ложью промышляют, эксплуатацией, другие - влачат существование. Всё крутится по спирали и возвращается на круги своя. Дисгармония. А примеры этому сами можете подобрать, они на каждом шагу. Не так устроен мозг людей. Нет гармонии меж особей человеческих. Не было тогда, и сейчас нет. Будет ли когда-нибудь? Вряд ли.
Ещё в детстве, помню, появлялось такая дикая мысль: проснуться через много-много лет после своей смерти, встать из могилы и вновь прийти в мир и посмотреть, каков стал этот мир? Что в нём новенького? Что в нём поменялось? Какими стали люди, их отношения? Интересно же! Ну, вот, получается, желание моё исполнилось.
Юлия мне сказала: «Радуйся, вторую жизнь тебе подарили». Но я по-иному истолковываю смысл моего странного «возвращения»: а не в насмешку ли? Мол, на погляди, сколько вам, людям не долдонь, что так жить нельзя, вы не понимаете.
И к чему придёте? Вот уже восемнадцать веков минуло, третье тысячелетие потекло, а перемены в вас нет. Больше скажу: ни малейшего прогресса, сплошной регресс! Человечество, что-то там изобретая, работает не на благо всеобщее, а на уничтожение всеобщее. Уничтожает себя, что обиднее всего, духовно.
Да-да, я понимаю, вы слушаете меня и сомневаетесь в моей психической нормальности. Ни компьютер, конечно, ни телевизор, ни ружьё не являются источником зла сами по себе, всё зло - в помыслах, в душе, внутри несовершенного человека, какого-то не доделанного творцом, или с какой-то ошибкой в его кибернетической программе.
Это походит на эпизод с сшитым в ателье костюмом, помните: «Ребята, кто сшил костюм?» Вроде покроили правильно, вроде пуговицы пришиты качественно, подол подогнут, как полагается, каждая деталь по отдельности отвечает норме, а вместе - швейное уродство!
Дарья Фёдоровна дёргала глазом и бровью над ним. Она уже была как-то свидетельницей несуразного монолога Ельникова, который страстно «разоблачал» историческую науку, - такую, какая она есть. Именно Ельниковский монолог вспомнила директор, слушая Катю.
- Ну уж компьютер, ведь это здоровская помощь!
- Вот. Вы правы, - прозвенела Катя, - у человеческого скопа нет осознания границ. Машины. Для чего они? Для чего их создали умные головы? Я склонна думать, что только для единственной цели - в помощь человеку. В помощь! А человек стал их пленником, придатком! Ну, а про сумасшедшую, не знающую никакого предела, власть денег над пустоголовым человеком я и вовсе промолчу! Уж на это добро насмотрелась! Так что последний человеческий отпрыск, если и сгинет с лица земли, то не от немощи тела, а от немощи духа!
Кстати, Всевышняя Сила отправила меня вновь на Землю в прежнем телесном воплощении, да не в виде дочери зажиточного греческого торговца, а в виде дочери четы из русской интеллигенции, с окладом ниже всякого так называемого "прожиточного минимума". На, посмотри, каково! И нищие мои родители не оттого, что, как выражаются толстосумы, не умеют или не хотят работать. Отнюдь. Работать они умеют - дай бог каждому! Самого заработка им не хватает, не оценивается их работа по достоинству, только и всего.
Катерина вдруг резко устала. Её тянуло упасть в какое-нибудь ложе и уснуть. Усталость разместилась во всех мышцах тела и в сердце. Она откинулась на спинку не очень удобного креслица, прикрыла ладонью глаза и стала похожа на даму преклонных лет, которая занималась озвучиванием своих воспоминаний, но чего-то её в них расстроило, и ей пришлось замолчать, чтобы отдохнуть.
- Какое стечение! - очнулась Катерина. - Степану Фомичу надо было создать фотоаппарат, фиксирующий биоэнергетические частицы, воспроизводящие след от пребывания в пространстве живого тела - органического создания, - чтобы высветить меня. Насколько же в тот момент было высоко активно моё биополе, излучающее гиперболический взрыв энергии, который произошёл из-за страданий по погибшему отчему краю. Столько энергии, что её хватило на восемнадцать веков! Волна докатилась до сегодняшнего дня! – ломая пальцы на руках, волновалась Катя.
- Калиопи обжилась, вероятно, у будущего мужа Макропулоса? - переключившись, ничего не ответив на возмутительные, но горькие, идущие от сердца слова по поводу болезненных разочарований в человечестве (как отмечено в народной поговорке: молчание - знак согласия, хотя известен смысл и другой поговорки: молчание - золото. И если человек в ответ промолчит, то, наверное, это не всегда означает его согласие), - спросила Дарья Фёдоровна.
- Да. Когда мы с моими людьми поднялись от пострадавшего в урагане порта к дому, то увидели, что дома больше нет. Ненасытный пожар истребил его. От дома остались одни обуглившиеся чёрные камни. Весь приморский Пентикопос сгорел дотла: и богатый, и бедняцкий районы. Стихия не способна выбирать, добротный ты имеешь дом, или ветхий, для неё всё едино, она - проголодавшийся монстр, ей безразличны твой статус и твоё имущество.
Перед ней все равны - любые слои человеческого общежития. Ей не заплатишь никакими деньгами за своё спасение. Так что лишний раз подтверждается жизнью, что материальные блага и статус - вещи преходящие. Сегодня ты нищий, а завтра - окажешься невиданно богат. И наоборот: сегодня ты король, но ураган заберёт у тебя всё: и дворец, и банк, где хранятся ничтожные миллионы, - и останешься ни с чем, гол и нищ. Непредсказуемая жизнь. И ценить надо её лишь потому, что она - жизнь, и не стяжать, и не алкать, а милосердствовать.
По округе разносился людской плач. Кто-то находил своих родных, обугленных, в скрюченном виде, умерших мучительной смертью. Кто-то был ещё жив, но обожжён до неузнаваемости. Картины эти не очень приятно вспоминать. В те трагические минуты Калиопи задавалась вопросом: для чего нужно было Высшим силам, чтобы именно на её долю, на их долю выпало несчастье стать свидетелями разбушевавшейся природы и мук людских, и чуть самим не сгинуть в адовом огне, но все-таки не сгинуть?!
Может, город настигло наказание за то, что его, казалось бы, мирные торговцы, ввязались в преступную перевозку контрабанды, снабжая воюющих завоевателей в Средиземноморье оружием или ещё каким убийственным товаром, дабы поживиться? В число таких торговцев попал и Никос Павлидис.
Шёл сильнейший ливень. Потоку не видно было конца. Сажу и копоть смывало вниз, к морю. А после дождя начались массовые похороны. Нужно было незамедлительно убрать тела, чтобы не возникало инфекции.
Всё, что осталось от когда-то живущих людей, закапывали в районе Некрополя, чуть выше обозначенных могил, сваливали останки прямо в голую землю. Вот почему современные археологи при раскопках Пентикопоса нет-нет да находили такие «братские» могилы: одни обгоревшие кости и всё, никаких указаний на принадлежность человека к той или иной социальной прослойке.
Когда с рабами поднялись к тому, что теперь представлял отчий дом, то нас встретили Димитрис и отец его Сафрикис Макропулос, с преисполненными ужаса лицами, уже не верившие в то, что Калиопи может оказаться в числе спасшихся от адова пекла.
Радость встречи неописуема. Они плакали, испуганные, грязные, мокрые, плакали от великой радости, что они живы. Макропулосы рассказали Калиопи, как, увидев чёрный клубящийся дым, идущий к горной гряде от Пентикопоса, и ярчайшее зарево огня, яркость которого безмерно усиливала глухая ночь, и раскидывал устрашающими отсветами по непроглядному небу бушующий ураган, они сразу же, не раздумывая, запрягли лошадей и помчались сюда разузнать и приложить усилия к их спасению.
Но когда обозрели картину основательного разрушения, ужаснулись! Объехав город с юга по Некрополю, они переправились через ров по целому ещё мосту и въехали в Пентикопос через запасные ворота.
Сафрикис и говорить ничего не стал. Он водрузил Калиопи с сестрой и женщинами, среди которых были Эленика и нянька Агриппия, на повозки и увёз к себе в имение. Другим рабам приказал ждать возвращения подвод и назначил старшего среди них. Рабы ещё рылись на пожарище, извлекали кое-что из утвари из-под обгоревших обломков. Кто-то из них, пользуясь стихийной заварухой, сумел сбежать, кто-то погиб. Но основная часть вернулась к уважаемым хозяевам.
Так всей ордой Павлидисы оказались в имении будущего свекра Калиопи. Приняли их с добром. Тем более, что рабы были отменно приучены Никосом почитать господ и совестливо трудиться. Из уважения к Калиопи да и по причине своей внутренней душевной порядочности Макропулосы так же, как и родители Калиопи, относились к рабам терпимо и по-человечески: люди не голодали и не терпели побоев.
Жили хорошо. Работали все. Труд был обязателен и принят в семье Сафрикиса, независимо от положения. Каждый по мере возможностей имел обязанности. Удивительно, даже ленивая Микрула научилась прясть пряжу и вязать сносные вещицы. А Калиопи наряду с рабами трудилась на угодьях, будто вступила в новую жизнь в новом амплуа, хотя так оно, наверное, и было.
Ей понравилось давить сочный виноград. Димитрис ругал её поначалу, но она не слушалась, и в Калиопи таким образом вселилась уверенность, что, трудясь, она ест предлагаемый ей хлеб не напрасно. В общем, дармоедов среди Павлидисов не водилось.
Вы думаете, что в античном мире женщина - приземлённое существо? Нет. Сегодняшнее безумное стремление женщины к полной эмансипации присуще было и античным гречанкам, особенно вышедшим родом из состоятельных кругов общества. Позже Димитрис устал меня ругать и стал хвалить.
Однажды округа замерла в тихом ожидании. Прискакал верхом соседский земельщик и сообщил, что грядёт новая беда. Тучей, с воплями дикарей в нашу долину вторглось полчище кулкутов. Их племена были не столь многочисленны, сколь беспредельно стремительны в движении и жестоки. Что за веру они исповедовали? Не знаю. Но - дурная вера, заставляющая их творить на своём пути далеко не людские дела. Господи, как я ненавижу убийство в любом его проявлении, в любом его оправдании.
Для такого отрицания не обязательно быть христианином, достаточно звания Человека. Мне думается, что никакая, понимаете ли, никакая цель, даже на вид благородная, не может быть на самом деле благородна, если для её достижения проливается хоть одна-единственная капля невинной крови! Я проповедую эту мысль. Вы только вдумайтесь: стоит ли Александрия, построенная Македонским, того несметного количества детских безвинных душ, которые он погубил, равняя с землёй не желавшие покориться ему, человеческому (отнюдь не божескому отпрыску) города!
Стоит ли мнимое «величие» Наполеона хотя бы пожара Москвы, во время которого умерли никак не мешавшие ему, безразличные к нему русские. Любой завоеватель, независимо от его национальности, учёности, мировоззрения, общественного положения, - дрянь. Мировое господство - утопия! Владение чужой землёй - утопия! Рано или поздно оно даёт о себе знать.
Мы попрятались, пока кулкуты творили своё зло, сидели в склепе несколько дней, пока эти безмозглые твари не ускакали выше, в горы. Сафрикис сумел откупиться, и его имение не сожгли. Но самым счастливым днём той, прошлой жизни, которую я помню, стал день, когда я вновь повстречалась с отцом. Я уже отчаялась его увидеть. С момента пожара в Пентикопосе прошло два года.
Заканчивалось лето. Убрали пшеницу, и уже пекли из новой муки хлебные лепёшки. Сады ломились от фруктов. Собирали виноград и стаскивали корзины из камыша, наполненные им, к винодельне. Наступала мягкая, тихая, любимая мной осенняя пора, когда всё воздушное пространство до последнего пузырька пропитано солнечным оседающим теплом, будто кусок сотов - янтарным мёдом.
Ранним-ранним утром, только первый солнечный луч позолотил просвет над востоком и донеслись единичные нотки птичьей музыки, я, осторожно ступая по плотным дерюгам, застилающим каменный пол, чтобы никто не услышал меня, вошла в одной накидке в комнату Димитриса.
Между мной и Димитрисом происходила странная ситуация. Моих родителей рядом не было. Стало быть, я не могла выйти замуж за любимого, меня ещё не благословили, мой отец не давал согласия, потому что он отсутствовал. Да и сватовства не было. Все правила пунктуальной церемонии, касающейся оформления отношений между юношей и девушкой, принятые в благочестивых семьях, были спутаны из-за страшных объективных обстоятельств.
Как-то раз Димитрис заикнулся о том, что достаточным будет благословение его отца, моего-то, может, и в живых уж нет. Я насупилась, даже где-то обиделась, ведь я не верила в то, что мой отец умер. Я не сдержала слёз.
(Продолжение следует)