Ромка безмятежно развалился на шершавом выступе крепостной стены, впитывая в себя ультра модернистские краски сентябрьского заката.
Он наблюдал как в столкновении бирюзово-синего моря с пурпурно-апельсиновым небом рождается взрыв горизонта.
Ромка не мог видеть свой собственный носатый профиль вычеканенный этим взрывом на золотисто-белом серпе набережной.
Кривизна пространства, усиленная глубокими предзакатными красками, сменила выбеленные дневной жарой плоскости и теперь все окружающее выглядело еще более древним и значительным.
Это был тот час, когда над уставшим Тель-Авивом воцарялась тишина нарушаемая лишь редкими криками птиц, да ропотом сталкивающихся между собой, волн.
Наблюдая за игрой волн Ромка не мог понять, отчего здешние волны бегут не от линии горизонта к линии берега, как скажем на Черном Море, а наоборот - вдоль линии горизонта, навстречу друг другу и на разных уровнях?
Сталкиваясь, волны образовывали яркие белые вспышки на фоне уже потемневшего моря – именно вспышки белой пены, а не симпатичные «барашки» черноморской волны.
Ромка выбрал это место на стене старого города из-за того, что оно во-первых, было самым высоким в старом Яффо, не считая конечно, колокольни христианского храма, а во – вторых, из-за того, что оно находилось неподалеку от улицы Зеркал, где Ромка с женой арендовали небольшую комнату.
Приезжая на побывку из Газы, Ромка первым делом прятал под кровать свою «М16» с примкнутыми к ней штыком и запасными магазинами, каску,противогаз и прочий солдатский хлам.
Затем он долго плескался в душевой, тщательно вымывая из головы и из всех складочек своего тела красную пыль пустыни, а затем шел к морю.
«Тот кто рожден был у моря – тот полюбил навсегда белые мачты на рейде, в дымке морской паруса...» - мурлыкал сам себе песенку Ромка, деловито оглядывая бескрайний и пустынный горизонт: ни паруса, ни корабельного дымка...
А Ромка таки, появился на свет «...у самого синего моря» - в Одессе...в том далеком теперь для него, но все так же утопающим в акациях, городе.
Гудки кораблей, сирены катеров, свистки локомотивов, грохот сцепляемых вагонов, дикий скрежет сворачивающего с Канатной на Греческую трамвая, а в туманные ночи еще и надрывный вой маяка – вот тот естественный фон на котором росла, развилась и крепла Ромкина любовь к Одессе, к музыке и особенно, к женщинам.
Пока он предавался воспоминаниям, мысленно путешествуя по родному городу, Солнце окатило небо дикими фиолетово-оранжевыми потоками и свалилось за горизонт.
В этот момент закричал муэдзин с близкого минарета. Он нараспев выкрикивал через репродуктор: «Алла-ааа-ах Акбар! Алла-ааа-ах Акбар!» собирая правоверных мусульман к вечернему намазу.
Вторя ему, зазвучала сирена из дольнего Бат-Яма возвещающая иудеям о приходе Субботы, а легкий северный ветерок принес Ромке запах новоиспеченной яичницы с пряным ароматом настоящего одесского салата - такого салата, который может приготовить только его жена.
Легко спрыгнув со своего наблюдательного пункта, Ромка поспешил домой.
Он шел кривыми улочками старого Яффо, дивясь арабской вязи на фасадах, торопясь к любимой женщине по которой тосковал целых пять дней.
Весело насвистывая что-то, он спешил навстречу своей судьбе не ведая того, что тремя днями позже живой и красивый будет разорван, разрублен на куски толпой озверевших мусульман.