Кто такие джан? Являются ли они народом? Представим себе, что джан существуют в действительности и применим к ним кое-какие этнографические представления.
Народ имеет название (самоназвание). Назар Чагатаев думал, что имя "джан" эти люди выбрали себе сами, но ситуация окажется сложнее, и история этого названия будет разворачиваться дальше.
У народа должна быть определенная экология и определенный способ хозяйствования. Джан обитают в низовьях Амударьи, в болотах, там должно быть много птицы и рыбы. Однако же, они только собирают мелкую живность, рыбу и камыш, но не занимаются ни охотой, ни рыбной ловлей. Не говорится о том, что они пользуются оружием, ловушками, сетями и лодками и тем более о том, что все это они умеют изготовить. Джан именно подбирают пищу, но не добывают ее никакими более сложными способами - у них нет сложных трудовых навыков (плести верши и силки, например), привычки к коллективному труду (так перегораживают реки для рыбной ловли или тянут невод), они не добывают пищу и с риском для жизни, как на охоте. Тому может быть не одна причина. Джан живут обособленно, замыкаясь в паре, и организоваться не могут. Они очень расчетливо относятся к трате энергии и действуют наверняка - в т. н. традиционных энергетически выгоднее и дает более гарантированный результат женский труд: проще собрать килограммы растительного продукта и мелких животных, чем преследовать и убить одного быка. Любой сложный труд требует предварительного вклада - обучения, организации, изготовления орудий, а у джан нет для этого ни сил, ни времени, ни навыков. Конечно, сложно ожидать от этих людей таких же навыков выживания в природе, как от бушменов или индейцев Калифорнии - эти народы тоже подвергались геноциду и выживали на скудных территориях - менталитет народа джан указывает на их кочевое, скотоводческое происхождение. Среди них могли бы быть и потомки земледельцев. Но в любом случае от природы они уже оторвались и используют ее ресурсы, свой подножный корм, крайне неэффективно.
У народа должна быть определенная материальная культура, зависящая от способа хозяйствования. Известно, что джан строят хижины из камыша, едят камыш (клубни и, видимо, ростки), плетут из него циновки. Этот ресурс они используют вовсю. Но речи нет о том, что они изготавливают орудия труда или одежду, речи нет о ткачестве или производстве войлока хотя бы из собранной шерсти линяющих верблюдов. Вряд ли они могут вернуться к изготовлению каменных или костяных орудий, эта традиция давно позабыта в Средней Азии. Но вот валяние, примитивное ткачество из растительных волокон, плетение или вязание из них были бы вполне возможны; в Кунсткамере есть такие носки и ворсистые плащи, сплетенные из травы, - может быть, изготовление одежды отнимало бы у джан слишком много времени и труда, не давало бы им заниматься собирательством?
Точно так же нет и речи о том, чтобы джан делали посуду, хотя они ею пользуются. У них есть вещи городского происхождения - котлы, одеяла, одежда и орудия, но все это ветхое, изменившееся до неузнаваемости. Это подачки или мусор.
Вряд ли джан - потомки крестьян. Ирригационное земледелие коллективно, одиночка так не выживет. Известно, что предки джан нападали на города, но не угоняли скот, не уносили имущество, если то, что им попалось, прямо на месте. Они могут быть не только потомками пустынных кочевников, чья основная деятельность - разбой; скорее, они - потомки городских бедняков, которые могут выжить за счет отбросов города.
Джан не вкладывают в добычу пищи никаких ресурсов. Они именно подбирают, пользуются легко доступными ресурсами и хранят их. Особых навыков не имеют, никаких традиций потомству не передают. Они все получают извне - само собой разумеется, что получают они очень дешевые ресурсы. И превращают их непосредственно в биомассу, в свое тело, в тепло.
Это то, что касается труда и хозяйства, но этого недостаточно. У народа должна быть этническая идентичность, и поддерживают ее очень сложными способами. Например, Назар Чагатаев - полноправный член новой общности, советского народа - и для того, чтобы эта идентичность сохранялась, существует сложнейшая система власти, производства, общественных отношений. Назар по наивности думает, что достаточно быть никому не нужным, нежадным, отдавать себя другим и получать поддержку советской власти, но и этого мало; спасая народ джан, он будет понимать советскую власть все глубже и глубже. Но советская идентичность - новая и небывалая. А в любом традиционном обществе существуют сложные системы родства по крови и по браку. Даже если система родства примитивна, она позволяет определиться, каково место данного человека в этнической группе. Д. Л. Эверетт был миссионером и много лет прожил с индейцами пираха, надеялся привести их Господу. Но оказалось, что язык пираха настолько буквален, что с его помощью нельзя описывать события, непосредственным свидетелем которых человек не был. Так что повествования о Христе оказались совершенно вне того, чем живут эти индейцы. Эверетт писал о примитивности их быта и образа жизни и предполагал, что народ пираха когда-то стал жертвой геноцида или культурного шока, а после этих забытых бедствий развивался, ориентируясь только на сиюминутные потребности. Это похоже на ситуацию, в которой живут джан. Но при этом пираха не растеряли охотничьих навыков и способов работы в огороде(этому можно обучить без слов, за счет подражания и имитации). Важнее то, что пираха, у которых нет сложных систем родства, активно общаются, знают друг друга и воспринимают друг друга как родственников. В более сложных обществах системы родства позволяют упорядочить не только отношения между людьми, но и определить место человека в доступной и известной ему природе - особенно ярко это проявляется, если мы имеем дело с обществами, чьим организатором служит тотем. К. Леви-Строс писал о том, как австралийские аборигены из разных сообществ оказались согнанными в один барак. Прежде они не общались, у них не было способов соотносить свои тотемические структуры со структурами других обществ. Но за очень короткое время они, совещаясь, создали некую общую структуру и определили место каждого в ней.
Джан не делали ничего подобного. Настоящего родства и свойства у них нет. Единица общества - это супружеская пара. Супруги не отличаются от сожителей, потому что дети у джан почти не рождается (нет необходимости определять, кто чей), а имущества, которое можно наследовать, нет. Более того, у сообщество джан не возобновляется естественным путем, оно пополняется за счет городских изгоев. О том, как устроены семейные отношения в Средней Азии, хорошо известно. У джан мы можем увидеть фрагменты этого патриархального уклада: например, муж называет жену "добром" (имуществом); жена Дурды несет на себе всю поклажу, хотя ее муж в пути не занят охотой на черепах; для Моллы Черкезова нет разницы между женой и ослицей. Никакой новой системы семейных отношений не сложилось. Для воспроизводства народа эти люди используют точно такие же отходы, как и их вещи. Джан - не народ, а диффузная группа без определенных границ и связей. У нас так живут колонии бомжей и жители многочисленных слобод под названием Шанхай или Нахаловка: в примитивных строениях, но безо всяких признаков огорода или домашней скотины.
Вряд ли джан способны к рефлексии, но мы, читатели, можем заметить нечто общее, что может стать определяющим для человека из этого народа: труд очень прост и не требует никаких вкладов; все берется извне, это то, что больше никому не нужно; потребности опасны и удовлетворяются по минимуму; по-настоящему необходимо только присутствие кого-то рядом; человек и его еда, живое и мертвое различаются плохо.
Жизненный интерес человека из народа джан не выходит за пределы его тела. Единственное исключение из этого правила - секс, очень среди джан популярное занятие. Но и тут, вероятно, нет выхода за пределы себя - супруг, имущество воспринимается как тело, такое же, как свое. Речи об индивидуальности и границах нет совсем.
Очень часто пишут об особенном отношении А. Платонова к матери. Мать - это единственная гарантия того, что человек вообще живет. То, что ребенок развивался в утробе, уже считается заботой. Но мать в произведениях Платонова очень хрупка, она нуждается в том, чтобы о ней заботился ее ребенок - и он заботится, даже в ущерб себе (как девочка в повести "Котлован"), потому что, если умрет она, то и ребенок отправиться вслед за нею. Вряд ли тут речь идет о переживаниях уже рожденного младенца - скорее всего, это переживания эмбриона, который не отделится от матери никогда (потому что мир для жизни не приспособлен, а рождение подобно выходу в открытый космос без скафандра); но переживает сознательный эмбрион, который ни в коем случае не должен быть обузой и обязан поддерживать мать.
Поддержка эта выглядит довольно иллюзорной, но при этом вполне материальной. Вспомним, что мать прогнала Назара (вроде бы искать лучшей доли, так он ее понял) потому, что была не в состоянии больше любить его. Эта любовь воспринимается как вполне материальная сила. Он, хороший мальчик, еще раньше говорил ей, что согласен был бы стать мертвым плодом в ее утробе и не истощать ее. Для Гюльчатай, которая теперь занята только собой и своими вещами, тогда было важно, что она не может больше любить ребенка - может быть, она и прогнала-то его, чтобы не видеть, как он умрет рядом с нею. Назару в то время было или 6 - 7 лет (так кажется по его поведению), либо около 10 (если Вера правильно оценила его возраст, предположив, что лет через пять ему будет тридцать или больше); кажется, что он и впрямь был бесполезным младенцем-переростком, не достигшим в своем развитии даже стадии воссоединения, психологически менее чем двухлетний. Если он остался "мертвым эмбрионом", то это вполне понятно. Но это приводит в недоумение - ведь мальчишка такого возраста может быть очень полезен собирателям, может стать кормильцем; дети такого возраста подбирают и ловят все, что им попадается. Судя по тому, что мальчик-изгой не погиб в пустыне, бесполезным иждивенцем он не был.
Состояние народа джан довольно сложно описать на привычном нам языке, даже психологическом. Вспоминаются идеи Л. де Моза об отношениях эмбриона и плаценты: плацента питает, но она может быть очень опасной и даже токсичной, она может не кормить эмбриона, а пожирать его. Между плацентой и плодом идет постоянная латентная борьба. Точно такая же борьба за ресурс происходит между матерью и ребенком в произведениях А. Платонова, но она не описана как борьба - напротив, ребенок всячески защищает мать от своей прожорливости. Плацента де Моза, словно небеса, покрывает не каждого человека по отдельности, а целое сообщество. Она опасна и способна поглотить всех, но в этом ее преимущество: она создает общность просто тем, что накрывает сразу всех, и людям больше нет необходимости как-то самим наводить друг с другом связи, вступать в контакт. Они, одинаковые и изолированные, существуют, как спички в коробке. Примерно так же существуют и джан.
Но все-таки джан не самодостаточны, и нужно говорить о том, каковы для них объекты. Они используют далеко не все ресурсы, которые есть в их окружении. Кажется, что еда, одежда, орудия отсутствуют вообще, словно они живут в необитаемом мире, состоящем только из неорганики (например, на Марсе). То, что они получают без проблем - только воздух. Они не способны добыть, они именно получают, при этом не предполагается, что им кто-то что-то даст, тем более, просто так. Чтобы что-то добыть, нужно вложить силы и умения, которых нет. Нужно уметь ставить цели, планировать и организовывать. Джан ничего этого не делают, действуют примитивно и стереотипно. Вероятно, у них нет и полноценного чувства времени - есть сегодня и есть забытое и отнесенное в неопределенность бедственное прошлое.
Зато есть ощущение (не представление и не мечтание) некоего универсального объекта, о котором Чагатаев случайно узнал, слушая разговор супругов. Этот объект не является внутренним или внешним (внешнее и внутреннее даже для Чагатаева еще не разделены), он приносит облегчение, согревает, служит заместителем пищи и одежды, делает незаметным время. Если бы речь шла о том, что один берет, а другой дает, можно было бы подумать, что этот объект - кормящая мать. Но кормление предполагает и отношение к матери как к отдельному объекту, и приложение усилий младенцем. Так что речи идет, видимо, о матери-среде, о беременной и ее плоде. Плоду предстоит трагедия - он должен родиться, и это опасно и для матери, и для него.
Джан существуют в очень примитивных диадных отношениях. Диада - термин М. Балинта, описывающий отношения матери и младенца, потребности которого (а не свои) она удовлетворяет. Если появляется кто-то третий, это приносит чрезмерное напряжение. Счастье у народа джан, пусть и бедное, по мнению Чагатаева, уже есть. Но супруги говорили как раз не о счастье. Разговор касался того, чего им не хватает, чего у них никогда не будет. Вероятно, вот так, чисто телесно, джан осознают, в каком состоянии они находятся - а это состояние, описанное Балинтом же, его известное представление о базисном дефекте. Джан не обращают внимания ни на что, кроме своих непосредственных потребностей. Потребность предполагает объект, и они достигают отношений с этим объектом разве что в сексе. М Балинт выделял три типа таких объектных отношений: гармоничное взаимное скрещение, окнофилическое цепляние за объекты и филобатическое предпочтение безобъектных пространств. Эти виды объектных отношений четко определяются при одном условии - объект должен быть само собой разумеющимся (хотя бы существовать). Все супруги, услышанные Назаром, его мать и даже сумасшедший вроде бы цепляются за объекты, и если объект - человек, то в этом и заключается бедное счастье человека джан. Но объект здесь само собой разумеющимся не является: если он есть, то его сразу нет - съеден, уснул или единение во время секса завершилось. Для того, чтобы объект был (был всегда доступен) нужно приложить усилия. Рожденный в нашем обществе благополучный младенец этого не осознает, его мать сама поддерживает свое существование и всегда готова удовлетворить его потребности. Ребенок джан, родившись, преимущества не получает. Ему нужна мать, чтобы жить (чтобы она его воспринимала и любила), но он должен быть предельно деликатен, чтобы не разрушить ее. Предпочтение безобъектных пространств (субстанций), обычно ландшафтов, предполагает, что они не опасны. Либо то, что человеку уходит в совершенно виртуальные пространства языка, математики или музыки. Такой духовности от джан ожидать нечего, у них нет даже суеверий, они предельно конкретны. Пространства же пустыни опасны, и передвигаться там трудно. Чагатаев кажется на первый взгляд убежденным филобатом, тяготеет именно к ландшафту, а люди, даже близкие, его отстраняют или игнорируют. Но для него само пространство - это объект или совокупность объектов без четких границ между ними, он здоровается с растениями, а определенные ландшафты возвращают его в прошлое, к детским воспоминаниям. Даже такой масштабный объект, как пространство, для него исчезает и становится недостижимым. Так произошло, когда он вернулся в места своего детства, и все показалось ему чужим, маленьким и уже скучным. То же самое происходило и с экономическим институтом: Назар его окончил - а территория института никак не изменилась, но стала для него чужой и исчезла. Пока нет и путаницы в том, кто же перестал быть - институт или выпускник, потому что понятия об отдельном бытии еще нет, есть какое-то пограничное состояние, связанное с небытием, но переживаемое без явной тревоги. Он не разделяет предмет и фон, для него растения, ландшафт и люди являются одушевленным единством, и он улавливает их настроения, переставая на время существовать сам. Это умение прекратить быть ради того, чтобы выявилось бытие другого, и склонность к странствиям, к тому, чтобы уйти вслед дальнему зову - все, чем он может помочь своему народу. Джан сидят на месте и преданы не ландшафту, а вещам и пище.
Что ж, ни окнофилии, ни филобатизма в чистом виде в произведениях Платонова не найти, его персонажи не имели возможности расти в таких условиях, чтобы существование матери и бытие младенца разумелось само собой. Отсутствие разницы между собою и другим, живым и убитым, бытием и небытием может быть ресурсом для спасения не только джан в этом произведении, но и для построения такого социализма, до которого дожить нам так и не удалось.
В переживаниях более или менее благополучных людей безнадежно перемешаны представления об общественном и их личном благе. От государства почему-то ждут, что оно будет заботиться о них, а человек государству при этом принципиально ничего не должен. Такие переживания описывает М. Балинт:
"Меня должны любить и заботиться обо мне все те, кто имеет для меня большое значение. Никто не может требовать от меня за это усилий или какой-то платы. У людей, которые так важны для меня, либо вовсе не должно быть интересов, желаний и потребностей, которые отличались бы от моих собственных, либо они должны иметь второстепенное значение. При этом у моих близких не может возникать чувства негодования или напряжения, потому что, подлаживаясь к моим желаниям, они должны получать удовольствие или радость. Имеют значение только мои желания, интересы и потребности. Если все происходит именно так, то я чувствую себя хорошо, мне приятно, но и только. В противном же случае меня ожидает кошмар, но тогда содрогнется и весь мир".
... и имеет в виду переживания ребенка, изложенные "взрослым"языком. Статусные и аффилиативные потребности, потребность в безопасности в обыденной деятельности так перепутаны, что выделить из них чистую деловую мотивацию практически невозможно. Такую индивидуальную суету лучшие из героев Платонова отметают, потому что жить ради свих личных потребностей скучно и одиноко (обо всем этом очень точно и формулообразно говорится в рассказе "Афродита"). Жить ради общего дела - да таким образом можно очень легко выбраться из захваченности ранними объектными отношениями. Очень многие из современных взрослых клиентов возлагают ответственность за свое состояние именно на мать, которая их не долюбила. И теперь они, недолюбленные, живут во власти фатального и невосполнимого базисного дефекта и не могут приложить никаких усилий, чтобы создать себя по-новому. А это действительно парадокс - чтобы измениться, нужно приложить усилия, сил и ресурсов для которых у человека нет, и он должен вытаскивать себя за косичку из болота. В психотерапии ресурсы - это терапевт, метод, терапевтические отношения. Но все это не способно сделать человека по-настоящему общественным. А. Платонов пишет о вполне советском выходе - об одухотворенном общественном труде. Поскольку его герои не видят особой перспективы в отношениях, им легко видеть труд и общество с высоты космического полета, и получается так, что и те, кого спасают - человечество, и те, кто спасает - то же самое человечество. Сейчас нам кажется, что разжиться ресурсами, хотя бы для физического комфорта, довольно легко. Но Платонов был инженером, а детство его прошло в настоящей бедности. Он прекрасно знал, что из ниоткуда никакие ресурсы (прибавочный продукт) не появятся. Даже в повести "Эфирный тракт", посвященной победе над законом сохранения массы, электроны до вмешательства человека жили впроголодь. Они поедали мертвых электронов, превратившихся в эфир. Главный герой рассказа "Мусорный ветер" хочет накормить умирающую от голода мать умерших детей. Он отрезает кусок "говядины" со своего бедра. Герои буквально кормят тех, кого спасают, собою. Отдача будет, их вклад многократно приумножится, но не сразу. И приумножится лишь при том условии, что люди будут жить общей жизнью, не придавая излишнего значения своему житейскому интересу.
Персонажам Платонова в голову не приходит обвинять и так еле живых матерей в том, что их жизнь не так хороша, как хотелось бы. Человек, еще в утробе ради выживания вынужденный не мешать матери, в детстве пытается ее как-то восстановить и оживить. Мать Чагатаева - и старуха Гюльчатай, и его народ - находятся в таком плачевном состоянии, что уже не могут ничего хотеть, не могут дать понять, что им действительно нужно. Один Назар здесь ничего сделать не сможет. Его смутные представления о счастье, которое есть у джан сейчас, и о том, которое создается Революцией, пока не пришли в конфликт, но и вообще никак не взаимодействуют. Судя по позднему рассказу "Афродита", достаточно убрать плиты, давящие траву, и она прорастет. Это при том, что уже создана система таких трудовых отношений, в которых труд не будет вытягивать жизнь из человека. У Чагатаева есть воспоминания о Москве, где живут именно по-советски. о, что это существует, уже служит ему опорой. То, что Москва неопределенно далеко, кажется, делает этот ресурс еще более незыблемым. Вторым ресурсом служит то, что было - воспоминания об истории народа джан. Явных сопоставлений Назар не делает, но он является частью той силы, которая создаст для людей новую среду, где труд не будет отнимать у них жизнь.
Можно еще раз вспомнить цитату М. Балинта об ожидании заботы. Эти ожидания остаются в силе, но получается, что человечество заботится о тех, кто наиболее слаб - никаких проекций на государство, никакой навязчивой требовательности. Герои Платонова действуют одновременно в двух направлениях. Оставив мир обременительных ранних объектных отношений и личных потребностей, они, во-первых, общаются с людьми напрямую, воодушевляют и сплачивают их" во-вторых, создают техносферу, которая может легко удовлетворить базовые телесные потребности человека. Выглядит это так, как будто бы создается новая утроба - но более богатая ресурсами, более удобная и просторная, поддающаяся контролю людей и помогающая им развиваться дальше. Это не та матка, где находится один эмбрион, а целая колыбель человечества. Она распространится до предела Земли, а потом станет расширяться во Вселенной.
В таких условиях не будет речи ни о цеплянии за объект, ни об избегании объектов. Надежных естественных объектов для персонажей Платонова, кажется, вообще не существует. Надежно то, что ты сделал сам. В небольшом рассказе "Никита" речь идет как раз об этом. Маленький мальчик остался дома один, он гуляет во дворе, и предметы кажутся ему лицами. Возвращается с войны его отец, начинает всякий хозяйственный ремонт, а сынишка ему помогает. Маленький Никита спрашивает про гвоздь, который выпрямил сам:
"— А отчего другие злые были — и лопух был злой, и пень-голова, и водяные люди, а этот добрый человечек?
Отец погладил светлые волосы сына и ответил ему:
— Тех ты выдумал, Никита, их нету, они непрочные, оттого они и злые. А этого гвоздя-человечка ты сам трудом сработал, он и добрый.
Никита задумался.
— Давай все трудом работать, и все живые будут.
— Давай, сынок, — согласился отец. — Давай, добрый Кит".
Если нет четкой разницы живого и неживого, человека и вещи, то какой должна быть хорошая вещь? "Добрый" - это не только "неагрессивный", это еще и "надежный, крепкий". Гвоздь добрый еще и потому, что он послушный, потому что Никита сумел его выпрямить. С другими "людьми" он не знал, что делать. Естественные объекты не только капризны (то они есть, то их нет, они изменяются), но и по-своему неприступны, человек не может ими управлять по своему желанию. Он умеет управлять машинами, поэтому машины в произведениях Платонова становятся самостоятельными героями, куда более живыми, сильными и правильными, чем люди. Вещи управляемы, они отвечают человеку, удовлетворяя его потребности.
Возникает впечатление, что тяжелый и сложный труд в мире А. Платонова должен служить вовсе не удовлетворению индивидуальных потребностей. Идеально было бы, чтобы они могли быть удовлетворены без особого напряжения, а силы человека - освобождены для куда более интересной и важной деятельности. Постоянно возобновляемый, рутинный труд ради денег и пиши, совершаемый без интереса, легко теряет связь с человеческими потребностями и заставляет быть скучным одиноким мещанином. То, что базовые потребности должны быть удовлетворены не слишком трудоемкими и времязатратными способами - это общее для джан и для будущих коммунистических людей. М. Балинт назвал этот вид ранних объектных отношений "гармоничным взаимным скрещением". Как пример он привел отношения человека и воздуха - никому не придет в голову спрашивать, принадлежит ли воздух в легких атмосфере или человеческому телу. Объект в этих отношениях не надо звать, искать и с трудом присваивать, он просто есть для человека. То же самое должно было произойти и с другими объектами физических потребностей - люди джан в сексе добиваются именно этого (хотя результат получается во многом иллюзорным и быстро исчезает).
Только вот люди джан - это замкнутые в себе тела. А достижение того состояния, какое им необходимо, для отдельно взятого тела невозможно.
Иллюстрация: Фрида Кало, "Дружеские объятия Вселенной, земли (Мексики), Я, Диего и Сеньор Холотль"