Глава четырнадцатая
Тучи рассеялись, и вот наступил долгожданный день праздника. Поляна у подножия сопки Ноен-добо расцвела многолюдьем. Белели девять больших белых юрт. У дугана суетились ламы и хувараки в красно-желтых тогах-орхимжо. Им поставили три юрты.
Людей собралось много. С утра ламы сели на мягкие войлоки, постелен-ные на помосты, и начали молебствия. Голоса их гулко звучали в чистом воздухе. А люди все подходили и подъезжали. Многие молились стоя, на коленях, врастяжку – всем телом, вытягиваясь на земле. У дверей юрт толпились жаждущие получить благословение.
Благословлял сам настоятель-шэрэтэ Пагбын Рэгдэл, тучный и черноли-цый лама. Свиреп был его вид, но ласковы глаза и голос. Он внимательно рас-спрашивал человека, послушник-хуварак записывал пожелания, а Пагбын Рэгдэл благословлял и наставлял, отпускал святую воду, благовония. Говорил, что должен исправить в своей жизни просящий, какому божеству молиться, как и какими поступками, не только словами, надо очищать душу, от чего следовало бы воздержаться, а от чего отказаться насовсем. Одному он велел молиться божеству Жадамба, другому – Отошо, третьему – Аюше…
Всюду молились люди. В другой юрте лекарь-лама, приехавший когда-то из Тибета, принимал пациентов. Болезни он определял по пульсу. Закрыв глаза, долго держал кисть руки страждущего, выворачивал ему веки, заглядывал в глаза, раздавал порошки. В третьей юрте молодухи варили ламам еду… На окраине праздничного стойбища между столбами были натянуты тугие канаты из гуж – это была общая коновязь. Коней было много, все ухоженные, шерсть на них лоснилась, седла сверкали.
Подъезжающие привязывали коней, снимали тяжелые желтые седельные сумы и, отойдя в сторону, вытаскивали из них разную еду – молоко, сметану, пенки, творог, сахар, печенья, много вареного мяса… Все это богатство привозилось для освящения, дабы не оскудевала пища и жизнь степняков.
Прибывшие на телегах останавливались на берегу Убэр–нура, распрягали и стреножили коней, растопыривали таганы и варили еду. Те, кто приехал издалека, готовились так, будто собирались здесь жить. Старики и старухи отдыхали, работала молодежь. Прошедший накануне дождь омыл травы, сопки и все вокруг было свежим.
С утра народу на молебне было мало, но к обеду толпа повалила густым валом. Кони стояли впритык друг к другу. Невдалеке выстроились телеги, на которых были натянуты шатры. Всюду пахло запахами дыма и благовоний, пряностей, вареного мяса и супа. Люди группами расхаживали по поляне, здо-ровались, слышался смех.
– О, как давно мы не виделись. Ну, как постарел я?
– Ты, Бадма, все такой же. Наверное, работаешь мало!
– Не смейся, работы хватает.
– Какой замечательный праздник устроили ноены. Даже не верится.
– А как нас много!
– Я неделю не спал, все готовился. Все в голове перемешалось.
Молодым агинским ноенам поставили отдельную юрту. Четверо дочерей Хурин-зайсана, все с одинаковыми, симпатичными, личиками, в одинаковых одеждах прибирали и готовили для парней постели. Увидев их, Тугулдур и его приятели онемели. Дородная повариха, помешивая в бурлящем котле черпаком, подмигнула парням:
– Ну, что уставились! Наш зайсан богат дочерями. Кроме этих четверых еще трое есть.
– Еще трое, и такие же красавицы! – изумился Бахандэ, сдвинув на заты-лок шапку и выпучив глаза.
– Да, да! У него семеро дочерей! – хвастливо заявила повариха, будто все они были ее дочерями. – Трое замужем, а эти – свободные. Не зевайте, ребята! Сегодня вечером за Ноен-добо будут молодежные игры. Непременно сходите, увидите, какие у нас красавицы есть!
– А часто у вас бывают молодежные игры?
– Частенько. А сегодня молодежь обязательно будет играть. Столько народа собралось! Вы что думаете – молодые спать будут после молебна?
Она звонко рассмеялась. Девушки смутились и заспешили на улицу.
– На игры мы обязательно пойдем! – подбоченился Бахандэ и повернулся к Тугулдуру и Тума, – правда?
– Обязательно! – рассмеялся Тугулдур. – Только ты ешь поменьше, хорошо?
– А кто нас приглашал? – буркнул Тума.
– Сейчас я все устрою! – заторопился на улицу Бахандэ.
Уставший Тугулдур прилег отдохнуть на кровать. В голове теснились радостные думы… Чтобы не случилось, но молебен все же устроен для блага людей. Они увидят, что их много, что все они принадлежат одному народу, каждый успокоит свою душу, враждующие помирятся, вредные успокоятся… Надо было бы все же увидеть эту женщину, Бадмын Янжудэй, да и ее бывшего мужа Сильного Бараса не мешало бы повстречать.
Решив так, он разбудил Тума и заспешил.
– Хурин-зайсан и его люди давно на молебне, а мы тут разлеглись. Пой-дем скорей. Нам тоже надо помолиться, на людей посмотреть.
Они прошли в юрту-дуган. Ламы и хувараки сидели в ряд, в середине их возвышался шэрэтэ. Уткнув головы в тибетские книги они гулким хором читали молитвы. Позади лам восседали ноены. В дуган заходили люди, склонялись перед ламами. Хурин-зайсан, увидев Тугулдура и Тума, поднялся и пригласил их садиться рядом с ноенами. Парни прошли к шэрэтэ и склонились перед ним в молитвенном поклоне. Получив благословение уселись на подушки-олбоки.
– Лама–ахэ, – обратился к шэрэтэ невысокий мужчина. – Людей собралось много. Скажите нам распорядок молебна, мы оповестим всех.
– Сегодня будем исполнять требы каждой семьи и каждого человека, до поздней ночи, сегодня же, будет чтение молитвы ангела-хранителя, будем мо-литься охранителю Гомбо. Завтра будет общий молебен, с утра – «того», послезавтра – «дойшид». Нельзя будет есть, пить, разговаривать. Но это по желанию. Конечно, лучше воздержаться. Надо будет непрерывно молиться, не сходя с места. После этого будем освящать пищу. Понятно?
– Понятно! – быстро сказал юркий человек и выскользнул из дугана.
Вдруг, растолкав толпящихся в ожидании людей, к шэрэтэ пробралась молодая и высокая женщина, увешанная дорогими ожерельями, бусами, в перстнях и кольцах. Она скользнула из-под длинных ресниц взглядом по сидящим ноенам и села на колени перед шэрэтэ. Склонилась в молитвенном поклоне. Хурин-зайсан толкнул вбок Тугулдура. Тугулдур кивнул в знак того, что он понял, кто эта женщина…
– Лама-ахэ, соблаговолите выполнить мою нижайшую просьбу, – сказала женщина и поднялась, молитвенно сложив белые ладони.
– Говорите, сколько лет, в какой год родились, имя…
– Меня зовут Бадмын Янжудэй, в этот Сагалган мне исполнилось 25 лун, родилась в год обезьяны…
– Что у вас случилось. Телесная или духовная болезнь?
– Что с моим телом сделается. Духовная болезнь, лама–ахэ! На сердце печально, на душе неспокойно. Все время снятся покойные мать и отец. Что бы это значило, а, лама-ахэ?
Шэрэтэ взял с маленького столику тибетскую книгу, раскрыл и, вчитав-шись, сказал:
– Вам двадцать пять лет. Этот год будет для вас годом больших испыта-ний. Умерьте свои желания… телесные и духовные. Опасайтесь огня, опасай-тесь всех южных направлений, дороги на север для вас благоприятны…
– Южные дороги плохи? – разочарованно протянула женщина.
– Да, книга судеб говорит, что все южные дороги для вас неблагоприятны.
– Что я должна сделать в этом году, чтобы вынести испытания? Пожалейте бедную женщину, исправьте мои неприятности, – взмолилась женщина и протянула ламе плотную штуку шелка.
– Мне подарки не надо дарить. Сегодня вы молитесь со всеми на молебле ангелу-хранителю, потом все остальные три дня тоже молитесь вместе со всеми, после этого поезжайте в агинский дацан. После всего этого я скажу вам более точнее, что и как надлежит делать, – сказал шэрэтэ и коснулся склоненной головы женщины сложенными четками…
Посидев некоторое время в дугане, Тугулдур с друзьями отправился на поляну. За ними поспешил и Хурин-зайсан, разряженный в халат из синего щелка с золочеными нагрудными узорами. Люди тут же обступили их. Зайсан громко говорил с ними, смеялся, звал всех на молебен ангелу-хранителю.
Всюду толпились кучками люди. В одном месте собирались одни род-ственники, в другом друзья и знакомые, в третьем – соседи. Все сидели около телег с шатрами, варили чай, мясо. Насыщались и готовились к большому мо-лебну. В пестрой толпе особенно выделялась белолицая Бадмын Янжудэй с коралловыми бусами и ожерельями. Шобогора нигде не было видно, зато за женщиной неотступно следовал огромный чернолицый мужчина – Бахалзур Сада, он будто рассекал толпу и пробивал хозяйке дороге… Тут же Тугулдур увидел и Шамбая с женой и маленьким сыном.
Хурин-зайсан повел Тугулдура и Тума дальше. Неожиданно они наткну-лись на Толстого Бараса. Это было нечто похожее на копну. Одинокий и неимоверной толщины человек сидел на бугре. Рядом с ним стояла крепкая телега, вся окованная железом. Рядом с хрустом рвал траву громадный конь.
У человека было большое, округлое и оплывшее жиром лицо с толстыми складками щек, подбородок тоже был весь в складках, большие круглые и черные глаза, мохнатые брови, толстые губы. Тело его обтягивал халат из красного шелка. Он был лыс, затылок толстяка утопал в розовеющих складках. Ноги, поджатые под себя, почти не были видны, на них свисал огромный живот. Он повернулся медленно, поднял голову и посмотрел на подходивших сразу глазами и двумя большими дырочками ноздрей. Каждый кулак его был с ляжку человека. Пока он смотрел, подбежала повариха и положила человеку, прямо на живот, небольшое корытце с парящим мясом. Барас взял большой кусок мяса, откусил задумчиво и начал жевать.
Хурин-зайсан и молодые ноены подошли к нему. Он снял с живота ко-рытце, поставил возле себя на траву, потом откуда-то из под себя взял два ко-стыля, оперся на них и тяжело поднялся. Хрипло поздоровался. Хурин-зайсан представил ему молодых гостей.
– А-аа, господин писарь – сын Тобо-зайсана из Сага-Улы, – вдруг весело рассмеялся толстяк. – А вот этот сын Ошора. Как же, как же, сыновья моих друзей и знакомых. Ну, ребята, садитесь на травку, расскажите о новостях в агинской степи. Все ли там у вас хорошо? Здоров ли скот? Кстати, вот и мяса отведайте.
Парни сели, скрестив ноги, и с интересом разглядывали знаменитого Сильного (или Толстого) Бараса.
– Все у нас хорошо, – заговорили они. – Скот здоров, благодаря бурхану.
– Как здоровье твоего отца, Тугулдур. Да что ему сделается, не растолстеет же он до такой муки, как я, не катится с трудом по земле, а идет легко и свободно. Посмотрите на меня, безобразие, не правда ли? – весело говорил толстяк, и ребята поняли, что это добродушный и хороший человек. Им стало весело.
– А как поживает главный зайсан Намжил Мухуев? А Тобо-ноен построил деревянный дом, как у русских?
– Господин главный зайсан живет хорошо. А русский дом строит не только мой отец. Многие решили жить в таких домах, – ответил Тугулдур.
– По-моему, этот Намжил Мухуев поставлен для того, чтобы управлять жизнью всех бурят, но он совсем не знает нашу жизнь, особенно на окраине. Чуть чего, так он сразу слепнет и глохнет, чего надо не видит, не слышит. Наверное, его пора скидывать с высокого кресла, пусть побарахтается среди нас и узнает простую жизнь. – Барас громко рассмеялся и продолжал. – Хорошо, хоть вас отправил сюда. А мы тут совсем завязли в навозе и скотском дерьме. Солнца не видим!
Толстяк, наверное, говорил бы без конца, к неудовольствию Хурин-зайсана, но тут откуда-то появились Бахандэ с Янжудэй, за ними бежали четве-ро дочерей Хурин-зайсана. Заговорили почти все враз, обращаясь к зайсану и Тугулудуру:
– Господа ноены, сегодня вечером после молебна будет молодежный праздник. Разрешите провести?
От громких и заливистых голосов ноены чуть не оглохли. А девушки игриво посматривали на Тугулдура и Тума.
– Мы приглашаем вас на наши игры! – щебетали дочки Хурин-зайсана. Отец смотрел на них с доброжелательной улыбкой. – Бахандэ согласен…
– А-аа, Бахандэ, он на все согласен, – рассмеялся Тугулдур, поворачиваясь к Тума. – Если он согласен, то согласны и мы. Думаю, что старики разрешат нам. Придем, придем, милые девушки…
Янжудэй неотрывно смотрела на Толстого Бараса и вдруг жалостливо воскликнула:
– Да что с тобой в конце концов, Барас. Совсем с ума сошел человек. Ты сидишь на муравейнике!
Грянул хохот. И вправду, толстяк сидел возле муравейника, и множество рыжих муравьев сновали по его красному халату.
– Вот черт, а я и не чувствую их укусов, – рассмеялся Барас. – Янжудэй, дай-ка мне костыли. Бахандэ, помоги мне встать. – Наконец толстяк встал и огляделся.
Бахандэ и Янжудэй повели его под руки за телегу, сняли с него халат и начали отряхивать муравьев, чистить.
– Да, его хоть собака укусит, он и не почувствует, – проговорил под об-щий смех Хурин-зайсан.
Янжудэй сняла с бывшего мужа рубашку и, чистя, приговарила:
– Да ты, Барас, вроде даже похудел. Тибетские лекарства помогли что ли? А что тебе тот лекарь сказал?
– Что и все. Пять раз в месяц поститься, есть мало, жирного ничего не есть, особенно мяса, масла, сметаны, пешком обходить адон-челонские горы, дышать воздухом, обойти также и алханайские горы, лечиться там на источни-ке…
Янжудэй выпучила на него глаза и, подумав, тихо заговорила:
– Так это же очень легко. Это очень легкое лечение. Сегодня же начинай поститься. А мне сказали, что нельзя ехать на юг, тоже посоветовали лечиться на Алханае.
На широком лице толстяка солнцем расплылась улыбка. Он умильно глянул на бывшую жену и ласково прохрипел:
– А, может быть, вместе и махнем на Алханай? Денег у нас с тобой хва-тит.
Услышав этот разговор за телегой, улыбнулся и Тугулдур. Пусть будет так, пусть едут вместе и пусть все у них будет хорошо!
Парни медленно расхаживали среди народа, приглядывались. Поговорили с местными зайсанами. Все были одеты в яркие и красивые одежды. Лица сияли.
Ноены заторопились в дуган, начинался молебен. Их сразу посадили на высокую скамью в дугане. Недалеко от них сели Толстый Барас, Янжудэй, Ба-хандэ, дочери Хурин-зайсана. Двери дугана были раскрыты с двух сторон, те, кто не вместился, сели на улице, прямо на траву.
Высокий и лысый хуварак взял длинный свиток и шепотом зачитывал имена, благопожелания и жертвоприношения собравшихся, поглядывая на лам, сидящих на олбоках, поджав под себя ноги.
Молебен в честь ангела-хранителя Гомбо начался. Зазвенели колокольчики и литавры, ламы враз, быстро и гулко, начали читать мантры, уткнувшись в тибетские книги. Высокий хуварак подошел к большому гонгу, висящему у самых дверей дугана и начал методично бить по нему колотушкой. Казалось, что звон и гул вселяют в сердца людей успокоение и надежды…
Продолжение следует.