- 4 -
Катя замолчала. Юлия Борисовна выдерживала паузу, как положено великой актрисе, не собираясь волновать вопросами пациентку, видела, что женщине нужен временный перерыв, чтобы сконцентрировать силы для продолжения своего рассказа. Юлия Борисовна выбрала роль слушателя, так быстрее она заполучит расположение Кати.
- Вот, - наконец, тяжело вымолвила Катерина, - когда у нас дошло дело, так сказать, до проявления чувств (вы меня понимаете?), кошмар повторился!!! Но мой инженер - далеко не любящий Серёжа. Инженер напугался до такой степени, что обозвал меня идиоткой. По-моему, он испытал ко мне отвращение. Вполне возможно, что я ему представлялась в те минуты кем-то вроде ведьмы с того света. Он просто-напросто сбежал от меня, струсив, не пытаясь разобраться, что происходит со мной. Может, мне необходима помощь…
Я живу в Северске, в служебной маленькой квартирке, предоставленной судоремонтным заводом. При заводе существует небольшое КБ, которое занимается усовершенствованием, а иногда и разработкой некоторых технических машин для судов торгового флота. Первоначально квартирку я делила с коллегой , тридцатилетней Машей, которая, слава богу, вышла замуж за капитана дальнего плавания и уехала с ним в даль далёкую. Я считала, что мне крупно повезло с жильём. Хоть оно служебное, но не приходится маяться по квартирам. Ко всему завертелся роман с инженером, а он проживал в общежитии, так что моя квартира оказалась кстати. Я в тайне надеялась, что инженер позовёт меня замуж. Вот глупая!
***
Увы! Катя сидела в тёмной комнате одна, освещённая вместе с комнатной пустотой уличными блёклыми фонарями. Пухла голова от множественного роя воспоминаний, которые одолевали её после бегства инженера. Но она ещё и специально, усиленно старалась вызвать их в сознании. Она сидела смирно и настраивала в тишине свой организм на те ощущения, которые претерпела тогда, во времена дружбы с Сергеем.
Воспоминания приходили всякие, разные, но они смешивались в неразборчивом переплетении, в сущем беспорядке.
Например, припоминаемые ею сцены из детства или отрочества внезапно сменялись иными, наистраннейшими картинами, которые она никоим образом не могла выдумать, прилагая фантазию. Они приходили в голову как настоящие воспоминания о вполне реальных событиях. Она находилась в таком состоянии, когда человек абсолютно уверен: то, о чём вспоминаешь,случалось с тобою в действительности. Она лишь не могла вспомнить время, когда именно это всё с ней происходило: какой это год, или век - какая дата?!
Если Катя ,например, точно помнила, что пошла в школу, в первый класс 1 сентября 19… года и ясно видела этот праздничный день, выбирая его из памяти, прокручивая со всеми мелкими подробностями (она идёт с мамой, папой и младшей сестрёнкой, завистливо глядевшей на её огромный букет из пёстрых астр, с белыми бантами в чёрных тугих косах, в белом, накрахмаленном мамой переднике), то она с таким же успехом и так же до подробностей ясно видела дом из жёлтого камня с невысокими круглыми колоннами, внутренний дворик, выложенный широкими каменными плитами; в центре дворика фонтанчик, и она, Катя, собственной персоной возле него.
Её рука расплёскивает прозрачную воду, обнажая дно розового мрамора. Кате шестнадцать лет, она определённо это знает и помнит. На ней удлинённый хитон персикового цвета из полумягкой натуральной ткани, собранный драпировочными фалдами выше талии, серебряные сандалии на ногах, волосы частью распущены, частью собраны наверх деревянными узорчатыми заколками, а по лобной части головы протянута тонкая нить диадемы.
Издалека доносится шум морского прибоя. Да, да, точно так. Это волны набегают на камни и откатываются назад. Море! Южное море! Ведь Катя никогда его не видела! Она живёт на море, да. Но это северное море, совсем не такое, как то, в воспоминаниях. А уж в шестнадцать лет сегодняшняя Катя никак не могла видеть море, разве что на картинках или по телевизору!
Она ещё раз шлёпнула рукой в браслетах по струящейся воде и услышала, как её зовёт женский голос. Только почему-то зовут её не Катей, а другим именем, и она бежит на этот зов! Но речь! Речь вроде бы чужая, а Катя безо всякого труда понимает её. Бежит на увитую пахучим виноградом терраску, с которой рыжие каменные ступеньки ведут вниз, к морю.
Вот оно - южное море, шуршащий рокот прозрачной волны: шир-шир, шир-шир. Терраска увита красным виноградом, от его плодов веет пьянящим ароматом. Перед ней женщина в длинном светлом хитоне - её мать. Но у Кати другая мама! Однако Катя сейчас знает, что женщина на терраске всё же её мать. И, Бог мой, что-то общее есть в чертах её лица с чертами лица настоящей Катиной мамы, неопределённый, но заметный налёт безусловного сходства. И зовёт она её странно : «Калиопи, ндо фтас?» Что за язык? Но Катя откликается на имя и великолепно понимает речь. Мало того, она сама начинает говорить на этом красивом, певучем наречии.
Мама пожурила Калиопи за то, что та не принесла в дом вовремя воды, вручила ей кувшин, и Калиопи помчалась по каменным ступенькам вниз, к роднику, легко и быстро, как горная козочка, водрузив кувшин на плечо. Нет, это не кувшин, ну, не такой кувшин, не современный, какой Катя привыкла видеть. Это греческая амфора для воды - на чёрном лаке сосуда нарисованы человеческие фигуры в терракотовом цвете. Вот точно такая, как в краеведческих музеях, только целая, новая, годная дл употребления - "действующая" посуда.
В следующий миг Катя отошла от воспоминаний, обнаружила себя одиноко сидящей в полумраке комнаты. «Наваждение или сон, что это? Мне страшно. Какая-то гидрия для воды…, - съёжилась Катя, - я и видеть не видела в жизни таких кувшинов. А если я и вправду сошла с ума? Ведь я не создаю эти события искусственно, воображением, а вспоминаю. Я ничего не выдумываю, мне само приходит не память то, что якобы было на самом деле".
- Вот, смотрите, - заговорила она вслух, как будто в комнате, кроме неё, находился ещё кто-то, её слушавший, - смотрите: вчера я в шесть часов встала из-за чертёжной доски, пошла домой. В семь мне позвонил Кирилл, он предложил поужинать в кафе. Мы встретились у остановки, шли по ул. Шмидта, до этого я полезла под душ, высушила волосы феном, оделась, - бормотала она, - … шли по ул.Шмидта, вошли в кафе с этим надуманным названием - «Девятый вал». Кирилл заказал ужин… Официант ещё был такой худой и прыщавый… Ну, вот же, вот, вчерашний вечер. Я прекрасно его помню. - Катя заплакала беззвучно. - А теперь смотрите, - обратилась она к незримому слушателю, ища поддержки, - я вижу: одна из комнат в большом доме.
Стены из каменного блока, высокие потолки. На окнах раздвинутые портьеры из натурального хлопка, естественного серо-молочного цвета. Комната просторная и служит для занятий, напоминает школьный класс, потому что я сижу за низким деревянным столом, который смахивает на школьную парту довоенных лет. Возле моего стола ещё один такой же стол, а перед ними - не очень высокая, массивная кафедра. Рядом, у блочной стены, музыкальный инструмент. Это арфа!
Арфа бесподобна, как современный антиквариат. Дерево не тяжёлое, всё испещрено декоративным рисунком, инструмент невелик по размеру, как раз для подростка.
В класс входит молодая женщина в хитоне тёмного цвета, волосы её гладко убраны, на голове косынка, ни одного украшения на теле. Это моя учительница и…, представляете, она рабыня моего отца! Но я её очень люблю, испытываю к ней уважение и почитаю её. Зовут рабыню-учительницу Эленика.
Она обучает меня музыке и поэзии. Эленика приглашает меня жестом пройти к инструменту. Я сажусь на табурет простой формы и начинаю из струн арфы извлекать чарующие звуки…, - Катя посмотрела на свои пальцы: неужели она когда-то играла на арфе?! Какой фантастический кошмар! - Этого мало, я начинаю петь, и пою тем же голосом, что и теперь. Впрочем, я и разговариваю в воспоминаниях своим нынешним голосом.
Вдруг я спотыкаюсь, допуская фальшь в музыкальной фразе. Но Эленика, подхватывая такт, перепевает его, указывая тем самым на мою ошибку. Голос учительницы сочный, округлый, идущий из глубин её организма, сквозь тело, вверх, и оглушительно вылетает из невидимого отверстия в голове, будто там помещается раструб, усиливающий звучание её бесподобного, богатого меццо-сопрано. Но ведь это всё было так же явно, как и похождение в кафе с Кириллом!"
Катя легла на диван, укрылась пледом, свернувшись в комок, и затряслась от нарастающего страха: «Ничего не понимаю, я больна, я сошла с ума».
Через пару часов её измученное сознание ушло в небытие. Катя спала очень глубоко, словно мёртвая, не просыпаясь до рассвета, потому что снился ей сказочный сон. Она видела Димитриса Макропулоса, как Золушка своего драгоценного принца. Но и она во сне была не Катя Павлова, а Калиопи Павлидис, старшая дочь купца Никоса Павлидиса, зажиточного торговца из города…, города… К сожалению, во сне никак не припоминалось ей название города.
С точки зрения человека, живущего в 21 веке, город являл собой великолепие. Он был райским уголком на берегу моря - Понта Евксинского. Все жители так именовали море. Хотя Катя знает, из истории, что оно есть не что иное, как Чёрное море.
Почивая на диване под пледом, Катя не могла войти в курс того, что вовсе не сон ей снился, а это память в воспоминаниях вернула дорогие её сердцу эпизоды из жизни.
Калиопи шестнадцать лет. И она влюблена в юношу Димитриса, который действительно красив, как Олимпийский Бог, строен и силён, как горный олень, смел и мужественен, как героический Геракл. Димитрис сам потерял голову от любви к нежной и прекрасной Калиопи, «пулим», как называл он её частенько, - моя маленькая птичка.
Кате снилось (или мнилось), как она - Калиопи - бежит, подобно быстроногой серне, по берегу тёплого моря, заливаясь звонким смехом, спасаясь от своего «преследователя». Пенящаяся мягкая волна обнимает её загорелые ножки, персиковая одежда почти до бёдер мокра от солёной воды, волосы треплет проказник-ветер. Но Димитрис делает последний рывок, догоняет "пулим" и прижимает к горячему сердцу. Их никто не видит, потому что они ушли за высокий выступ скалы, где берег образовал маленькую бухточку.
- Как хорошо, Димитро, что мы живём в мире. Я читала в пергаментах о том, что наша земля много лет тому назад была охвачена долгой войной. Я ни за что не вынесла бы твоей смерти на войне!
- Калица, конечно, хорошо, когда нет войны. И хотя я участвовал в состязаниях, когда наместник призвал юношей, и могу десятерых сразить метким ударом меча, но война - не моё ремесло, я ненавижу оружие, которое убивает. Я люблю землю. А сила мне нужна не для кровопролитных боёв, но чтобы вырастить богатый урожай винограда и хлеба на своей родной земле ну, и для того, чтобы защитить её в страшный час от нашествия безбожников.
Он прикоснулся губами к её пушистой щеке.
- Смотри, Димитро, вон там, на скале, витой виноград, - вырвалась козочка из объятий, - смотри, как переливаются его крупные гроздья на солнце, - воскликнула Калиопи.
- Сейчас я тебе их достану!
- Что ты! Сорвёшься!
Но Димитрис, скинув сандалии, ловко и прытко, как дикий зверь, вскарабкался по камням к площадке, где росла резная лоза. Через пять минут Калиопи наслаждалась кисло-сладким вкусом солнечных ягод дикого винограда и кормила ими любимого, как птенца.
- Я намереваюсь идти к Никосу, чтоб просить руки твоей, Калица. И мой отец тебя примет. А ты? Ты хочешь, чтоб мы никогда не расставались?
Катю головокружительно тревожил вкус мужских губ во сне, и она слышала свой голос:
- Да.
Она открыла глаза. Бледное северное солнце просвечивало в утренней дымке. Пора вставать. Но Кате стало сладко, тепло. Она пригрелась и не желала выползать из-под пледа. Сколько-то минут она лежала, не отойдя ещё от ночной сонной неги. Но внезапно нахмурила лоб и мгновенно уселась, свесив ноги с дивана. Оглянулась. Всё та же комната. «Это был сон? Нет, какой же это сон? Это происходило со мной, когда? В каком году? Шестнадцать лет, стало быть, 19… год, 20-й век, и я училась в школе. Я-то видела себя в древнем мире. И он, он - Димитрис Макропулос?
Я помню, что он сын владельца земельных угодий за городом, городом… Ах, не могу вспомнить название города, - шептала Катя, - Тихо-тихо-тихо! - скомандовала она себе. - Сны в такой подробности, в мелочах не запоминаются. Даже если и помнишь непродолжительное время канву сюжета, то подробности стираются за считанные минуты.
Но я сейчас помню абсолютно всё, до мельчайших деталей. Я в состоянии повторить каждое слово, каждый жест, я чётко представляю его лицо, лицо юноши-красавца по имени Димитрис. Человек обычно не способен детализировать события сна. Только события реальности! И потом, речь! Я говорила на том наречии, - Катя сдвинула брови к переносице, - сейчас воспроизведу. Это не сон! Это не сон! Боже, где я побывала опять?! Что это со мной?! И сердце моё болит, ноет, трепещет и тоскует!
Какой ужас! Я люблю несуществующего античного грека Где же он? Куда он пропал?
А почему я, собственно, боюсь? Бояться же нечего! Если в мою голову лезут непонятные по происхождению, но захватывающие вещи, то, видимо, нужно изо всех сил напрячься и ещё что-нибудь вспомнить, так я сумею добраться до конца, узнать, где же этот легендарный Димитрис, который настолько сильно в меня влюблён. В меня?.. В неё?.. В Калиопи?!» - с сумбуром в голове Катя направилась в ванную.
Она уставилась на своё отражение в зеркале. Нет, надо умыться. Умылась, натёрла полотенцем лицо, расчесала волосы, вот так лучше. Отражение было точь-в-точь вылитое повторение призрачной девушки Калиопи Павлидис, только видом постарше.
Катя долго вглядывалась в своё отражение, до того состояния, когда получалось, что вроде бы Катя взирает не на себя самоё, а на стоящую напротив живую Калиопи. Смугловатая кожа, чистая, гладкая (при длительном взгляде появилась мутная пелена перед глазами, и оттого помятости вокруг глаз стали незаметны, и возрастные огрехи лица стёрлись).
Огромные синие глаза, в центре их озера - чёрный островок зрачка. Катя немного усмехнулась, и глаза повеселели, а озорные они… Чёрные смоляные волосы густо обрамляют овал лица. Она зажмурилась и постаралась вернуть ощущение сна, когда к её щеке прикасались губы Димитро. Наваждение!
С этого дня начались натуральные любовные мучения Катюши. Она любила несуществующего человека! Его образ поселился в её сердце, которое изнывало от любовной тоски по призраку! Никакие Сергеи и Кириллы вместе взятые не соперничали с чудесным юношей Димитрисом Макропулосом, будто являющимся ей из сказки.
И она, наконец, разобралась в том, что призрак Макропулоса просто-напросто не подпускал к ней никого, возникая в её представлении моментально точь-в-точь тогда, как только к Кате приближался кто-нибудь из мужчин, - охранял её от зряшного сближения, от кажущейся, обманной любви.
(Продолжение следует)