Глава шестая
Еще не наступил полдень, а усталый конь Тугулдура уже взобрался на перевал. Внизу сверкала излучинами речка Шивия… Соскучившийся по родным краям, Тугулдур поднялся затемно и несколько верст одолел быстрой рысью. Конь его тоже торопился и теперь был весь в мыле, пена хлопьями летела в траву. Изнемог и Тугулдур. Довольный и радостный, он оглядывал знакомые места.
Как хороша его родина! Всюду степь и вершины сопок. Повсюду машут головками синие, голубые, желтые цветы, ветер приносит их сладкие и терпкие ароматы. И всюду в этом разноцветье, среди колокольчиков и ромашек, мелькают алые лепестки высокой сараны. Важно покачиваются круглые лиловые головки репейника, так похожие на головы лам. В небе звенят жаворонки. Вдруг мелькнут их стремительные тени над самой землей и исчезнут в траве.
Быстрая Шивия бежит меж густыми кустарниками, блестят под лучами солнца ее волны, спеша слиться с водами Агинки. На том берегу Агинки тянутся пологие вершины Уронайского хребта, а в середине их гора Саган-Олуй. На вершине ее – священные камни. Там часто собираются люди и молятся богам и духам. Но самая высокая вершина – Хан-Ула. Среди этого раздолья пасут скот хори-буряты.
– Счастлив и радостен тот, кто родился
В богатом краю Саган-Ула…
Так поют здешние жители. Так сейчас поет и Тугулдур. За вершиной Са-ган-Улы тянутся другие – две Бага-Бэрхэ, Энгэр-Бэрхэ, по ложбинам которых сбегают ручьи, пополняя воды Агинки. Здесь тоонто – родина Тугулдура, здесь он родился. А вон там чернеет стойбище его родителей. Все видят в этом голубом и зеленеющем просторе молодые глаза! Тонтоо Тугулдура у сопки Барун-Бэрхэ, здесь он играл в детстве, а колыбелью его была сопка Энгэр-Бэрхэ.
Сердце полнилость радостью. Он погнал отдохнувшего коня, переехал через знакомый брод Агинку и направился к летнему стойбищу родителей. Подъехав ближе он понял, что родители все еще на зимнике, а на стойбище белела только юрта их зятя. Наверное, старики решили пожить на зимнике до тех пор, пока достроена изба. Они давно мечтали о русской избе!
Мохнатые желтые собаки, узнав его, завиляли хвостами. Тугулдур не спеша привязал гнедого к сэргэ-коновязи и вошел в юрту.
– А–аа, наш Тугулдур-ноен прибыл! Почему ты так долго задержался у коновязи? Ждал, чтобы тебя встретила я? – сразу нарочито шумно и строго заговорила его сестра Дынсылма, хозяйничавшая на женской половине юрты. Она была такой же, как и раньше: говорливой и шумной. Вот и сейчас, дождавшись, пока брат помолился богам и поздоровался с ней, она выговаривала ему:
– Может быть, со временем ты станешь большим начальником над людьми, но никогда не возомни, что стал божеством или пророком. Оставайся таким же, как и все люди, раз ты родился от людей. Пусть рессорные телеги и мягкие подушки не прельстят тебя. Простые люди своим трудом зарабатывают себе на жизнь и пропитание, всегда помни об этом. Их доброта и доверчивость позволяют жить начальникам, а не начальники – народу. Пусть голова у тебя будет ясной, но ноги чувствуют землю.
Сестра усадила Тугулдура за стол, налила чай, поставила сметану, творог и все продолжала говорить, засучив рукава и протирая чашки:
– Почему ты увез из родительской юрты субурган, который привез наш отец из Тибета. Он прошел через столько мучений, чтобы привезти святыню, а ты забрал себе в агинскую юрту, которую еще и домом назвать нельзя. Ты думаешь, что сможешь уберечь святыню, а может быть – потеряешь?
Она села рядом с Тугулдуром, подперла щеку крепким кулаком и собиралась говорить дальше.
– Что вы говорите, сестра? Почему же потеряю? Святыня ведь должна принадлежать всем. Я думаю построить сумэ или большой субурган и поставить святыню там, для всех людей…
– Дунган, субурган… Когда-то они будут. Где сейчас святыня?
– У меня в юрте, в ящике под божницей…
– Ящик под замком?
– Нет, да и юрта у меня без замка.
– Ничего себе! Какой же ты еще несмышленый! Святыня сделана из золота, серебра, в нее вправлены дорогие камни, это же очень дорогая вещь. Многие будут рады прибрать такую вещь. Даже люди из дальних краев могут искать ее, не то, чтобы наши люди… Неспроста мне в прошлую ночь снилось, что будто бы кто-то чужой шурудит в нашем очаге!
Вдруг сестра быстро встала и, пошарив в сундуке, достала новый халат, зашуршала им и начала решительно одеваться, раздраженно приговаривая:
– Управление… тайши… зайсаны… ноены… Сидят над белыми бумага-ми, ничего не понимают, а говорят, что работают. Бездельники и дармоеды… Э–ээ, бурхан! Да как же они могут управлять людьми? Сейчас же снимай эту дорогую одежду, надевай нагольный халат и неси с улицы дрова. Воды натаскай с ключа. Попробуй только возомнить себя ноеном и посиживать, распустив брюхо! Ты рос в свое удовольствие, а теперь совсем изнежился! Скорей сменяй одежду! А я сейчас же еду в твой Агинск, надо спасать наш святой субурган. Оказывается, этот глупец оставил святыню в незакрытой юрте… Иди и заседлай моего коня, подпругу потуже затяни. Я соберу твоей поварихе масло и сметану.
– Сестра, а где ваши дети и зять-хуряхай?
– Сондолой и Сонихон у бабушки с дедушкой. Пока ты здесь, завтра я их привезу. Твой хуряхай у наших родителей, избу рубит. Вечером он должен появиться. Тогда ты поезжай к старикам. Ладно, хозяйничай тут…
Тугулдур быстро переоделся в рабочую одежду и отправился работать.
Вечером хуряхай не приехал. Тугулдур носился по стойбищу, загоняя скотину и коней, подоил коров, натаскал воды. Уснул поздно, уставший, но довольный.
Сестра приехала только утром. Довольная, она привезла завернутый в шелк субурган. После завтрака успокоившаяся сестра велела ему идти и вы-мыться в ручье, где была глубокая яма. Она протянула ему душистое мыло.
– Держи мыло. Поди сюда, наклонись, я расплету тебе косу. Хорошенько мойся. Что может получиться из человека, который днем и ночью сидит в закрытом доме и ничего не делает?
– Абжа, какое ароматное мыло!
– Янтарное мыло. Мне его дала Намжилэй Галтэхан.
– А где вы встретились с Галтэхан?
– А-аа, как про девушек, так сразу услышал! – рассмеялась Дынсылма, – жениться тебе надо, братишка. Старики наши уже беспокоятся за тебя…
– Где вы встретились с Галтэхан?
– На обратном пути из Агинска я завернула в Ага-Хангильскую падь, навестила стариков старшего зайсана Мухуева. За ними присматривает Галтэхан. Она и дала мне это янтарное мыло, говорит, что Мухуев привез мыло из Читы.
– Еще какие там новости? – не вытерпел Тугулдур.
– Там вертелся сын бывшего писаря Урбана, Шобогор. Ох, не нравится мне этот прохиндей! Все около Галтэхан вьется. И про тебя, будто бы ненаро-ком, спрашивает. Потом моя седельная сума заинтересовала его. Подходит к коновязи и будто бы конем моим любуется, по гриве гладит, хвалит, а сам к суме прислоняется. Чувствует, видимо, своим собачьим нюхом, что там дорогая вещица. Спрашивает меня ласково о нашем отце, о его хождении в Тибет, когда это было, да что наш отец принес оттуда, да почему монголы нашего отца прозвали Огненным Батором и Гобийском орлом… Конечно, он знает о субургане! Потом вдруг тобой заинтересовался: надолго ли ты выехал, зачем да куда? Хвастался, что Мухуев берет его в свою свиту до Хойто-Хори на праздник главного тайши, жаловался, что туда надо много денег, серебра… Я этого хитреца с малых лет знаю. Ни одному его слову не верю!
– Абжа, а вы знаете историю нашего субургана? – не надеясь остановить сестру, спросил Тугулдур. Та быстро переменила тему:
– Нет, надо у отца спросить. Стареет наш отец. Пока он жив, ты порас-спрашивай его про субурган. Я – женщина, у меня своих забот хватает. А хуряхай твой научился рубить дом, во вкус вошел, теперь его не оторвешь! Из Нерчинска приехал друг нашего отца Иван Головин, учит наших, как дома строить. Отец говорит, что в русском доме нам будет хорошо. Он даже на лет-ник не кочевал, все ждет не дождется, когда дом завершат. – Сестра никак не могла умолкнуть. – Тугулдур, ты из нас самый грамотный. Пока наши родители живы, порасспрашивай их, запиши свою родословную, были и легенды… Ладно, иди, мойся. Вода сейчас теплая и чистая. Вымойся и поезжай к старикам. Со своим хуряхай и строителями встретишься. Хорошо себя впредь веди…
Настроение у сестры было хорошее, а юного брата она совсем не прини-мала за начальника. Заставила его переделать уйму работы.
Вымывшись и посвежевший, Тугулдур заседлал гнедого и отправился к родителям. Какой он счастливый человек! У него такая деловая и умная сестра, работящий хуряхай, родители здоровы и бодры, он еще не раз привяжет своего коня у их коновязи...
Огромный черный пес злобно помчался навстречу всаднику, но узнав коня и молодого коня, тут же завилял хвостом. Недалеко от юрты и изгородей белела недостроенная изба. Тугулдур, балуя прыгающую от радости собаку, открыл дверь высокой белой юрты. Сидевший в хойморе отец от неожиданности вскрикнул, мать, возившаяся с посудой на женской половине, застыла с ковшом в руках. Тугулдур быстро, три раза, поклонился богам в божнице и повернулся к отцу:
– Мэндэ.
– Сынок! Сынок приехал, – враз заговорили, смеясь, родители. – Ну, подходи, дай я понюхаю твою голову…
Они по очереди обхватывали голову сына шершавыми руками, наклоняли к себе и нюхали родной запах, глаза их увлажнились. Мать сгорбилась и стала маленькой. Тугулдур чуть не расплакался.
– Ах, какой молодец! Настоящий ноен! Ну, садись, рассказывай новости, – приговаривал, любуясь сыном, отец.
Голова и борода его стали совершенно белыми, когда-то густые брови поредели, нос заострился, но глаза еще не потеряли задорного блеска. Совсем еще юный его сын становится известным в степи, как не радоваться отцу.
– По каким делам отправился, сынок?
– Подати надо собирать, аба. Перепись населения провести. За Онон направляюсь, там мы давно не были. Меня отправил Намжил-зайсан, велел по пути завернуть домой, получиться благословение родителей.
– А почему он сам не приехал?
– Он передал вам большой привет, просил, чтобы вы мне хорошенько рассказали про тамошние края, людей и дороги.
– А-аа, этот старый волк правильно думает. Значит, дорога у тебя будет долгой. Что это у тебя?
– Это наш священный субурган, который вы привезли из Тибета. Сестра велела оставить его у вас перед дальней дорогой. – Тугулдур протянул отцу сверток из шелковой ткани.
– Святыня наша! Конечно, сестра твоя беспокоится. Надо субурган оку-рить благовониями, помолиться. – Старик принял сверток, развернул его и поставил засиявший субурган на низенький столик. Намжил и Арсалан, эти два зайсана, близкие между собой люди, они же – Саганы. У вас в Агинске появился большой дом управления, вам теперь легко живется. А раньше старший зайсан и писари из Хойти–Хори жили в Анинской конторе. Издалека приезжали в наши степи. Несколько дней на конях добирались...
Старуха, пока разговаривали отец с сыном, подкинула в очаг дрова и по-ставила на треножник котел с водой, загремела посудой, шарила в тумбочках. Скоро на столике появились блюда со сметаной, творогом, толстыми ломтями пенки, черемухой в сметане. Старуха запыхалась и от возни, и от радости за сына, приговаривала:
– Ешь, ешь сынок. Устал с дороги. Ты, наверное, совсем не отдыхаешь. Похудел, осунулся, сидя за бумагами. Надо беречь себя, чаще быть на свежем воздухе, делать простую работу. Умственная работа тяжелая, неблагодарная. Ты, наверное, днями и ночами думаешь. Это плохо. Надо вовремя кушать, от-дыхать.
Она смотрела на Тугулдура ласковыми глазами и не могла наглядеться. Тугулдур набросился на домашнюю еду и уплетал, как в детстве.
– От Галсан-Жимба нагасы-дяди никаких вестей нет? – спросил он у отца, попивая густой и горячий чай.
– Нагаса твой приезжал к нам ранней весной. Он говорил, что в тибетском монастыре Лаврин трое парней хори-бурят сели за переписку священных книг. Еще он говорил, что старуха Пулам Бадмы из Борзи отправилась в паломничество и дошла до Кукунора… Пока о твоем нагасе ничего не слышно.
– Аба, а вы доходили до монастыря Лаврин?
– А как же! О, это святые места.
– Сколько будет учиться там наш нагаса?
– Это ведомо только одному бурхану. Конечно, не один-два года. Там учатся и по десять, и по двадцать лет. Нужны огромные терпение и время для того, чтобы изучить много священных книг. И не в одном Лаврине надо учиться, дальше есть монастыри – Галдан, Сэра, Брайбун. Настоящий лама должен побывать и учиться в каждом из них. Так-то, сынок!
– Я гляжу, у вас все хорошо. Вы все здоровы, да еще строите на зимнике русскую избу. Если бы не служба, я бы объехал всех родственников. Но – дела! Пойду-ка, посмотрю, как строят избу, с хуряхай поговорю, – засобирался Тугулдур.
– Иди, иди, они будут рады тебе. Да, скажи Тэгшэ, что вечером надо будет зарезать овцу. Мясо кончается. – Засмеялся старик.
Парень вышел из юрты, зажмурился от яркого солнца и направился к бе-леющей свежими бревнами избе.
Небо было чистое и голубое, дальние сопки и степь уже подрагивали от наступающего марева. Время от времени налетал легкий ветерок. Вот здесь Тугулдур бегал босиком в детстве. Недалеко сверкает река Агинка, высится сопка, которая названа имена его отца – Тобо-Ундэр, покрытая рощицами берез и осин. Дальше высятся и плавно переливаются в друг друга сопки – Мойхото, Улиртэ, Эхэ-Толгой, Эсэгэ-Толгой, а вон и пади – Улжоргэнтэ, Алирхатэ… В детстве Тугулдур со своей сестрой собирал там мангир, ягоды, ревень. Какой была мягкой зеленая трава, теплой вода в речушке Бэрхэн, на берегу которого он играл с сестрой, строя из песка юрты и изгороди, представляя белые камешки отарами овец, стадами коров и табунами коней.
Сердце Тугулдура соскучилось по родине. Что может быть дороже родины, кто – лучше отца, матери и родных?
Продолжение следует.