1
Хэмфри стоял перед незанавешенным окном и гляделся в лондонские гулкие сумерки, отражаясь в них бесцветным, почти прозрачным, но всё ещё вполне самим собой: собранным, готовым достойно принять любой удар судьбы – джентльменом и современным, цивилизованным человеком.
– Ну, давай, – выдохнул он, оборачиваясь к Лиле. – Давай дальше. Не бойся. Я всё понимаю. Я сам во всём виноват.
Он сказал это, и на щеках разгорелись два алых пятна, как будто кто-то невидимый крепко схватил его пальцами за лицо.
– Только я во всем виноват. Я был невнимателен. Я не был тем, кем должен – не был настоящим твоим мужчиной...
Лиля чуть заметно кивнула, уронив прядь волос из-за уха – та скользнула по щеке и безжизненно повисла.
– Я сама удивляюсь, – старательно выговорила она, – как могла серьёзная, взрослая, современная женщина изменить мужу?
Последние полчаса Лиля в основном смотрела в одну точку – вниз, на свои холёные бледные руки, а когда поднимала глаза, они распахивались широко-широко и мгновенно наполнялись слезами.
– Как – я! – могла изменить?! – с искренним недоумением воскликнула она и плеснула на Хэмфри двумя сверкающими озерцами. – Подвергнуть угрозе своё... и твоё... душевное равновесие... рискнуть нашим благополучием... Ради чего? В сексе у нас всё нормально... Мы партнёры, мы уважаем друг друга, мы давно приспособились друг к другу, и в постели у нас все отлично. С ним было вообще не так... Всё не так!
Произнося все эти слова, Лиля совсем тихонько морщилась – тихонько, потому что боялась выглядеть некрасивой сейчас. Она немножко сутулилась – горестно, но изящно. И колени её чуть подрагивали. А ещё она стискивала правой ладонью пальцы левой и делала это с неприятным, пугающим хрустом. Но лицо Лиля старалась сохранить прекрасным и чарующим – ей казалось, что стоит только на миг показаться ему некрасивой, и он обязательно не сдержится и ударит её. Нет, Хэмфри ни разу в жизни не поднял на неё руку, он был истинный джентльмен, но всё же Лиля чувствовала, что он на грани, и только её неприступная, неприкосновенная красота удерживает его в рамках. И она раскрывала как можно более широко и виновато свои и без того огромные, но обычно строгие и холодные глаза и не то чтобы даже плакала – она мироточила этими неподвижными и прекрасными глазами, будто писаными на иконе.
– Ничего эта страсть не даёт в ощущениях, – продолжала она, – нужны годы... труда... стремления понять и заработать доверие... друг друга... А он... Ничего... Как с тобой – так не было...
Она всхлипнула и зашмыгала носом.
– Но я так кайфовала просто в его объятьях!..
Оборвав себя, Лиля замерла на мгновенье, ладони порхнули к лицу, пытаясь закрыть проклятый рот, чтоб из него больше не вырвалось ни слова, но она остановила этот детский жест, сцепив на лету пальцы, судорожно изобразила мольбу, а потом вдруг ударила сцепленными ладонями себя в лоб.
– Прости, я дура, дура, дурища тупая, прости! – заметалась она, пряча лицо в ладони. – Ничего я не кайфовала, я просто с ума сошла и ничего не понимала! И не чувствовала!
– Успокойся, - сказал Хэмфри.
– Да! Давай успокоимся... Давай? Я не могу уже... Не могу! Это был срыв. Просто срыв. И сейчас опять... Срывы, срывы, срывы... Откуда куда, не знаю. Это с какой высоты нужно срываться и срываться – или в какую глубокую пропасть! – чтобы вот так лететь и лететь вверх тормашками, лететь и лететь, лететь и лететь... А дна всё нет и нет, нет и нет... И может быть, его нет вообще...
Остановившись, она подняла на него взгляд. Он улыбался. Стеклянные глаза и сухой красный рот – как проломленный, сморщенный спасательный круг. Ей стало страшно. Она кинулась к нему и, глядя в эту сумасшедшую улыбку, залепетала:
– Прости, прости! Я не в себе! Я... Я потерялась! Я сама не знаю, что говорю, прости меня!
– Давай без этого вот, – смущенно и как будто совсем без чувства сказал Хэмфри. – Ну что такое измена? Что такое секс вообще? Мы же современные люди. Ляжем спать сейчас, а завтра проснемся – как ничего и не было. Нам ведь не по двадцать лет, чтоб из банального адюльтера трагедию раздувать... Ты предохранялась, надеюсь?
Она опять всхлипнула:
– Да, конечно.
– Вот и славно. Давай спать, в самом деле. Завтра на работу. Выпей снотворного.
Он подошёл к шкафчику с лекарствами и достал баночку-погремушку, налил из графина воды в белую фарфоровую чашку с тонким золотым ободком. Ей не подал – оставил всё на столе.
– Да-да, пожалуй... – отозвалась она. – А ты?
Он скрестил руки на сердце, сжав в одном кулаке оттопыренный нагрудный карман, а другим почёсывая отросшую за день на шее щетину: наклонил к плечу голову, саркастически выпятил нижнюю челюсть и чесался, чесался, чесался – пока она не выпила снотворное (пожалуй, таблеток взяла многовато, но он промолчал) и не расстегнула юбку, готовясь раздеться ко сну.
– Да нет, я нормально. – Сказал он наконец. – Я так.
2
Лилю выдернуло из сна ураганом: по всему телу яростно хлестала вода, мокрая одежда перекручивалась и впивалась в кожу, трещала по швам, а видимость перед глазами кружилась пятнами, бесформенными яркими кусками, как разбитое зеркало в водовороте – чьи-то грубые руки ворочали Лилю, как большую мокрую куклу. Она хотела закричать, позвать на помощь Хэмфри, но рот оказался заклеен и щёки стянуты. Мокрые волосы залепили глаза, сквозь них ничего было не разглядеть. Лиля энергично замотала головой, уткнулась лицом во что-то скользкое. Невидимые руки сразу рванули её на себя, но волосы с глаз всё же убрались и ей удалось сфокусировать взгляд. Она увидела перекошенное лицо Хэмфри, его бескровные губы – они двигались, что-то шепча, извивались двумя синюшными пупырчатыми слизнями. Он рвал на ней одежду и сосредоточенно поливал обнажавшееся тело водой из душа – они были в ванной.
– Не смываются! – яростно пожаловался он, наткнувшись на её взгляд, зиявший разверстым вселенским ужасом меж разлепленных прядей. – Не смываются!!!
– О-о? Ы-ы-ы!..
Лиля силилась прокричаться сквозь кляп, но Хэмфри обеззвучил её надёжно.
– Что ты ноешь, дрянь? Я любил тебя – слышишь, любил! Как ты могла... Как ты могла – ты вся в его генетических следах теперь, и они не смываются! На тебе его поганые ДНК, понимаешь? Их нужно смыть! Убрать! Изничтожить! Вот дьявол!.. Холодной не получается...
Он выключил холодную воду и открыл горячую. Лилины плечи ошпарило - она завыла, задёргалась, выкручивая себе руки и ударяясь головой о ванну.
– Повой-повой, потаскуха, – умиротворённо усмехнулся Хэмфри, утолкав её в воду ногой и продолжая охаживать кипятком. – Почувствуешь заодно то, что чувствую я... Но чёрт! Они всё равно вот они! Нет! Не смываются!
Лиля вывернула голову так, чтоб видеть его – и чтоб он видел её, понимал, как больно он ей делает. Но Хэмфри было уже всё равно.
– Что ты пялишься на меня своей траханой мордой?! – разорался он ей в лицо. – Она вся в этих поганых ДНК, вся! Твоя мерзкая рожа... Тварь!.. Вот! Вот тут он тыкался своими слюнявыми губищами, тут хватал тебя волосатыми лапами... – Хэмфри остервенело тыкал в неё обжигающей лейкой душа. – Что? Не нравится? А поганиться с этим ублюдком нравилось? Ах, я так кайфовала... Гадина! Кайфовала она! И чем это смыть теперь, чем? Они повсюду! Такие липучие, крохотные жгутики чужой дряни... Я не смогу жить, я просто не смогу жить, пока ЭТО будет на тебе!!!
Он бросил лейку и стал щипать и царапать её своими наманикюренными ногтями, стараясь содрать одному ему видимые липкие следы чужого генетического кода, но, наверное, у него не получалось – он снова повалил её в ванну, лицом вниз, и стал скрести шею и плечи бритвенным станком, оставляя на ошпаренной коже неглубокие, слегка кровоточащие борозды. Лиля заизвивалась яростнее, силясь освободить руки – и... у неё получилось! Скотч размок в горячей воде, растянулся и потерял клейкость – упершись кулаком правой руки в запястье левой, она вырвалась из липких пут и первым делом постаралась освободить рот и закричать: её услышат, её спасут! Она вцепилась в скотч одной рукой и принялась его срывать, другой же рукой ухватила Хэмфри за одежду и рванула, надеясь повалить его в ванну – она могла бы на нём повиснуть, вцепиться в него и орать, пока соседи не выломают дверь.
Хэмфри лишь покачнулся и тут же отпрянул, ухватив её запястье и сдавив его двумя пальцами – сдавив так, что она снова завыла, уже измученная болью, завыла, как собака на живодёрне, но вот уже скотч с лица содран, и тихий вой превратился в отчаянный вопль:
– Хэм! Это же я, твоя Лиля, посмотри на меня, очнись, пожалуйста!
Хэмфри ударил её по лицу. Ударил со страшной силой. Но звук был глухой и совсем не пугающий – как по неживому ударили. И этот глухой и разочаровывающий звук к тому же перекрылся плеском Лилиного тела, обмякшего и повалившегося набок. Хэмфри ударил её ещё – нагнулся над ней и ударил: в ухо, в висок, снова в ухо – каждый раз тяжело хыкая, как бы придавая шумными выдохами немного поэтического звучания своим прозаическим и таким нестрашным ударам. Она лежала неподвижно и тихо. В воду алыми змейками заструилась кровь.
Хэмфри постоял несколько секунд, в оцепенении разглядывая этих змеек. Он было присел на унитаз, намереваясь потратить на это зрелище несколько больше времени, но тут ему в голову пришла какая-то замечательная идея – так засветилось его лицо, как будто он понял, как всё легко и просто разом исправить. Он поспешил в кухню:
– Счистить... Срезать, на хрен, чёртову кожу!.. Только так! Только... Да… Только так!.. Или нет – выжечь! Всеочищающим огнём!..
Когда в дом вломились полицейские и пожарные, Лилино местами ободранное, местами обугленное тело уже лишь слегка курилось, а Хэмфри, взъерошенный и тоже обожжённый, всё приговаривал, сидя над нею на корточках:
– ДНК... Проклятые ДНК... Мы же современные, образованные люди... Что нам делать?! Зачем он заляпал её всю своими чёртовыми ДНК!..