…и вот что начали они делать, и не отстанут они
от того, что задумали делать; (Быт. 11:6)
сойдем же и смешаем там язык их, так чтобы один
не понимал речи другого. (Быт. 11:7)
И любили они друг друга… Долго… Нельзя сказать, чтобы страстно – возраст всё-таки, но полностью погружаясь в партнёра, ощущая друг друга до последней клеточки, как могут любить только люди пожилые, отчётливо понимая, что времени впереди у них почти не остаётся, и что не стоит растрачивать его на ерунду вроде торопливых соитий. Когда всё закончилось, он грузно перевернулся на правый бок и тяжело задышал… А она, словно и не было ничего, выпорхнула из постели и прошлась совсем нагая по комнате, и была её походка, как говорят иногда поэты, легка и грациозна. Он подумал, что она почти не изменилась со времени их первой встречи, потом ещё раз окинул взглядом её обнажённое тело и покачал головой. Нет… всё же изменилась. Она потянулась, сладко зевнула и игриво прикрыла рот ладошкой, потом вытянула вперёд руку, разглядывая, как играют блики заходящего солнца на ободке обручального кольца. И подумал он, что она, несмотря на тяжёлый груз прожитых лет всё ещё удивительно хороша. И не в пример ему, потому что за последние годы он растолстел и обрюзг.
Она прошлась по комнате и круг, и другой… потом внезапно снова ловко забралась на кровать и нависла над ним, хлопая карими глазами.
- Мяу… - произнёс он, слабовато улыбнувшись.
- Муррр… - ответила она.
- Ну да, мы же кошки, - пошутил он.
- Кошка и кот, - поправила она, дотронувшись кончиком пальца до его носа.
- Кошка и кот, которые гуляют сами по себе, - он вздохнул, пытаясь выдавить из себя ещё одну улыбку.
Спустя некоторое время они сидели на кухне, и она с аппетитом ела чернику со сметаной и мёдом, которую он привёз из командировки. Привёз специально для неё. Он откинулся на спинке стула и уставился на запылённый светильник под потолком.
- У тебя что-то болит? – спросила она.
- Лампочка перегорела, - произнёс он безучастно.
- Так ты не ответил, как себя чувствуешь…
- Обычно, - ответил он, не отрываясь от потухшего плафона.
- Обычно хорошо или обычно плохо? – переспросила она немного раздражённо.
- Если речь идёт о физическом состоянии, то всё в рамках возрастных особенностей. Теперь, если мы просыпаемся, и у нас ничего не болит, это означает, что мы умерли.
- Звучит весьма оптимистично. А что с состоянием душевным?
- Понимаешь, я всё думаю и думаю о том, как это я умудрился дожить почти до шестидесяти лет и так и не обрёл ни семьи, ни дома…
- Не драматизируй. Крыша своя над головой у тебя есть, и я всё ещё являюсь твоей женой.
- Да-да… Знаешь, если честно… Я начинаю физически ощущать, как распадается тело. Начинаю хуже видеть, забываю фамилии сослуживцев… Ночью переворачиваюсь на правый бок, поскольку, когда сплю на левом, сердце бешено колотится. Мне тогда кажется, что я вот-вот умру, и я сажусь в кромешной темноте на кровати. Становится страшно… А рядом никого…
- Мы так решили.
- Да, мы так решили.
- Вернее, ты так решил.
- Да, это я так решил. Но я сейчас не про нас, а, извини, исключительно про себя. Если бы всё так и оставалось, Бог с ним. Сейчас мне приходится много работать, чтобы обеспечивать себе тот уровень комфорта, к которому привык. А когда-нибудь наступит такой момент, что я работать не смогу. И что тогда? Жить на пенсию? Не смешно. А когда я вовсе обслуживать себя не смогу? Скажи мне, что тогда?
- Ты про «некому стакан воды подать»? Помнишь конец анекдота? «А пить не очень-то и хотелось…» Тебе страшно? Я думаю, что ты догадываешься, что мне тоже. И не только мне. А тысячам и тысячам стариков, живущих в этой проклятой стране. Кому-то повезло больше, у них нормальные дети… - при упоминании детей её левый глаз задёргался.
- Кому-то повезло больше…
Они встретились десять лет назад, и общих детей у них не было. Он был вдовцом, его дочь вышла замуж за еврея и эмигрировала в Израиль. С тех пор он раз в месяц получал от неё фотокарточки с портретами внуков, благодаря чему и знал об их существовании. Она была разведена. Её сын, майор спецназа, постоянно где-то воевал. Три года назад его контузило, и он вынужденно вышел в отставку. Прижиться, однако, на гражданке так и не смог и вновь отправился лить свою и чужую кровь за интересы Родины куда-то в совсем далёкое зарубежье.
- Только ты зря сейчас об этом, - она взяла со стола салфетку и отёрла мед с пухлых губ. – Понимаешь, всё, чего ты боишься, скорее всего, случится. А, может, и не случится… Можно молиться, чтобы всё случилось по-другому. Чтобы смерть забрала нас вперёд старческого недуга. Но только будет всё это потом, понимаешь, по-том… А я у тебя здесь и сейчас. И ты лучше наслаждайся мной. Вот сейчас уже поздно, а мне завтра рано вставать на работу. Ты мне вызовешь такси, и я уеду к себе. И всё. Вот это сейчас. А страхи твои – потом. По-том, -она снова раздельно, по слогам произнесла это слово.
- По-том, - повторил он и снова уставился в плафон.
Они встретились десять лет назад и, как это ни странно звучит, влюбились друг в друга. Хотя, что есть любовь? Им было безумно хорошо друг с другом и мучительно больно. Им было мучительно хорошо и безумно больно. Она не любила распространяться о своих чувствах к нему, и даже, когда он спрашивал её, любит ли она его, то получал ответ не сразу… Она словно каждый раз решала, что ответить, и это мучило его и не на шутку злило. Когда они встретились, боль от потери первой супруги уже утихла, и он страстно хотел снова обзавестись семьёй. Их познакомила его сослуживица. Она была стройной элегантной эффектной женщиной и сразу понравилась ему. Он очень желал её и настоял, чтобы они стали жить вместе. Но тут-то и обнаружилось… стыдно сказать… подобные уроки надобно проходить лет на двадцать-двадцать пять раньше… оказывается влюблённость и совместное проживание – разные вещи. Его раздражала её привычка спать по выходным до самого обеда. И по выходным ему приходилось готовить завтраки не только для себя, но и для неё. Ему вообще не нравилось, как она готовит. Он считал, что это признак равнодушия к нему. Дескать, любви нет и оттого еда не вкусна. Он исступлённо искал признаки этого равнодушия, и они, разумеется, находились. Когда ему пришлось начать принимать сильнодействующие лекарства, она так и не выучила ни их названия, ни сколько раз в день ему нужно эти лекарства принимать. С другой стороны, его раздражало её мелочное, придирчивое стремление к порядку. Если по её мнению какой-то предмет лежал не на месте, она непременно прятала его в какой-нибудь шкаф, и, как правило, забывала куда, и ему потом приходилось долго и порой безуспешно этот предмет искать. Он думал… что она думала… что он думает… что важнейшая часть заботы о нём – это вычищенная и выглаженная одежда, в которой он будет отправляться на службу.
Спустя пять лет он понял, что из их совместного проживания ничего не получилось, и хотел было расстаться с ней, но вдруг почувствовал, что они переплелись, как две лианы… Они действительно разбежались, но через неделю он понял… ну стыдно же, ей-Богу, как мальчик… что не может без её руки… смеяться будете… без её руки… он не может не держать хотя бы изредка её руку в своей… представляете… когда он держал её руку в своей, ему казалось , что клетки их кожи проникают друг в друга, передавая и внутреннюю боль, и внутренне тепло. И попытка расстаться закончилась предложением руки и сердца. Отрешаясь от мистики рукопожатий, он усыпил себя мыслью, что диссонанс в их отношениях связан с неопределённостью семейного положения, что каждой женщине важен статус и всё такое… вот ведь наивный… и она благосклонно его предложение приняла. Поначалу, месяца два, всё было сказочно… но потом… потом… потом…
- По-том, - повторил он по слогам и перевёл глаза с потухшего плафона на её лицо.
А она, доев ягоды, вытирала салфеткой пальцы.
- Потом будет потом, а сейчас ты мне вызовешь такси.
Они так и не смогли жить вместе, ровно, как и не смогли расстаться. Они уже два года пробовали жить в «гостевом браке», который приносил обоим и радость, и неимоверное страдание. Он вспомнил, что когда-то сравнил их с двумя лианами, ветви которых переплелись настолько, что их невозможно было разорвать. А потом до него дошло, что корни этих лиан тоже переплетены, и они соперничают за живительную влагу, отбирая эту влагу друг у друга, и что рано или поздно кто-то кого-то одолеет, и одна из лиан погибнет и засохнет. А затем погибнет и другая, поскольку мёртвая лиана будет продолжать её сжимать своими заскорузлыми ветвями. Но ему не хотелось об этом думать… Спускаясь с ней по лестнице, он смотрел на пляшущие погасшие окна противоположного дома, на то, как новая череда зияющих прямоугольников то исчезает, то появляется, по мере того, как они отмеривают ступеньки до очередного расставания.
Около жёлтого автомобиля прохаживался низкорослый усатый водила и поглядывал на часы:
- Садытесь, панымаешь, что ли… поздно вэдь… за ожидание платить будэте вэдь, панымаешь…
- Сейчас-сейчас, подождите ещё минуточку, - он взял её за локоть, пытаясь припомнить что-то очень важное, что обязательно нужно было сказать.
Она ласково взяла двумя пальцами лацкан его пиджака:
- Ты не волнуйся. Всё хорошо, - потом помолчала и спросила, - Денег на такси дашь?
- Да-да, конечно, - он полез в карман и вынул пятисотку.
- Ну, будем прощаться?
- Ты когда приедешь?
- Так будем прощаться?
- Ты когда приедешь? – повторил он свой вопрос с нажимом.
- Приеду, разумеется…
- По первому зову? – спросил он с улыбкой, потому как настало время игривого ритуала – он задавал ей этот вопрос каждый раз.
- По первому зову, - ответила она и, даже не поцеловав его в щёку, села на заднее сиденье.
Он отошёл на некоторое расстояние и помахал рукой. Машина тронулась. На её жёлтом кузове красовалась чёрная надпись «Такси Вавилон».