Я сидел на толстенном дереве, рухнувшем поперек дороги и, отфыркиваясь от кровожадно пищащих лесных комаров, стругал из деревяшки фигурки животных. Старался, чтобы получались волки, но то ли скульптор я от слова «никакой», то ли комары плохо справлялись с ролью коллективной музы, но получалось у меня нечто среднее между поджарым поросенком и тощей крысой. Оправдывая себя бессмертной отговоркой графоманов и дилетантов всех мастей, я твердил «Я так вижу», и занятия своего не бросал. Выстругав очередную фигурку, я повертел ее перед глазами, провел указательным пальцем от носа до кончика хвоста и сдул невидимую пыль. И выбросил поделку в придорожные кусты.
Перестук копыт я услышал задолго до того как увидел кавалькаду. Шли конные кучно, ходко, не жалея шпор и подков.
И тем неожиданнее, надо полагать, для них было увидеть за следующим поворотом дороги меня. Коняшки, на дух не переносящие мою магию, резко тормознули, приседая на задние ноги, вставая на дыбы и надсадно крича, когда разозленные наездники понукали их. И напрочь отказались идти дальше. Какой-то идиот дал своему скакуну шпоры, и лошадь взвилась на дыбы, а потом рухнула на спину, погребая под собой дурака. Наконец вожак поднял согнутую в локте руку, и воцарился порядок. Дождавшись пока стихнет последний шум, я спрыгнул с дерева, кинул в кусты еще одну законченную фигурку, стряхнул с колен легкую как перо стружку и подошел к вожаку. Достал изо рта его белолобого скакуна железную «конфету» и протянул заранее припасенное яблоко. Лошадка, аккуратно взяв бархатными губами угощение, аппетитно им захрумкала. Я погладил коняшке лоб под коротко обрезанной челкой и, наклонив голову в сторону, взглянул на седока.
Рост и стать Хакон, надо полагать, взял от отца, родившегося на Хельме, а вот темно-золотой оттенок кожи, высокие скулы и очень большие глаза с уголками, поднятыми к вискам, подарила мать, увидевшая этот свет на юго-востоке Южного континента. Волосы, я думаю, у обоих родителей были густыми и черными, что и передалось их сыну. Его космы, видимо, за тщетностью усилий уже давно не знали гребня, как и борода, коротко подбитая почти под самым подбородком и, хорошо, если не овчинными ножницами. А вот любовь к яркой одежде Хакону досталась однозначно от матери. Ярко-красная шелковая рубаха, шитая золотом по вороту и широким запястьям, черные кожаные штаны, заправленные в высокие сапоги с тисненным по всему голенищу и носкам узором, индиговый плащ, заколотый золотой фибулой мало не с мой кулак размером делали его весьма заметным. Высокий лоб, брови ровные, красиво изогнутые (чуть севернее такие назвали бы соболиными), тонкий нос с хищной горбинкой, впалые щеки, прямая линия губ. Будь я на месте Велемиры, я бы тоже загляделся на такого-то красавца. А, учитывая, что росточком Хакон был куда как выше среднего и плечами мог померяться с горным троллем, то и подавно девичий взгляд не обошел бы его стороной. Но вот стоило заглянуть в его светло-карие, почти бесцветные глаза и становилось понятно, почему девушка назвала его диким. Я будто в глаза волка посмотрел.
Но, к счастью, я был самим собой и потому сказал тихо:
- Велемира сказала тебе «нет», Хакон. Оставь девушку в покое.
- Ты кто такой? – всадник справа от Хакона потянул из ножен меч.
- Калика перехожий, - пожал я плечами, не глядя на дуболома: - Скажи своим ухорезам, тан, чтобы не вздумали за железки хвататься.
- А то, что? – с угрозой спросил правый.
- Невежливые они у тебя, - посетовал я: - Невоспитанные.
Правый потянул-таки меч из ножен, но лошадь под ним, а заодно и все остальные кони в отряде вздыбились и, ухорезам пришлось на какое-то время забыть об оружии. В придорожных кустах бесшумно по обе стороны от отряда поднялись серые волчьи спины. Числом восемь, росточком чуть повыше лошади. Поднялись, развернулись и замерли будто статуи.
Правый, думая, что он здесь самый быстрый и умный, попробовал все-таки вытащить меч. Ближний ко мне волк взвился в пологом прыжке, невозможном для живого существа и, все не успели глазом моргнуть, как на окаменевшей от ужаса лошади осталась только нижняя половина правого. Меч его глухо упал в придорожную пыль.
Я шмыгнул носом и, не поднимая головы, из-под вопросительно поднятых бровей взглянул на Хакона:
- Лошадок я не трону. А вот вы все можете здесь и остаться. - я цыкнул зубом: - Навсегда.
Где-то позади кавалькады послышался звук взводимого арбалета. Я дал стрелку время одуматься. Но, похоже, люди Хакона были под стать ему: мозгами если и пользовались, то редко. Как только арбалет поднялся, еще одна серая тень пронеслась над дорогой. Стрела, сорвавшаяся таки, вжикнув, вздыбила волосы на виске Хакона.
- Еще умные есть? – я чуть отклонился в сторону и оглядел оставшихся. Почти все с опаской покосились на нижнюю часть стрелка, как ни в чем не бывало располагавшуюся в седле, и отрицательно помотали головами.
- Уходим, - рявкнул Хакон, поднимая на дыбы и разворачивая коня. Шайка с радостью и великой спешкой исполнила приказ вожака. Сам же Хакон, удерживая скакуна на дыбах, обратился ко мне:
- Ты не сможешь защищать их вечно. – и ускакал за своими людьми.
- Тебе виднее, - тихо сказал я оседающей дорожной пыли и, присев на корточки, указательным пальцем левой руки нарисовал в ней круг, взял из него щепотку и сдул с ладони вслед затихающему перестуку копыт.
Затем достал бумагу, чернильницу, перо. Как смог разложил лист на колене и, обмакнув перо в чернила, старательно вывел: «Убьете хоть одну лошадь – умрете все.» Наколол записку на торчащий сук и, отойдя на пару шагов, сложив руки на груди, отставив ножку и чуть наклонив голову к плечу, немного полюбовался получившейся композицией.
А потом открыл портал и вернулся на ярмарку в Любечан – один из самых красивых городов в Беллардии. Сама ярмарка была так себе – слишком уж далеко в беллардийских лесах спрятался город. Но были здесь две вещи, ради которых стоило сюда наведаться – дикий бортный мед и невероятной красоты платки яркого небесного цвета. Не знаю уж по каким там опушкам и лесным полянам летали беллардийские пчелы, но мед здешний был тягуч как смола, прозрачен как слеза, желт как старое золото. И ароматен настолько, что стоило откупорить баклажку с ним, как все вокруг начинало благоухать жарким июльским полднем, тенистой прохладой царящей под пологом леса, утренней росой повисшей на длинных иголках еловых ветвей, клевером и зверобоем.
Именно здесь, в бортных рядах, и началась эта история. Ясным и погожим утром этого дня я шел мимо продавцов на все лады расхваливавших свой товар. Останавливался то тут, то там пробовал по чуть-чуть, но того что хотелось все никак не мог найти. Я искал самый северный из лесных медов, самый пахучий и густой. У него даже название было свое, особое – «Вуора». Лавки уже заканчивались, а меда нужного мне я так и не видел. Передо мной замаячили посеревшие от времени бревна торговых складов, а кроме них еще и перспектива остаться без искомого. Смирившись, что в этом году придется покупать то, что дают, я подошел к последнему шатру, но в нем никого не оказалось. Постояв минуты три, я заглянул за полог и увидел в промежутке между стенами складов людей широкие спины, закрывавшие от досужего взгляда то, что происходило за ними.
По большому счету меня мало интересовало что-то кроме необходимого мне меда, но меж спинами мелькнуло испуганное, как мне показалось, детское лицо. Чувствуя, как судорогой сводит скулы, и дыбятся волосы на загривке, я направился к сборищу.
Низкий, широкоплечий и объемный чревом бортник стоял, высоко подняв наголо бритую голову и широко расставив руки, закрывая ими спрятавшуюся за его спиной девчушку. Голова бортника задралась по той просто причине, что в шею ему упиралось острие кинжала. А держал кинжал высокий детина. Широкие запястья, выглядывавшие из-под рукавов черной кожаной рубахи и то, как верзила держал оружие – просто, но без наигранной небрежности выдавали в нем опытного воина. А четверо ухорезов по его кивку, потянувшихся к девушке за спиной бортника, свидетельствовали, что черноволосый еще и вожак.
- Может твоя дочь подумает еще? – с издевкой спросил державший оружие.
- Велемира сказала нет, - стараясь не двигать челюстью, ответил бортник: - Так, что пусть ваш Хакон идет на…
- Первый кто дернется – умрет. – достаточно громко пообещал я, подходя ближе.
- Что здесь происходит? – раздался за моей спиной громкий строгий голос и, обернувшись, я увидел трех солдат городской стражи в сопровождении офицера.
- Мне повторить? – поинтересовался он, вклиниваясь между мной и бандитами.
- Эти четверо напали на уважаемого мастера. - я убрал отворот плаща, чтобы капитан увидел значок Совета..
- Взять! – офицер махнул рукой и молодчиков сноровисто повязали.
- Ваше Магичество, - капитан коротко кивнул мне:- Уважаемый,- кивок бортнику и, повинуясь взмаху его руки, стражники увели, рыпающихся для спасения гонора, ухорезов.
- Вы как? – я посмотрел на бортника. Но вместо вполне ожидаемой благодарности увидел в его глазах настороженность. Голова на толстенной шее низко наклонена, пышные с проседью усы и брови - единственная растительность на в остальном тщательно выбритой голове – топорщились не хуже чему лесного кота. Серые, прищуренные глаза неподвижно смотрели мне куда-то между ключиц. Повторюсь: был низок, объемен чревом, но под рубахой при каждом движении перекатывались мускулы. Темно-серые были заправлены в легкие и незнающие сносу юфтевые сапоги.
- Бывало и лучше, - бортник едва мотнул головой, все так же закрывая собой девочку, но сейчас уже от меня.
- Слушай, я вообще-то сейчас, вроде как, только что спас, самое малое, твое здоровье. А может и более того.
- А стражники, надо полагать, так, для антуражу, были?- толстяк и не думал рассыпаться благодарностями.
Он мельком посмотрел мне за спину и махнул рукой. Оглянувшись, я увидел мальчонку, с встрепанными и выгоревшими на солнце до белизны вихрами, который, поймав на себе мой взгляд, задал такого стрекача, что, пожалуй, и стрелу из лука обогнал бы.
Я проанализировал ситуацию и предложил компромиссный вариант:
- Ну, я хотя бы тебе день сэкономил. Не надо со стражей идти, объясняться.
- Это – да. За это спасибо. – кивнул бортник. Но позиции своей не сменил. Только из-под его руки выглянула любопытная мордашка. Присмотревшись внимательно, я понял, что ошибочно принял ее за детскую, просто оно было очень юным и настолько очаровательным, что даже мне захотелось облизнуться. А уж у охочих до женской ласки и необремененных мозгами и нравственными устоями, громил, оно и вовсе вызывало желания хоть и понятные, но все ж таки недопустимые. По крайней мере, без желания самой обладательницы такого милого личика. А судя по произошедшему, она желания такового не выказала. Была она круглолица и конопата, как вешнее солнышко, зеленущие как изумруды, широко распахнутые глаза смотрели озорно и подкупающе доверчиво, легкий ветерок запутался в густющих, рыжих - куда там костру! – и вьющихся волосах, выбившихся из-под голубого с белой оторочкой платка. Кожаная коричнева рубаха с бахромой по грудным и рукавным швам не могла скрыть далеко уже не девического размера грудь. А длинная до земли юбка плотно обхватывала тонкую талию и обрисовывала широкие бедра.
Девушка, рассмотрев меня из-за надежной спины, тронула защитника своего за плечо и что-то шепнула в склонившееся к ее губам ухо. Бортник покосился на нее, стараясь, однако, и меня из виду не упустить. Девушка, кивнула, прикрывая глаза, и сжала ладошкой плечо.
- Дочь бает ты и, вправду, помочь хотел, - наконец с натугой, будто перебарывая себя, молвил бортник.
«Интересно как это она определила?» - про себя удивился я и, шепнув одно простое заклинание, еще раз, но уже гораздо внимательнее, присмотрелся к девушке. Хотите знать, что увидел? А не скажу. Потому, что и сам ничего не понял. Я увидел лес. Вековой, поднебесный. Неохватные стволы, покрытые белыми и зелеными бородами мха и лишайника, вздымались под самые небеса. Густой мох под ногами, устланный кустами черники и гоноболи. Я услышал шепот ветра в могучих ветвях и крик орлана в бескрайнем небе.
- Э-э-эй! Ваше Магичество!- услышал я голос бортника, вырвавший меня из видения. Толстяк покачал головой: - Малохольный какой-то.
- Сам ты малохольный! – обиделся я: - Ты хоть знаешь…- но тут же замолк, ибо где-то под сводом черепа услышал: «Молчи, коль догадался. Рано еще им знать». Голос был тих, похож на шелест ветра, колышущего полуденное разнотравье, исполнен силы и - загадка из загадок! – мягкости. Он как теплый августовский полдень согревал, дарил силы и покой.
- Я ж говорю – малохольный, - махнул рукой бортник, увидев, что я опять замер с открытым ртом и расфокусировавшимся взглядом: - Совсем от волшебств кукуня поехала.
Если честно, я сам себя удивил тем, что вообще никак всерьез не прореагировал на его слова. Даже внутренне не возмутился. Хотя прекрасно понимал, что в любой другой ситуации настолько не дружащий со своим языком человек уже давно валялся бы на коленях передо мной. А здесь, сколько я к себе не прислушивался, не мог найти ни капли не то, что гнева, раздражения даже.
- Слушай, я вообще за медом пришел. У тебя «Вуора» есть?
- Есть, - бортник недовольно мотнул головой и вытер руки о вышитую по краям безрукавку: - Мало только. Далеко на север не ходили сей год.
- Что так? – удивился я, отшагнув к складской стене и делая приглашающий жест бортнику и его дочери.
Но толстяк махнул мне рукой: мол, ты первый иди. Возражать я не стал.
Северного меда и, правда, оказалось мало. Всего три небольших туеска выложил передо мной бортник.
- И, правда, небогато, - почесал я загривок: - А что так мало?
- А то, - набычился бортник: - Орки на севере озоровать начали.
- Опять орки? – мое удивление все росло: - Откуда?
- Не знаю. Люди бают, мол, нападают ночью, убивают всех, грабят, дочиста выжигают все, и утром уходят.
- Ты сам их видел? – мой скепсис поднял шерсть дыбом.
- Ежли б видел – не говорил бы с тобой сейчас – огрызнулся бортник: - а вот соседний хутор дочиста сожгли этой весной.
- А почем известно, что это орки? – не унимался я.
- Топор орочий нашли на пепелище.
- Вот те раз! – вырвалось у меня. Нет, понятно, что в драке бывает всякое, а уж в смертельном бою и подавно, вот только я не слышал, чтобы хоть один грюнд с топором своим расстался. Среди прочих народов испокон веку ходит шутка про то, что орки даже детей делают, не выпуская топора из рук. А на вопрос «почему?» следовал ответ: «А им бабы по-другому никак не дают!» Шутки-шутками, но оружие свое орки никогда не бросали. Чуть более двух лет тому назад мне уже пришлось навестить Азурташа, владыку Бештаван-Лагара, после того как до меня дошли вести, что один из беллардийских городов – Зланогоры нанял гномов для усиления городской стены под тем предлогом, что слишком сильно южнее от границ с Больганией разведчики видели в лесах отряд орков. Но седой и иссушенный прошедшими столетиями больг заверил меня, что ни один из отрядов его армии не пересекал границу. Врал, конечно. По пути в его королевство я постоянно натыкался на следы трех разных отрядов. Впрочем, Азурташа я не винил: Вясеслав, властитель Беллардии, на подобный вопрос тоже сделал бы удивленные глаза. Бештаван-Лагар и Беллардию связывали узы древней и непримиримой дружбы, вылившейся в три страшнейшие войны. Последняя из них, случившаяся на заре моего Поколения, была прекращена только вмешательством Совета. И после нее без малого тысячу лет север Беллардии и юг Бештаван-Лагара представляли собой серую выжженную пустыню. С тех пор под неусыпным и бдительным оком Совета и Академии государства сохраняли видимость мира. Хотя, по сути, война лишь растянулась во времени и длине границы, превратившись в череду мелких локальных стычек.
Но дела и разборки сильных мира сего меня волновали мало, пока из-за них не начинали почем зря мереть простые смертные.
- Эй, тостопуз!
Дочь бортника побледнела, прижимая ладони к лицу, а бортник побагровел, сжимая кулаки. Я оглянулся. В паре шагов от нас горячил коня один из тех молодцов, коих схватила стража. Убедившись, что его заметили, ухорез крикнул:
- Жди! Скоро сватов зашлем к твоей дочери! – и, хлестнув коня, ускакал прочь, осыпаемый проклятиями, собачим лаем и куриным кудахтаньем.
- Собирайся. Уезжаем. - после того как детина скрылся из виду скомандовал Желан. Велемира засуетилась, собирая пожитки.
- Да кто ж они такие-то? – возопил я и обернулся к бортнику.
- Наемники, - бросил бортник, сноровисто укладывая пожитки.
- Наемники?! – удивился я: - А кто их нанял-то?
- Князь.
- Да объясни ты толком! Да стой ты!
- Ты понимаешь, что они самое малое через пять часов здесь будут?! – сотник оскалился и, сжав пудовые кулаки, будто комкал отвороты моего плаща, уставился на меня снизу вверх.
- Они. Вас. Не тронут, - проговорил я, втыкая в землю материализовавшийся в руке посох.
Велемира ахнула, восторженно распахнув глаза. Досужий люд тоже замер, собираясь поглазеть на чудеса. Начала собираться толпа. Я сложил пальцы, опущенной вниз руки в щепоть, и коротко взмахнул ладонью, будто стряхивая воду. Зеваки тут же потеряли к нм всяческий интерес, проходя мимо, будто нас и не было.
- Твоя взяла, - сдался бортник: - Все одно далеко не ушли бы. А здесь хоть стража есть.
- Пойдем, не на людях поговорим, - предложил я, кивнув на трактир, приветливо распахнувший двери на другой стороне рыночной площади.
Он долго-долго смотрел на меня, а потом дернул головой и указал мне рукой: мол, иди первый.
В трактире мы уселись за дальний от входа стол. Служка, правильно оценив мой плащ, живенько смахнул со стола крошки и поставил две большие запотевшие кружки кваса. Я от своей отказался, а бортник окунул длинные сивые усы в пенный напиток. Крякнул, оттер пену, глянул на меня:
- Что ты хотел узнать?
- А то где ты, просто человек, дорогу князеву наемнику перешел?
Бывший сотник потер пятерней лысую голову, повертел, размял шею, толщине которой иной бык-трехлетка позавидовал бы, крякнул, а потом вывалил как было:
- Не я. Она, - он кивнул на притихшую, потупив очи дочь.
- О как! – удивленно уперся я руками в стол и выпрямил спину
- Вчера утром пошли мы с ней обнову купить. Ей да матери. Думал: быстро управимся, да пока эта сорока, - Желан в противовес резкому слову добро улыбнулся: - Все платки да сарафаны пересмотрела, жуковинья все перемерила - время к полудню вышло. Уходить бы, да прикипела она к колечку одному. А Людота за кольцо такую цену гнет – телегу купить можно! Тут кривая Хакона и вынесла. А может и давно следил. Подошел, да не торгуясь, за кольцо заплатил . И сует его Велемире. А та, будто зачарованная, в глаза ему смотрит, не отрывается.
- Нарядный да высокий, да широкоплечий – перечислил я, глядя на девушку: - Да волосы длинные, до плеч. Ну, как таким не залюбоваться?!
Велемира опустила взгляд, залившись стыдливым румянцем и теребя бахрому на рукавах, но вдруг переменилась в лице, твердо взглянула мне в глаза:
- Нет! Дикий он. Лютый.
Сотник недоуменно посмотрел на дочь, потом перевел взгляд на ошарашенного меня.
- Твоя дочь прозорливее, чем тебе кажется, - наконец медленно, прислушиваясь не зазвучит ли в голове давешний голос, сказал я: - Так. Пойдем-ка к тебе.
Когда мы вернулись к палатке, я дематериализовал посох, а бортник с дочкой принялись обратно распаковывать пожитки
Я коснулся Желанова плеча:
- Я пойду Хакона встречу. Дай мне две баклажки с медом.
Бортик цепко взглянул на меня.
- Ага! – подтвердил я его подозрения: - Вот сейчас медку у тебя на халяву возьму и смоюсь.
Велемира, опередив нахмурившегося отца, открыла большой сундук и выставила наземь несколько разномастных березовых туесков. Бортнику волей-неволей пришлось посадить на привязь свою жадность и отдать мне те, что побольше.
Взяв сладкую ношу, я вышел за городские ворота и…вернулся обратно.
Помялся перед недоумевающим сотником, и не найдя лучших слов, спросил как на душу легло:
- А где Хакон с шайкой обитают?
Желан, лишь сжав губы, сдержал в себе все, что он обо мне думает. Затем выдохнул и в нескольких словах объяснил.
За городскими воротами я определился с направлением и, углубившись в лес подальше от праздных глаз, прочел «Радужный мост» - надежное долговременное заклинание левитации. Поднялся мало не под облака и невольно залюбовался видом, открывшимся мне.
Места здесь были древние, заповедные.
Река бравшая начало в корнях древних почти сглоданных временем Драконьих Клыков и там, на севере, громкоголосо и задорно певшая на многочисленных порогах и перекатах – за что и получила свое имя – Вусойга – здесь, сменив девическое окончание «-га» на взрослое «-на», разливаясь привольно и широко, превращалась в третью по величине реку Беллардии. В древние времена, степенно и неторопливо неся свои воды к Веллингсведену, Вусойна, по чисто женской привычке залюбовавшись красавцем утесом, гордо и высоко вздымавшим к небу белокаменную грудь, почти полностью огибала его и, только почти уткнувшись в собственное русло, опоминалась и резко поворачивала обратно на юг. Вершину утеса украшала нечесаная грива древнего соснового бора. Место, и правда, был красиво, и некогда один из древних богов почтил его своей милостью и как это свойственно безалаберной юности оставил там частичку своей силы. И исчез, как и его собратья, оставив по себе лишь смутную память: ни имен, ни лиц – мол, были, украсили и вдохнули жизнь в этот мир и сгинули во тьме веков. Но память людская цепка, а дух чуток, и вскоре на утесе вознеслись к небу три деревянных идола, вытесанные неведомыми мастерами из толстенных стволов ели, дуба и березы. И утес стал капищем сначала Веда – первого из Богов-отцов, а когда и их время минуло – Меры – хранительницы жизни.
И коль скоро история человеческая - суть история войн и междоусобиц, то место, где боги надменными личинами идолов взирали на приносимые им жертвы, столь укромное и защищенное, стало местом, где люди искали жизни и спасения уже не только от божьего гнева, но и от вражьих мечей и стрел. Сначала деревянным забором, остатки которого, если поплевать на ладони и взяться за лопаты, и посейчас можно было найти – опоясалась пологая часть речного берега. Позже, когда стрелы и топоры из костяных и каменных стали стальными, а огонь – из свято чтимого дара богов – не более чем еще одном оружием – поднялась вокруг полуострова и каменная стена – сначала из необработанного булыжника, а потом и из красного кирпича. Внутри нее все теснее грудились постройки, тянулись этажами вверх к солнцу и воздуху. Лишь на самой вершине утеса нетронутой осталась заповедной сосновая роща с огромным кострищем и тремя деревянными истуканами. И хоть человеческая кровь более не текла по их потрескавшимся губам, божья память – куда как долгая, чем людская, хранила и капище, и город в его подножии. Иначе чем объяснить, что правители здешние были мудры и не алчны, а сам город испокон веку деревянный – горел всего два раза за свою историю и, после того всегда довольно быстро отстраивался вновь. Чем как не божьей милостью объяснить, что в окрестных лесах не переводился зверь, а в Вусойне и прочих реках и озерах – рыба. Чем как не памятью богов храним был Любечан в страшную годину, когда чумные костры озаряли стены чуть не всех городов на континенте.
Только лишь этим да тем, что до сих пор, даже, когда в пределах любечанского крома возвысился храм Единого бога, жители местные свято чтили завет, данный богами их пращурам. И как ни давил архимандрит Любечанский Икодиан на владыку города, по слухам ведшего свой род от первых жрецов, что воздвигли на утесе истуканы древних богов – тот не только не запрещал, но и сам участвовал во всех праздниках, посвященных и Веду и Мере. Да знай отмахивался от велеречивого священника: «Пришел души спасать - спасай, а уж как я город оберегаю – то мое дело». Тщедушный, согбенный годами и непрестанными молитвами Икодиан тряс седой бородой, то грозил всеми карами, что вычитал в своих писаниях, то сулил блага, найденные там же, но Велеслав был неумолим.
Залюбовавшись городом и местами его окружавшими, я не заметил, как забрался на такую верхотуру, что земля подо мной стала скрываться за пеленой облаков. Помянув недобрым словом нечем здесь неповинного Икодиана, я чуть снизился и внимательно присмотрелся. Сам кремль и, выплеснувшиеся из сжатого стенами и рекой верхнего города, предместья напоминали лошадиную голову. Прадед нынешнего господаря Любомудр Великий для защиты расширяющегося града возвел еще одну стену полукругом опоясавшую его и тем довершил подобие города с конем.
К Любечану вело несколько дорог, но меня интересовала одна – тонкой нитью пробиравшаяся в лесной чаще на северо-запад, к видневшийся на горизонте Полозовой Гриве. Именно там было поместье, где квартировали ухорезы Хакона. Ближе к городу дорога шла по ровной местности, петляя только лишь по какой-то причуде первопроходца проложившего ее. Но севернее, где поднимались первые каменные чешуйки ушедшего под своей тяжесть под землю Великого Полоза, дорога то и дело попала в теснину лесистых скал и сжималась до предела, протискиваясь между ними.
Выбрав подходящее мне место, я опустился и позвал двух мишек, которых заметил еще с высоты. Мохноухие любители меда, ломая придорожные кусты и молодой ельник, прикосолапили довольно быстро, но вот на то чтобы объяснить им, что я от них хочу, ушло чуть не полчаса. Звери мотали тяжелыми лобастыми головами, прижимали круглые уши и недоумевали: «Зачем ломать живое дерево?» Сошлись мы на том, что он свалят сухостоину чуть дальше по дороге. Распадок там был шире и кусты не такие густые. Но по-другому мишки никак не соглашались. Пришлось на ходу менять уже сложившийся в голове план, добавлять новые детали и заниматься кустарным промыслом, выстругивая себе помощников из толстенного сука, поваленного медведями дерева. За коим занятием меня и застали Хакон и его шайка.
Что было дальше вы знаете.
Когда вернулся, бортник, хоть и не шибко бойко, но торговал медом. Дождавшись пока уйдет очередной осчастливленный покупатель, я кивнул Желану:
- Больше тебя не побеспокоят.
Он недоверчиво глянул на меня из-под бровей, но я не дал слабины и бывший сотник отвел взгляд:
- Вот какая тебе напасть до моих бед?
Я показал ему значок выпускника Академии и пожал плечами:
- Не люблю, когда людей зазря обижают.
- Видел я такие кругляши,- помрачнел бортник и закатал рукав. На его предплечье синела весьма красноречивая для знающего человека наколка: орочий череп, пробитый широким ланцетовидным лишенным гарды мечом. На правой стороне клинка обозначились три зазубрины, на левой – четыре. Две узких полосы тянулось по лезвию меча справа от желобка, одна – слева.
- Три рейда за Драконьи Клыки. Четыре схватки с грюндами один на один. Дважды осаждал крепости на той стороне, один раз защищал гарнизон осажденный орками. Если собрать все вместе – уволился в чине не ниже капрала.
- Второй егерский. Сотник Желан сын Будимиров, - слегка ошарашенный моей осведомленностью отрапортовал бортник, но тут же взял себя в руки: - Бывший сотник, - нахмурился: - Видал я вашего брата. И что-то не припомню, чтобы вам до простых смертных хоть какая-то забота была!
- А вот такой я странный! – пожал я плечами и поинтересовался: - А от чего ж бывший-то?
- Разжаловали за пьянку. – набычился бортник, не желая продолжать этот разговор.
- Ммм – я поднял брови и покивал, вытянув сложенные губы трубочкой.
- Что «ммм»?! – взвился Желан.
- Да то, что не слышал я, чтобы хоть кого-то из егерей за спиртное наказывали.
- Эка! Памятливый! – бортник дернул головой и потер лопатоподобной пятерней шею: - Ну, не совсем за пьянку. Мы тогда только из рейда вернулись. Еле выбрались. От трех отрядов оркских уходить пришлось. После рейда – само собой - в кабак затарились. Гудели сильно, но раззора не чинили. А тут офицеришка этот: «Встать! Доложить по форме!» Не удержался я, посоветовал ему задницей на орочий х… сесть – бортник оборвал себя и гневно уставился на дочь:- Велемира закрой уши! – девушка послушно зажала уши ладошками. Желан продолжил рассказ: - Короче, если бы не полкан наш, варить бы мне соль на каторге. А так только лычки срезали да выпнули в том, в чем был. Живым - и на том спасибо! Домой вернулся, а у самого никакого ремесла кроме военного и у рук не бывало. Но ништо – выдюжил. Где соседи помогли, что старики подсказали, до чего-то сам дотумкал. Обжился, женился. Медом занялся.
- Как ты с таким пузом по деревьям-то лазишь? – задал я вопрос, мучивший меня с самого начала всей этой истории.
- Папа, знаете, на какую верхотуру забраться может! – вступилась за отца дочь, забыв что ей положено было закрыть уши: - Мне аж страшно становится.
- Велемира!- одернул ее бортник, но взгляд его под насупленными бровями потеплел.
- А скажи-ка мне Желан сын Будимиров, далеко ли отсюда хутор, который весной орки пожгли?
Бортник в раздумии провел большим и указательным пальцами по своим пышным полковничьим усам.
- Обозом день пути до двора постоялого, да так еще день. Два дня получается. А тебе по што?
- Да не дает мне покоя одна мысль. Как-то уж очень странно все. Сожжено несколько деревень, выживших никого, но все знают, что это сделали орки. Появляется Хакон с его ухорезами и – бац! – орочьи набеги заканчиваются. Доводилось ведь тебе орков в лесах ловить?
- Да, - Желан прищурил нижнее веко: - Вон ты к чему клонишь. Людей у Хакона действительно немного. Но один опытный следопыт десятерых может стоить.
- Пусть так, - согласился я: - У тебя в сотне опытные были?
- Не из худших.
- Сколько вы самое малое орков искали?
- Два дня, - положил меня на обе лопатки Желан, но тут же обмолвился: - но там отряд большой был. Их командир сдуру решил, что сможет нахрапом городишко один взять. Не смог. Раненых многих несли.
- А если отряд поменьше? Так, чтоб только разведать да деревёшки помельче пограбить?
- Такие, случалось, и уходили – развел руками бортник.
- А как ты думаешь в ваших лесах какой отряд озоровал?
- Думать-то я могу, что угодно – не сдавался Желан: - Да и ты тоже. Пока Хакона за руку не поймаешь или улик веских не найдешь – думы наши думами и останутся.
- Не веришь мне? – напрямую спросил я.
- А с какой стати? Пришел не ждан-не зван. Напраслину на князя возвел…
- Это как? – аж задохнулся я.
- Хакона кто нанял? – поинтересовался сотник.
- Ты же сказал, что князь. – удивился я его вопросу.
- То-то что князь! – Желан поднял вверх указательный палец: - И по твоим словам получается, что он потворствует тем, кто разбой чинит.
- Но он же может и не знать!
- Еще того хуже. Беда тому народу, где вождя всякий проходимец обмануть может.
- Не, ну тебя не пробьешь! – воскликнул я, чувствуя себя обезоруженным.
- То, что Хакон и его ушкуйники – голь перекатная без роду, без племени это – да. Но и за руку ты их не поймал. Так, что прости уж, господарь волшебник, а как ни крути слова твои - хула на людей и князя.
- Ладно. Неделя в запасе есть. Авось разберемся. Ты когда домой?
Если не вдаваться в подробности, то вечером третьего дня, я с обозом отправился сначала на Желанов хутор, а оттуда – пешим ходом к сожженной орками пасеке. Но перед тем, поставив недалеко от хутора метку, смотался к себе в башню – предупредить Ольжену. Красавица моя была занята каким-то насквозь алхимическим опытом с кучей реактивов, спиртовок, всяких маленьких скляночек и трубочек, половину из которых я смахнул со стола полой плаща, едва войдя в лабораторию. В уцелевших ретортах булькало столько всякой разноцветной субстанции, что вся лаборатория казалось заполненной радугой. Прежде чем Ольжена успела остановить меня, я сунул нос в колбочку, где всеми цветами зеленого красиво переливалось нечто похожее на кисель. В ноздри ударил жуткий запах сероводорода. Я зажал пострадавшую носопырку пальцами и осторожно поставил колбу на место. Промахнулся, понятное дело, ибо глаза заслезились от едкого запаха и, если бы моя ненаглядная не подхватила склянку – тошнотворная субстанция разлилась бы по столу и полу. Водрузив колбу в штатив, Ольжена взяла меня как малого ребенка за руку и вывела прочь:
- Пойдем медведюшка мой косолапой. А то не ровен час еще что-нибудь поломаешь.
Мое любопытство, столь вонюче атакованное, уже убралось восвояси, тряся ушами и лапами оттирая длинный нос и я, вспомнив за какой надобностью вернулся, вкратце обрисовал Ольжене ситуацию. Она не стала меня отговаривать или бранить, а просто обняла крепко и, снизу-вверх заглянув мне в глаза, шепнула:
- Будь осторожен.
Я чмокнул ее в щеку, потом в губы…
Короче, к Желану на хутор я отправился много позже намеченного срока. На всякий случай поддел под плащ червленую безрукавую кольчугу, накинул перевязь с мечами да убрал в пояс несколько нелишних зелий.
Ольжена еще спала. Я наклонился к ней, убрал с виска длинную прядь волос и осторожно поцеловал. Она улыбнулась во сне. Я на цыпочках вышел и спустился вниз.
Портал выбросил меня метрах в пятнадцати от реперной точки. Я успел заметить, как во все стороны брызнули мелкие древесные щепки. Инстинктивно прыгнул вперед и, перевернувшись на спину, увидел как могучий древесный ствол, чье основание я разнес выйдя из портала, сначала резко бухается вниз, а потом скрежеща и ломая ветви соседних деревьев, с тяжким воем рушится на землю вправо от меня.
Я огляделся. Свидетелем произошедшего оказался только старый ворон, с философским видом взиравший на произошедшее с высокого камня, покрытого белым лишайником.
- Бывает и так, - мотнул я головой, глядя на ворона. Мудрая птица пару раз моргнула, прикрывая глаза нижним веком, а потом скрежетнув когтями по камню, улетела.
Бывший сотник встретил меня у ворот частокола окружавшего его хозяйство.
- Зайдешь? Идти далеко да не по скатерке. Силы понадобятся.
Я вошел во двор и тут же был облаян двумя огромными кобелями с купированными ушами. Сотник не повышая голоса скомандовал псам:
- Место! – и мохнатые сторожа, гремя цепями убрались у конуры, и, не спеша укладываться, сопровождали меня внимательным взглядами, в которых аршинными буквами читалось: «Только дай повод!»
Однако, я, подняв глаза, напрочь забыл про шерстяных охранников и, мало сказать, обомлел. Я ожидал всего, но не такого! Наличники, фасады, столбы крыльца, перила, торцы кровли у дома и всех дворовых построек были покрыты такой искусной резьбой, что она казалась тончайшей филигранью! Волшебные птицы, невиданные цветы, медведи, волки, олени, драконы, сказочные звери, затейливые орнаменты, в которых запутывался взгляд, буквально, как струи запечатленной в дереве воды, переливались друг в друга, не прерываясь нигде! На мой изумленный взгляд Желан пожал плечами:
- Зимы долгие,- и повел в дом.
Который будучи далеко не маленьким снаружи, внутри оказался на диво уютным. Справа от двери, устьем ко входу стояла большая беленая печь. В закутке между печкой и стеной около окна желтел скоблеными досками стол, над которым в несколько рядов высились полки с домашней утварью. Дальше за печью была отгорожена маленькая комната. Прямо передо мной чуть ближе к скромной божнице стоял широкий, застеленный светло-голубой льняной скатертью стол Утреннее солнце щедро заливало комнату светом через два узких окна. Ставни на них были приоткрыты и, легкий, пахнущий скошенным сеном, ветерок играл белыми занавесками, путаясь в них.
Жена Желана, болезненно бледная и худая, при виде гостя оживилась и даже румянец на щеках выступил. Вдвоем с Велемирой они собрали на стол. И сколь бы малым ни было это усилие, но поставив тарелки на стол, хозяйка без сил опустилась на лавку. Заметив мой взгляд, она подхватилась:
- Ох, боженька! Села и запела!
- Любава, - Желан, вернувшийся с огорода с охапкой зелени, бережно накрыл ладонь жены своей лапищей: - Посиди. Велемира, шмелем!
Девушка мигом дособирала на стол и села рядом с, начавшей приходит в себя матерью.
После обеда бывший сотник, взяв с полки кисет и трубку, подмигнул мне: мол, пойдем на улочку.
Увел меня к бане, сел на всход, оставив место для меня и долго, тщательно набивал трубку. Раскурил. Протянул кисет мне, но я отрицательно мотнул головой. Наконец бортник собрался с мыслями. Говорил тяжело, замолкая чуть не после каждого слова:
- Прости уж ты меня, господарь волшебник, но не только гостеприимства ради пригласил я тебя. Жена моя хворает.
- Вижу. Давно?
- Три года. Как Велемире девичий пояс повязала, так и чахнуть стала. Поначалу-то отшучивалась всё. А с этой зимы – совсем худо стало. К священнику ходили – без толку. Долдонит, как дятел, про волю Божью. Радогост, волхв Меры тоже руками развел. Сказал, что излечить не может. Но хоть настой дал. Помогает когда совсем невмочь. Она ведь первеющей красавицей была! – с болью в голосе проговорил Желан и поднял лицо к небу, зажмурившись и стиснув зубы, выдохнул носом. С силой провел ладонью по лицу: - Брат князя сватался. А она меня выбрала. Это ведь все – он ткнул тяжелым подбородком на дом и двор: - Для нее делал. Самому и палатки бы хватило.
Мой внутренний голос, зная бесполезность возражений, лишь флегматично махнул рукой: «Потом все равно пожалеешь.» Я так же привычно отмахнулся от его предупреждений.
Вернувшись в дом, подождал, пока Желан поговорит с женой, присев перед ней на корточки и осторожно держа в руках ее ладони. Любава слушала его, улыбалась, потом благодарно коснулась пальцами щеки и согласно кивнула.
Я усадил ее в простенке между окнами и отошел на несколько шагов. Что буду делать конкретно, я представлял очень плохо. Вернее вообще не представлял. Просто сконцентрировал между ладонями Силу. Мой внутренний голос, заинтересованно потирая ладони, вышел из своего угла, заставленного занудными трактатами об этике, и тихим, чтобы никто не догадался в его соучастии, шепотом дал пару толковых советов. Я послушно начал плести вокруг, доверчиво смотрящей на меня, Любавы кокон моего заклинания.
«Сказано же – не лезь!» - зазвучал в моей голове давешний странный голос: - «Не твоя это судьба ее излечить!»
«Ну, уж нет!» - взъерепенился я, замыкая заклинание: - «Или ты мне все рассказываешь, или я этот клубок так размотаю – до морковкина заговенья криулями ходить будешь!»
«Ох, грозен! Спасу нет!» - ехидно отозвался голос.
«Ну, я тебя!» - я медленно выдохнул и, считая до десяти, замедлил сердце, дыхание. Муха, деловито жужжавшая от одного окна к другому, зависла в воздухе, блестя слюдой тонких крыльев, пылинки замерли в солнечных лучах, ложившихся на пол, занавеска с которой играл ветер, остановилась…и Заклятье, окутывающее Любаву, медленно проявилось передо мной. Больше всего оно напоминало те хитрые игрушки, которыми удивляли мир стеклодувы на юге Модуи – несколько стеклянных шаров искусством мастера помещенные друг в друга. Самый большой шар достигал стен, самый маленький, который я мог разглядеть, был с голову человека. Но и внутри него угадывались оттенки цвета, говорившие, что есть шары и меньшего размера. Цвета их менялись от светло-травяного до глубокого изумрудного, а с какого-то момента становились темно-зелеными а потом и вовсе – черными.
«Ну?» - продолжал издеваться голос: - «Много понял?»
Я медленно потянул из ножен Айан. Клинок солнечного брата засветился теплым лучистым пламенем.
«Ну-ну», - скептически произнес голос.
Я выпустил повисший в воздухе меч и легонько толкнул его вправо. Клинок послушно поплыл по кругу, касаясь острием внешнего слоя Заклятья. Достав Нойор, я толкнул его влево. Затем я резко свел ладони, и клинки мгновенно превратились в сияющие постепенно сужающиеся диски. Через три удара сердца первый шар с хрустальным звоном лопнул.
«Подумай теперь: много у меня время уйдет или не очень?» - усмехнулся я.
Голос тяжело вздохнул:
«Лет двести. Может больше» - из-за моей спины вышла согнутая годами старушенция в белых, отороченных красной и золотой вышивкой одеждах и странном то ли платке то ли капюшоне, вроде бы свободно ложащимся на голову, но не падающим с нее. В сухой ручонке старуха держала длинный посох, загнутый крюком на конце. Она встала меду мной и Любавой: «Только у тебя ведь дури хватит это время ухайдакать.»
«И не один раз» - набычился я.
«Глупый ты» - покачала головой старушенция: - «Как малец, который лезет куда сказано, что нельзя. Не умрет она. Исстрадается – да, но не умрет. И согласилась на это по своей воле. И тот, кто исцелит ее, тоже дал свое согласие нести эту судьбу»
«Как так?!» опешил я.
«Да вот так. Не могу я тебе большего сказать.» - хранительница отвернулась, коснулась Заклятья широко разведенными руками: - «Большая беда грядет. И тот, кому суждено отвести ее, должен через эти страдания пройти. И открыть в себе силу»
С этими словами старуха повернулась ко мне, взяла посох обеими руками и чуть пристукнула им об пол:
«Все! Иди. У тебя своя война впереди. Пострашнее этой. Иди, неслух!»
«А-а-а что я им скажу-то?!»
«А вот уж с помелом своим сам разбирайся!»
И меня буквально вышвырнуло в реальность. Не хило так, я аж в печку спиной впечатался и сполз на пол. Вид у меня был, по всей видимости, далеко не умудренный и не величественный потому, что жена Желана не сдержала улыбку, а Велемира и вовсе прыснула в прижатые к губам ладошки. Один сотник не разделил веселья своего семейства. Подошел ко мне, помог подняться и смахнул со спины побелку. Поймал мой взгляд, но я, еще не найдя слов, мотнул головой:
- Потом объясню.
Передохнув полчасика, я собрался и, Желан проводил меня до ворот.
Он не спрашивал не о чем. Я сам кое-как собрал мысли в подобие порядка:
- Есть в этом мире силы древние как сама земля. С ними можно совладать, превозмочь, но вся беда в том, что они видят и знают гораздо зорче и глубже нас. Я могу излечить твою жену, но какой будет плата за это - я не знаю. А может быть все, что угодно: чума, неурожай, зима затянувшаяся на сто лет, война, голод. И это будет не гнев богов, а просто следствие того, что мы нарушим гармонию, хранителями которой эти силы и являются. Видел как в горах лавина сходит?
- Чуть не сдох под одной, - мрачно ответил сотник, положил ладонь мне на плечо и сжал: - Скажи хоть…- он стиснул челюсти и мое плечо: - Любава…
«Да пошла ты, рухлядь древняя!» - внутренне воскликнул я, а вслух сказал: - Скажу тебе, сотник, так: о том, что услышишь сейчас, молчи, а лучше забудь, чтоб даже во сне не обмолвиться. Выздоровеет твоя жена. Но когда и как – не ведаю.
Сотник вдруг облапил меня, сжал до хрустнувших ребер, а потом чуть ли не оттолкнул, отвернулся, дыша носом. Шумно высморкался в два пальца. Помолчал, глядя в сторону, затем повернулся:
- Отсюда пойдешь на север. Часа через два будет поляна. Ведьминой кличут. Ничего там нет, просто уж круглая очень.
- Камня на ней чуть ближе к лесу нет? – насторожился я
- Если и есть, то закопан, - отмахнулся сотник: - Оттуда возьмешь на ладонь правее. Лес там пониже станет – будет холм видно. Держи на него. Если нигде не напутаешь, часов через шесть там будешь. У Ломка хутор большой был с лугами да пасекой – промахнуться тяжело. И...- сотник замолчал, а потом сказал явно не то, что собирался: - если найдешь что – дай знать.
- Хорошо.
Дорога по лесу и в самом деле, оказалась не прогулкой. Если просто идешь абы куда, то, конечно, можно и попетлять, обходя ветровалы, заросли можжевельника, овраги и распадки Полозова хребта. А так, чтобы не сбиться с пути и не выйти куда-нибудь к границе с Модуей или с Пустошами мне пришлось своими ножками перемерять лесные версты, каждая из которых растягивалась самое малое вдвое.
Спросите: почему тем же «Радужным мостом» не воспользовался? Во-первых: чтобы попусту Силу не тратить. А во-вторых, если все с помощью магии делать, скоро ручками и ножками владеть разучишься. И по этим двум причинам, (ну, еще и по собственной дури, куда ж без этого?!) я, тихо матерясь на выдохе, изображал из себя если уж не мишку косолапого, то бывалого беллардийского егеря точно.
Приметы, данные сотником, не подвели, и через шесть часов изгваздавшийся в смоле, с паутиной и пожухлыми сосновыми иголками в волосах, с липким лесным сероземом мало не по пуду налипшим на сапоги, я вышел к разоренной пасеке.
Хутор и, правда, был большой. Судя по торчащим из земли головешка частокола – шагов двести в поперечнике. Лежавшие на земле ворота, лишь немного обуглившиеся по краям, сделали бы честь иному небольшому городу. На месте сгоревших построек высились кучи золы и углей, местами уже поросшие полынью. В центе сиротливо, покосившись, будто надломленная горем, стояла большая, когда беленая, а теперь черная от копоти и сажи, печь. Две вьюшки будто застывшие зрачки, зев – как распахнутый в беззвучном крике рот.
Я подхватил кусок дерна с редкими травинками, щепочку золы с углями, рассыпавшимися от первого же прикосновения, ладонью собрал сажу с бока печи и, смешав все это, высушил получившийся комок. Тщательно растер в ладонях и, шепча заклинание, пошел с внутренней стороны частокола, редко сыпя с ладоней серый порошок.
- Потерпи, - я подошел к печи и коснулся ее между вьюшками. Повинуясь движению моей ладони, над хутором сгустились тучи, пролившиеся коротким, но сильным дождем. Рассыпанный порошок с дождевой влагой проник в землю и, я ощутил как заклинание, будто трава, пустило корни, тянясь ими вглубь земли во след за ушедшим во тьму страданием, и одновременно могучими побегами вознеслось вверх, рывками вытягиваясь к небу и создавая купол, который не позволит развеяться тому, что найдут корни.
- Потерпи, - еще раз шепнул я.
Заклинание, которое я использовал, собственно применялось, когда нужно было посеять панику, деморализовать противника перед боем. Особенно хорошо работало на местах некогда бывших полями сражений. Земля ведь помнит все: каждый стон, каждый крик, каждую каплю крови упавшую на нее. Помнит, но стремится спрятать как можно глубже. А заклинание брало эту память, поднимало из чрева земли и делало видимым. Конечно, время стирало прошедшую боль и память о том, что было уже лет сто назад, всплыла бы лишь неясными размытыми образами. Но в моем случае прошло всего полгода, и я рассчитывал на более весомый результат.
Примостившись поудобнее, я незаметно для себя уснул. Когда под сводом черепа раздался перебор кристальных нот и, я проснулся, солнце уже село за край леса. Звезды, проступившие на темнеющем небосводе, дрожали в мареве магического купола. Я поплотнее запахнул плащ. Оставалось немного подождать.
Он пришли ночью. Без факелов. Привыкшие к тьме, безмолвными тенями возникли они из леса и поплыли к хутору, по грудь скрытые густым туманом. Ни скрипа доспехов, ни лязга оружия. Только туман взвихрялся вокруг широких шипастых наплечников. Даже чуткие уши сторожевых псов не уловили ни малейшего звука. Округлые шлемы показались над частоколом. Слишком поздно поднялись тяжелые лобастые головы, насторожились уши и потянули воздух носы. Почти беззвучно натянулись короткие мощные луки, и одновременно стрелы бесшумно прошили ночную тьму. Три коротких еле слышных взвизга не потревожили сонную тишину обреченного хутора. Массивные тяжелые фигуры бесшумно перемахнули через частокол. Ворота распахнулись, и остальной отряд стремительно и так же бесшумно ворвался за ограду.
Кричащих и сопротивляющихся хуторян вытаскивали на улицу и попросту резали как свиней. Двоих, успевших схватить топоры, сразили копьями с длинными бунчуками из волчьих хвостов.
Кто-то пытался бежать, но их настигали стрелы и черные толстые копья, брошенные не знающей жалости и промаха рукой.
Зарево разгорающегося пожара выхватывало из ночной тьмы тела, распростертые на почерневшей и скользкой от крови траве. К полыхающему дому подошел тот, кто не участвовал в резне. Он кивнул на хлев, где беспокойно металась встревоженная запахом гари скотина и, широкоплечие воины, сорвав двери с петель, угнали блеющее и мычащее стадо в ночную тьму. Вожак подошел к мертвым, пошевелил ногой тело, показавшееся ему живым. Отступил и, широко размахнувшись зажатым в руках орочьим топором, отсек несчастному голову. Затем отбросил топор с характерным длинным волнистым лезвием и неспешно вышел в зияющий в горящем частоколе провал ворот.
Утром началась гроза. Сильнейший ливень смысл кровь и следы и затушил угли сгоревшего жилья.
Я свернул остатки заклинания. Печь с тяжким стоном еще больше накренилась и разом осыпалась грудой кирпичей. Я накинул капюшон, зябко перебрал плечами, на секунду задержался, оглянувшись на пепелище, и шагнул в Портал.
Желан, играя желваками на скулах, выслушал мой рассказ. Долго молчал, потирая ладонью сжатый кулак. Затем поднял взгляд, посмотрел куда-то поверх древесных крон.
- Князь ни твоему ни моему слову не поверит.
- А маг придворный у него есть?
- Диомид? Он князю жизнью обязан и верен как пес.
- Ну, к его-то словам Велеслав прислушается?
- И? Князь потому и князь, что по Правде живет, а не по своеволию. А улик у тебя как не было, так и нет.
И тут меня мелькнула совершенно безумная идея.
Самым сложным в моем плане оказалось пробиться к князю. Я долго матерился со стражниками, с каждой минутой все более рискуя их силами совершить короткий, но красочный и эффектный полет в уличную пыль. Можно было, конечно, пробиться и силой, но в том-то все и дело, что так было нельзя. Не помог даже всесильный значок Академии. Пришлось присесть на нагретые солнцем ступени и мысленно потянуться к покоям князя в надежде достучаться до его мага. Хотя про «достучатся» это я сильно загнул. Стоило мне «увидеть» тронный зал, как меня стиснуло со всех сторон и рывком приблизило к трону. Вернее к магу, стоявшему справа от трона. «Мать моя Бездна!» - мелькнуло в моем сочащемся сквозь магические тиски мозгу: «Огненный маг! Высшая рука! Охренеть! Задушишь же!» Диомид чуть ослабил хватку и в моей голове гулко рокотнуло: «Сейчас тебя пропустят». «А поговорить?!» - как-то неправильно обиделся я. Раздался короткий громоподобный смешок: «Князю расскажешь»
В себя и пришел одновременно со скрипом открывающихся врат княжеского дворца. Идя за молчаливым широкоплечим стражником, я особо не задавался целью рассмотреть внутренне убранство дворца. Меня больше волновала грядущая личная встреча с Диомидом. Если честно – поджилки слегка вибрировали. Среди прочих стихийных магов, маги огня более всех соответствовали своей стихии. То есть могли и картошечку тебе вкусно пожарить и спалить тебя к едрене фене, муками совести особо не терзаясь. А тут еще высшая рука! Я поспешно вспоминал все, что учил в Академии из этикета. Попутно поразился тому насколько стресс и нервы освежают память. Вспомнил все, кроме того, что нужно. Видимо все уроки этикета я, скотина такая, попросту проспал на задней парте. Потом махнул на все рукой: главное, чтобы сразу не поджарил, а там разберемся.
Впрочем, я зря переживал. Когда я вошел в тронный зал, Диомид, коломенская верста в огненно-алом плаще с накинутым капюшоном, из-под которого виднелась черная налобная повязка, лишь еле заметно кивнул мне и что-то сказал князю, сидящему на широком деревянном троне, на который была наброшена шкура огромного волка. Слева от князя стоял низенький стул с узкой спинкой, на котором восседала сущая мумия в черной рясе и клобуке чуть не с локоть высотой. Если бы не вздымающаяся в одышке грудь и лихорадочно блестящий из ввалившихся глазниц взгляд, то я подумал бы, что там и, правда, по прихоти князя посажен иссохший труп. Собственно в присутствии князя сидеть не позволялось никому. И владыке любечанскому Икодиану выделили стул только из уважения к его преклонным годам и в сострадании его телесной немощи.
Велеслав жестом подозвал меня.
- Что ты хотел мне сказать? – спросил он, когда я приблизился.
- Не сказать. Показать.- поправил я.
Князь молча смотрел на меня.
- Магией, - уточнил я.
- Богохульники! – слух у недомумифицировавшегося владыки оказался далеко не старческий. Он воздел к потолку сухую ручонку архимандрит, тяжело опираясь на посох и поднимаясь на трясущихся ногах.
- Проводите владыку, - Велемир кивнул страже и, высокие широкоплечие воины чуть не под митки, но со всем уважением вытащили из залы, не перестающего вещать о карах, которые падут на нас, архимандрита.
Диомид указал мне на центр зала и, когда я послушно встал туда, в три шага преодолел расстояние, на которое мне потребовалось девять шагов, и коснулся моего лба сложенными в щепоть пальцами. Я почувствовал, как его заклинание, похожее на дуновение пустынного ветра, проникло в мой мозг, и вытолкнул навстречу ему образы, увиденные на хуторе. Маг сжал пальцы в кулак, а потом, размахнувшись, выбросил руку вверх, высвобождая видение. Стражники похватались за мечи и копья. Только Велеслав и маг остались спокойны и неподвижны, внимательно следя за разворачивающейся картиной.
Когда началось избиение хуторян, на челюстях князя заиграли желваки. В тот момент, когда в видении вожак подошел к горящему дому, Диомид взмахом руки остановил картину и вплотную подошел к зыбкому в свете факелов образу. Маг поморщился, и все факелы в зале погасли. Видение проступило четче и вещественнее. Диомид обернулся к князю. Тот поднялся с трона, подошел и внимательно вгляделся. Не взглянув на мага, что-то тихо спросил. Диомид, чуть наклонив голову к князю, в полголоса ответил. Велеслав нахмурился, кивнул. Маг щелкнул пальцами. Видение пропало, вспыхнули факелы. Стражники все как один перевели дух, незаметно запереступали, поводя плечами под доспехом. Отчасти я их понимал: одно дело схлестнуться сила на силу, ярость на ярость, а другое – узреть то, чего не понимаешь.
Князь подошел ко мне, глянул из-под сведенных бровей свинцовыми взглядом:
- Мой маг подтвердил, что ты показал правду.
Я усмехнулся и в наигранной благодарности чуть наклонил голову. Затем взглянул на мага. Диомид прикрыл веки в знак того, что понял все.
Несколькими минутами позже меня из княжьих покоев попросту выкинули. Четыре стражники, держа, уже успокоившегося меня, за руки-ноги, раскачали и швырнули как можно дальше от всхода во дворец. Хорошо хоть через лужу перекинули. Но все равно хряпнулся я знатно. Тихо матерясь, я выпутал ноги из пол плаща и поднялся. Как смог отряхнулся, вытряс из волос солому и, ударив левой ладонью по сгибу правой руки, показал стражникам неприличный жест. Два дуболома синхронно шагнули ко мне, и я поспешил ретироваться.
Ругаясь в полголоса, потирая ушибленные места и вперемешку с попытками отряхнуть грязь с одежды, я покинул негостеприимный Любечан. Когда городские стены скрылись за поворотом лесной дороги, открыл портал и шагнул туда, где мое заклинание, закольцевавшее дорогу, вот уже шестой день надежно удерживало Хакона и его шайку.
Надо отдать им должное. Они дисциплинированно ждали меня у поваленного дерева. И когда я появился не стали хвататься за оружие. Лишь безмолвно поднялись все. Пересчитав коняшек, я чуть приосанился: предупреждение мое возымело действие и лошадей, даже не смотря на шестидневную голодовку, люди Хакона не тронули.
- Говорят, если убить колдуна, волшебство рассеется, - подошел ко мне Хакон.
- Колдуна – да. – я пожал плечами: - А вот с магом такое не пройдет.
За моей спиной безмолвно поднялись две волчьи спины.
- Боишься, - усмехнулся ухорез.
Я дернул за цепь до предела натянутую моей злобой и та, топорща загривок и глухо рыча, улеглась у ног.
- Много болтаешь…тан, - я выделил голосом его титул:- Или еще недельку здесь подержать?
Он был поддонком и подлецом, но далеко не дураком. Выдержав паузу, двумя руками закинул волосы с висков назад.
- Я не трону эту девку.
Я выгнул бровь, с усмешкой глядя на него.
Короткая гримаса пробежала по красивому хищному лицу, и Хакон добавил:
- И ее семью.
Я продолжал смотреть на него.
- Чего тебе еще?! – огрызнулся тан.
- Ни ты, никто из твоих людей даже на перелет стрелы не приблизитесь к их дому, - подсказал я.
Вдруг Хакон рассмеялся:
-Ты маг или купец?
Я не поддержал его веселья и тан, помрачнев, кинул:
- Ни я, ни мои люди не подойдут к их дому.
- Хорошо, - я изобразил улыбку: - к концу дня сможете вернуться к себе.
И, повернувшись к ним спиной, я пошел в лес. Серые охранники синхронно подняли головы и сделали шаг: видимо у кого-то не хватило ума спокойно отпустить меня. Но вмешаться волкам не пришлось. Послышался удар, с каким кулак впечатывается в челюсть. и звук падения бесчувственного тела. Представив разыгравшуюся за моей спиной мизансцену, я заржал в голос и, исчезая в лесной чаще, помахал ребятишкам ручкой.
Не люблю сидеть в засаде. Я или засыпаю или по прошествии довольно короткого времени начинаю пыхтеть ворочаться, чесаться, чихать, то бишь, демаскирую себя настолько, что любая мало-мальски уважающая себя дичь обиженно вертит свободной конечностью у виска и идет сдаваться нормальным охотникам.
Я чуть не заржал, представив себе эту картину. Я не солгал: в засаде я сидеть не люблю и подобными мыслями развлекал себя, чтобы хоть как-то скоротать время. Вчерашний день выдался холодным и пасмурными. Ночь решила переплюнуть день и добавила мелкий моросливый дождь донельзя промозглый и ледяной. И если бы не фляжка с согревающим и теплый непромокаемый плащ – я бы сейчас лязгал зубами и дрожал так, что с сосны, в корнях которой я устроил засаду, попадали бы все иголки. А так я очень даже себе ничего устроился. Дерево, давшее мне приют росло на самом краю невысокого холма. Когда-то часть склона то ли подмытая дождями то ли из-за того, что строители хутора брали песок у подножия холма, съехала, обнажив мощные корни. Хутор расположившийся под холмом в излучине мелкой лесной речки, название которой я не удосужился узнать, был передо мной как на ладони. Высокий частокол, вовсе не лишний в здешних лесах и по причине не столько орочьей опасности, сколько для обороны от волчьих стай, не гнушавшихся в холодные зимы утаскивать собак и зазевавшихся недотеп вышедших по какой-либо нужде. В центре огороженного пространства стоял крепкий, широкий и приземистый, рубленный из стволов мало не в обхват дом. Ближе ко мне высился колодезный журавль, чуть левее меня и ближе к воротам почти врос в землю хлев. А с другой стороны стояла осевшая и посеревшая от времени баня. Рядом с ней белел свежими бревнами, щепой и стружкой, подведенный под стропила сруб новой бани. Днем, несмотря на собачий холод, хозяин хутора с двумя старшими сыновьями весело звенели топорами, спеша закончить постройку. Третий, самый младший, был за «принеси-подай». То бегал за водой в дом, то искал затеявшуюся в щепе черту. Попутно не забывал по играть с большим карнаухим псом, и сунуть свой нос, куда не следует за что регулярно огребал от старших. Один из старших юношей между делом приглядывал за топящейся по случаю субботы баней. Налетавший ветерок доносил до меня дым, пахнущий огнем, нагретым камнем, березовыми вениками. Обзавидовавшись хуторянам, я пообещал себе, что когда все закончится, обязательно напрошусь к Ждану на «попариться».
Только когда солнце скатилось с густым древесным кронам, спорый перестук утих. Вернулось и исчезло в низких дверях хлева, гонимое с пасьвы мычащее и блеющее стадо. Хозяйка с дочерью гремя подойниками нырнула следом. Управившись за полчаса женщины пронесли в дом ведра до краев полные парным молоком. Минул час. Потом хуторяне по очереди: сначала братовья, потом дочь, за ней хозяин с женой помылись. И еще через четверть часа свет в окнах погас. Скрипнула дверь. Хозяин хутора, зябко поежившись, подошел к воротам, проверил запор и, спустив четырех кобелей с привязи, скрылся в доме. Псы ходко обежали частокол, обнюхали все, где сочли нужным обновили свои метки и устроились, видимо, кому где было привычнее. Один рядом с хлевом, второй у бани, а двое неподалеку от ворот. И хутор притих, заснул. Будто бы даже стал ниже, огруз, как крепко заснувший человек.
Если я все правильно рассчитал, ждать мне оставалось часов пять. Встряхнув флягу, я решил экономить топливо и, поплотнее завинтив крышку, спрятал ее под плащ. Проверил надежность отвращающего заклинания, надежно скрывавшего мой пост от любого взгляда, запахнул плащ и настроился на долгое ожидание.
Все это происходило спустя три дня после того, как меня весьма невежливо вышвырнули из княжьего дворца. Я в сотый раз, наверное, прокрутил в голове план, который опять пришлось менять на ходу. По ставшей уже привычной крепости заднего ума нашел кучу недочетов, мысленно обозвал себя всеми словами обозначавшими неумного человека, и вопреки своим словам решил все-таки попробовать довести задуманное и начатое до конца.
Где-то после полуночи дождь закончился, небо прояснилось. И стало так холодно, что трава покрылась белой патиной инея. Топливо стало расходоваться слишком быстро, и я уже сквозь лязгающие зубы на все лады материл здешнее лето. И за этим веселым занятием не заметил, как на краю леса появились высокие, широкоплечие фигуры. Только, когда они вышли на поляну, залитую лунным светом, я прикусил язык и подобрался. И опять ни одного факела, ни единого звука. Лишь тусклый лунный свет ложился на короткие и толстые шипы орочьих наплечников и тяжелые рукояти непривычно широких мечей….
Нападающие бесшумно подобрались к частоколу. Показались короткие луки с черными толстыми рогами. Лучникам подставили руки и буквально на несколько мгновений подняли на забором. Я закрыл глаза. Эта часть плана не устраивала меня больше всего. Я хотел заменит псов на магические иллюзии, но рассудок и осторожность высказались против. Я не знал, чем владеют те, на кого я устроил охоту. В их арсенале вполне могли оказаться и амулеты, реагирующие на магию. И собаками пришлось пожертвовать.
убедившись, что псы мертвы, нападавшие перемахнули через частокол, и открыли ворота остальным. Вожак привычно вошел последним и короткими взмахами рук раздал приказы своим воинам. Черные тени метнулись в дом и в хлев. Мгновение проходило за смгновением, но ночная тишина оставалось непотревожнной. Вожак заозирался, потянул из ножен полуторный меч, ярко блеснувший в лунном свете. И вместе с двумя присными метнулся к воротам. И замер на мгновение в них, увидев сужающееся кольцо из мрачных и широкоплечих беллардийских егерей.
Выбрав, как ему показалось, слабое место в цепи, вожак махнул своим бойцам и, троица слаженно бросилась в атаку. Двоих нападающих егеря в пару ударов уложили, а вот вожаку лишь сбили массивный шлем. Луна осветила смуглую кожу лица, короткую черную бороду и длинные волосы. Хакон, отбросив меч и на ходу отстегивая тяжелый орочий доспех, со всех ног несся к лесу
Я радостно подхватился с места, предвкушая погоню. Врезался макушкой в толстенный корень и плюхнулся обратно, быстро-быстро потирая ладонью ушибленное место. Отмахиваясь от звездочек перед глазами, я не сводил взгляда с беглеца. В один звук тенькнули тетивы двух коротких луков и, Хакон, взвыв, свалился в траву, сжимая руками икру, навылет пробитую стрелами крест-накрест. Из замершей цепи егерей к нему подошли два бойца, сначала быстро связавшие руки за спиной, а затем вытащившие стрелы и забинтовавшие пробитую ногу.
Все заняло буквально несколько минут. Одно дело напасть на безоружных, ничего неподозревающих крестьян и совсем другое – схлестнуться с людьми, у которых часто от хладнокровия и умения владеть оружием зависит будут они живы в следующие несколько часов или нет. Мне кажется, если бы не приказ брать живьем, то егеря нашинковали бы Хакона и его ухорезов быстрее, чем опытный мясник разделывает индейку.
Где, когда и как рядом с домом появились князь, его маг и пять хмурых стражников я, засмотревшись на погоню, упустил. Только когда над хутором воссияло компактное солнышко, сотворенное Диомидом, я обратил внимание на то, что происходит за частоколом. К тому времени тана и всех ухорезов и в доме и в хлеву уже упаковали как барашков и рядком уложили под ноги Велеславу.
Я, обогнув злосчастный корень, вылез из своей засады, хрустнул позвоночником, уперевшись руками в поясницу, и спустился к хутору.
Князь шевельнул ладонью, и Хакона поставили на колени. Велеслав присел на корточки и заговорил с ним. Это было уже интересно, и я навострил уши. Но услышал лишь конец фразы:
- … едь не раз друг другу жизнь спасали.
Хакон не ответил. Лишь глянул на князя исподлобья и опустил взгляд. Велеслав поднялся, постоял, уперев руки в бока. Позвал:
- Капитан! – и тихо сказал подошедшему командиру егерей: - в кандалы всех. – Вояка коротко кивнул и махнул своим бойцам. А князь обернулся к магу, громоздкой тенью, стоящему за его плечом: - Диомид. Доставишь всех на Купраш, скажешь Турольву, чтобы отправил в шестнадцатый штрек. Всех.
Я весь превратился в напряженное внимание, чуть стойку охотничью не сделал, надеясь увидеть, как маг высшей руки творит заклинание портала. Но Диомид, скотина такая, внаглую проигнорировал мое желание поучиться высокому, и попросту исчез вместе с закованными в кандалы бандитами. Мгновенно, без всяких спецэффектов и малейшей возможности хотя бы попытаться расплести вязь его заклинания.
Я в сердцах плюнул и просто, по-середнячковски, очертив арку портала рукой, шагнул в его звездную тьму.
- А как вы узнали на какой хутор Хакон нападет?
- Мы не знали, - честно ответил я: - Диомид, когда князь сказал Хакону, что больше не нуждается в его помощи, просто заложил в мозг Хакона именно этот хутор.
- А почему вы решили, что они нападут, а не уйдут? Может вы подтолкнули их к нападению?
- Нет, - я отрицательно мотнул головой: - Заставить человека сделать что-то можно лишь загнав его в угол или лишив воли. У Хакона был выбор: уйти или попытаться еще раз обмануть всех. Нам осталось только направить их в нужное место.
Ольжена замолчала, приложив палец к губам и чуть искоса глядя на меня.
- Я все правильно сделал? – спросил я Ольжену, не выдержав затянувшейся паузы
- Да, - кивнула ненаглядная моя и прищурила один глаз: - Настолько правильно, что я таки начинаю подозревать, что ты все это придумал, чтобы не рассказывать мне где шлялся полторы недели.
- Э…э? – я уже собрался пообещать, что в следующий раз для надежности понаубиваю всех подряд, а головы художественной икебаной развешу по комнатам, но мудро захлопнул уже раскрытую пасть. И был вознагражден.
Ольжена заливисто рассмеялась, подошла, потерлась носиком о мой нос и чмокнула в губы, прижалась лбом ко лбу и, глядя в глаза, шепнула:
- Ты – мо-ло-дец…