КАК ШЕРСТЬ ПРЕВРАТИЛАСЬ В ВОЙЛОК
На улице сумрачно, я раскачиваюсь на качелях в сарае. Что делать? Но вдруг вошла мама, держа большой туес, и радостно проговорила:
– Скучаешь? Пойдем со мной, сегодня будут катать шерсть.
Обрадованный, я побежал мимо папиной кузницы вслед за мамой. Что-то булькает в туесе. Кажется, она несет архи. Опять я буду прятать архи в траве?
За ручьем, перед зарослями крапивы, я увидел много людей, расхаживающих по траве, и побежал к ним, обогнав маму. На зеленой траве белеет растеленая шерсть. Может быть, это сиденье для тех, кто будет катать войлок? Подхожу ближе.
– Не ходи по «матери»! – вдруг закричала на меня толстая бабка Шадапова. Испуганный, я отскочил в сторону. Какая мать? На земле что ли? Стою, озираюсь ошарашено. Выручила меня тетя Лхама..
– Вот эта расстеленная шерсть – «мать» войлока, который мы будем сегодня катать, – ласково сказала она мне и спросила:
– А где остальные?
– Не знаю... они..я... они, -залепетал я, но Лхама-абгай только рассмеялась.
Отойдя в сторону, я рассматриваю белеющую на траве «мать» войлока. Недалеко разжигают благовония, на маленьком столике расставляют еду– приношение, а люди несут из сараев Шадаповых пышную шерсть и ставят на «мать». От Шулушутоновых два мужика несут большой куб, в котором охлаждают архи, некоторые с деревянными ведрами идут к ручью. Моя мама, тети Лхама, Дарима и Одогма почему-то рвут и собирают в подолы траву у заросли крапивы. А вот и показались мои друзья Шара Хубун и Жигмит-Сынгэ. Вдруг тетя Лхама протяжно закричала:
– Эй, ребятишки! Соберите за ключом волчью траву и несите сюда. На них могут быть колючки, поосторожнее. Много соберите!
Бежим по коровьей тропинке между зарослями крапивы босиком. За бугорком – будто вкопанные в землю большие ноздреватые камни. Их будто кто-то собрал в ограду.
– Пойдем туда, там должен быть клад древних людей, – неожиданно предлагает Жигмит-Сынгэ. – Мне об этом говорил Найдан-нагаса.
Вспомнив что-то, Шара Хубун смотрит на нас и медленно говорит:
– Не надо. Это могильник. Там древние люди раньше хоронили мертвых. Мне об этом мама говорила. Там нельзя копать, большой грех совершим.
– Видимо, этот могильник только картежникам нужен, – весело сказал Жигмит-Сынгэ и рассмеялся. – Недавно тут спрятались и картежничали дядя Митып, дядя Шулшудай и дядя Онгой,. А их искали повсюду и не нашли!
Подул прохладный ветерок, по небу поплыли белые облака и закрыли солнце. Шара Хубун подумал и снова медленно заговорил:
– Древние люди были очень сильные...
– А почему? – разом повернулись к нему мы с Жигмит-Сынгэ.
– Откуда и как они приволокли такие огромные и плоские камни? Их же надо еще поставить так прямо, -задумчиво проговорил Шара Хубун, смотря на могильник. Шара Хубун – умный, он старше нас и учится в дацане ! Действительно, нигде поблизости нет таких ровных и больших камней. Конечно, их приволокли и поставили люди! Не только поставили, но и обтесали. Какими они были?
За могильником много волчьих цветов с белыми и синими головками. Мы стали рвать их и собирать. Но у них крепкие корни, вырвать их очень трудно. Сложив большую кучу, мы сели отдыхать.
– Там наверняка ползают ящерицы! – вдруг говорит Жигмит-Сынгэ, показывая на далекие сплошные заросли рыжеватых кустиков, которые наши мамы рвут на веники.
– Ящерицы маленькие. Укусят и не заметишь. Есть огромные змеи, толще любого бревна. Говорят, что один такой живет за Тулутаем. У подножия горы Хамута, – неторопливо рассуждает Шара Хубун. – Когда он ползет, в тайге появляется целая просека. Такая змея не кусает, а только заглатывает.
– А если укусит? – выпучив глаза, спрашиваем мы.
– Я откуда знаю. Когда корову кусает простая маленькая змея, надо отнести арсу русским старухам, которые могут заговаривать. Смазал заговоренной арсой и корова выздоровеет.
– А как ползущая по земле змея допрыгивает до брюха коровы? – удивленно спрашивает Жигмит-Сынгэ.
Шара Хубун рассказывает нам, что змеи кусают коров, когда они лежат. Если корова переступает через змею, она обвивается вокруг ноги и добирается до вымени. А овцы, увидев змей, пробуют их бодать, тогда змеи кусают им головы.
Мы принесли огромные охапки репейника, но никто нас не похвалил, Людей на поляне стало много. Они кажется забыли, что отправляли нас. Все заняты, никто не обращает на нас внимания. Постелив на «мать», взрослые ровно смачивали шерсть водой из ковшов, брызгали руками, прыскали ртом. Долго они так колдовали над шерстью.
– Аа, ребятишки принесли волчьи цветы – вдруг заметила нас мама Шара Хубуна, – пригодится, когда перевернем войлок и начнем ставить зулхэ.
У нее потрескавшиеся губы, как пенка. Она сама делает сушеную пенку и часто угощает меня. Что такое зулхэ?
– Скоро надо ставить зулхэ, – говорит одна из женщин, я вопросительно смотрю на Жигмит-Сынгэ, но он поймал овода и внимательно рассматривает его голову. Наверное, ищет жало. Я не вытерпел и крикнул ему прямо в ухо:
– Давай посмотрим, как будут ставить зулхэ!
Жигмит-Сынгэ испуганно вздрогнул и, выпустив овода, вскочил на ноги. Молча смотрим друг на друга. Бабушка Шадапова снова возжигает благовония, приятный синий дымок овевает людей. Много женщин приносят белую шерсть в подолах и складывают в пышную кучу.
-какая хорошая шерсть! Наверное, давно собирали, – говорит моя мама тете Лхаме.
– Несколько лет копили на зулхэ только ягнячью шерсть.
Ягнячью шерсть аккуратно раскладывают по «матери» и мочат. Может быть, ягнячья шерсть и есть зулхэ?
Настала очередь и волчьих цветов. Их тоже расстилают по шерсти вместе с травой. Люди начинают суетиться. Дядя Максар и дядя Жамбал принесли откуда-то ровную и отполированную жердь и положили поперек в самом начале расстеленной и мокрой шерсти.
– По центру поставили? Осторожнее начинайте! – повелительно закричала тетя Лхама. Мы бегаем за ссутуленными спинами людей. Толпа зашевелилась и начала накручивать на жердь плотную и мокрую шерсть. С мокрой «матери» и шерсти внутри ее побежала грязная вода. Наверное, так очень тяжело накручrm:ивать шерсть. Но никто не ругается и не злится. Наоборот – лица людей светятся. Они довольно улыбаются и тяжело дышат.
Вот люди завернули накрученную на жердь шерсть в старый желтый войлок, крепко затянули волосяными веревками, на концы жердей вдели тележные ступицы. Привязали к ним вожжи.
Дядя Жамбал привел гнедого и каурого коней без седел. Накрутив на руку вожжи, на одного из них сел дядя Максар. На другого коня легко вспрыгнул дядя Жамбал, ему подали вожжи. Выровняв вожжи, мужики понукнули и остановили коней. Бабка Шадапова встала на кривые ноги и стала брызгать молоком, шепча заклинания.
– Легко должна пойти, – сказал дядя Максар, улыбаясь, и скомандовал, – начали.
Кони тронулись. За ними покатилась накрученная на жердь и завернутая в войлок шерсть, оставляя на зеленой траве темную влажную полосу. Подпрыгивая и приплясывая, мы побежали по этому следу.
Серый каток проехал через ручей, вода шумно и чисто брызнула, обнажив мелкие камешки. Потом каток медленно поехал в обход стоянок Дармаевых и Жалсановых, кони пошли быстрее. Всадники и каток уменьшились вдали, ровно повернули за озеро и направились мимо подножия Соктуя. Прошло много времени, каток повернул назад, а люди всматривались в даль и переговаривались.
– Достаточно ли одного большого круга?
– Может быть надо еще один круг сделать? Или пора помахать им?
– Им виднее, – уверенно сказала тетя Лхама..
Всадники, а за ними и плотный каток, приблизились к толпе. За черным катком медленно выпрямляется примятая трава, непрерывно крутится обрывок старого войлока. Бабка Шадапова снова возжигает благовония, шепчет заклинания и разбрасывает приношения духам из желтой деревянной тарелки. Взмыленные кони встали, мужчины развязали веревки на катке. Женщины осторожно стали разворачивать старый войлок. Показалась уплотненная трава, за ней – новенький, чуть исходящий паром, белый войлок...
– Хорошо, хорошо получилось! – радостно заговорили женщины.
– У нас шерсти было только на один войлок – слышится голос тети Одогма. Тем временем мускулистый дядя Максар спрыгнул с коня и, выбив крышку туеса, блаженно приложился к архи. Митып-ахэ ходит среди земляков и, простирая к ним руки, приглашает:
– Прошу всех к нам. Праздновать будем!
Во дворе Шадаповых на зеленой траве разложены доски, на них навалено кусками мясо, расставлены тарелки с хлебом и разным печеньем. Все дружно, смеясь и разговаривая, сели на землю и стали есть. Тетя Дулма, сдувая с лица пот, разгоряченная, разливает в чашки чай и подает людям. Из-под сбившегося платка Шадаповой Хорло вылезают туго сплетенные черные косички, крепкая и светлолицая, она приносит большой медный чайник и наливает в красные чашки архи. Люди принимают чашки и, окунув в архи средний большой палец, брызгают духам. Выпивают медленными глотками. Вдруг Хорло, загадочно улыбаясь, подала нам чашку архи и сказала:
-поделите между собой.
Мы с Жигмит-Сынгэ растерялись. Но Шара Хубун степенно взял чашку, брызнул духам, и выпил. Нам досталось только несколько капель. Сразу видно, что Шара Хубун стал взрослым. Хорло вернулась и принесла нам мясо и по большому куску белого сахара.Только сейчас мы заметили, что Хорло стала красавицей.На ней светлый чесучевый тэрлик, на шее большие бусы. Мы восхищенно смотрим на нее, а она улыбается нам... Издалека задумчиво смотрит на нашу взрослую подругу высокий Халзанов Сандан-Жамсо. Чтобы это значило?
На зеленой траве лежит белый войлок. Люди поют песни.
КОРОТКИЕ НАГАНЫ И СЛИШКОМ ДЛИННЫЙ МАУЗЕР
Наигравшись и наголодавшись, я забежал домой и остановился у дверей. На деревянной кровати сидел наш сосед Халзанов Сандан-Жамсо в голубом чесучевом тэрлике, верхние пуговицы которого были расстегнуты. Он бережно вытащил из-за пазухи что-то завернутое в белый платок и положил на столик. Потом посмотрел на меня и дверь, прислушался. Было тихо. Левой рукой он погладил свою черноволосую гладкую голову, потрогал блестящую косу-гэзгэ. Развернул платок. Там оказался блестящий наган. Сандан-Жамсо бережно взял его двумя руками и, наклонившись, сдул пыль и долго рассматривал.
Человек он был молчаливый и достойный. Я никогда не подходил к людям с ружьями. С младенчества я боялся выстрелов. Когда взрослые стреляли в мишени, мама всегда гнала меня домой. Издалека и робко я рассматриваю красивый наган и склонившееся над ним смуглое и скуластое лицо Сандан-Жамсо.
Халзановы живут правее Крестком Хоре, за пышными ивняками. У них много коней и коров. Высокий и стройный Сандан-Жамсо ездит на гнедом коне, у него красное монгольское седло, с которого свисает длинная плеть с красивой камышовой ручкой. В этом голубом тэрлике он разъезжает повсюду. Я узнаю его издалека.
Наверное, он купил этот блестящий наган и хочет показать отцу, чтобы пристрелять или починить. Ведь русские люди из деревень везут отцу всякие ружья. Он чинит все. Оружия у людей много.
У красивой и всегда нарядной тети Жигзымы нет мужа, а сын Лубсан-Доржо – младше меня, но даже у нее есть большой револьвер, который она называет «Черный Петр». Однажды к нам приехал худощавый и ушастый Аюшеев Аюр, я слышал, как он говорил папе:
– Жапхандай, придумай что-нибудь, достань мне хоть завалящий наган. У меня кремневка все время осекается, а в дождь вообще... Ночью овцы начнут шарахаться, а мне нечем даже отпугнуть разбойников...
У них много жирных и белых овец. Дочка их Ханда-Цырен с криком и воплем пасет овец по склону горы Хара Хада, иногда она прибегает играть к нам.
Папа вытащил свой ящик для инструментов, погремел там железками, достал оттуда не очень старый наган и, молча, протянул дяде Аюше. Тот обрадованно вскрикнул и спросил:
– А он заряжен?
Папа усмехнулся и, достав что-то увесистое в замасленной тряпице, подал дяде Аюше, который вертел в руках наган и восклицал:
– А как его заряжают?
Папа улыбнулся и показал. Потом я играл в сарае и услышал голоса и тугое шуршание бумаги. Дядя Ающа, видимо отсчитывая деньги, говорил моему папе:
– Вот тут двадцать пять рублей... Парнишка ваш записан в школу. Девочек пока в школу не берут. Пусть баран пасут. – Он рассмеялся.
Однажды к нам приехал низенький и толстый человек, на его круглой голове крепко сидела огромная фуражке с черным козырьком, синие галифе широко оттопыривались, хромовые сапоги на кривых ногах сверкали и скрипели, а белая рубашка была туго перетянута на большом животе коричневым ремнем. Но самое главное – с бедра его свисал и болтался длинный маузер в деревянной кобуре. Наверное, это мешало ему ходить.
Разговаривал он отрывисто и мало, смеялся тоненько и чаевал мало. Папа повел его в кузницу.
– Кто это? – спросил я у мамы.
– Доржиев Балданжап, милиционер, – поджав губы, сказала она.
Я прибежал в кузницу и сел у дверного косяка.
Держа руки в карманах широкого галифе, Балданжап расхаживал туда-сюда. Левый сапог скрипел сильнее правого. Папа достал пилу по железу.
– Другого выхода нет... А может быть не надо, – быстро рассуждал милиционер Балданжап и вдруг отчаянно махнул рукой. – А, режь! Потом пристреляю. Длинноват он для меня...
Он выдернул из кобуры маузер, щелкнул чем-то и высыпал желтые патроны в фуражку. Папа взял маузер, осмотрел его, молча зажал в тисах и, чуть примерившись, быстро отпилил дуло... Маузер стал совсем куцым!
Милиционер Балданжап долго рассматривает свое оружие...
Продолжение следует.