К пяти пополудни солнце — неуловимо краснея — идет на посадку, перекатывается наверх горки, откуда выплывает, подрагивая в зарождающемся мираже, улица с рельсами. Море вдали тускло бликует патокой штиля. Горяч воздух; поднимается, дрожит по-над застеленными покоробленными стальными листами крышами, строя причудливые отражения. Птицы смолкают: жарко. Совсем уж далеко внизу, в гавани, то и дело раскатисто бухают судовые гудки. Им вторят трамвайчики на улице — тринь-трень, динь-дон! — ухая-постукивая стальными катками по рельсовым стыкам. Такое время, странное время: не день уже, и еще не вечер.
Солнце устало. Сноп первых вечерних (вот теперь-то видно, что уже не дневных) лучей пробивает мутное, давно не мытое, стекло в оконной раме, да прямиком отправляется туда, где ему и нужно сейчас быть по всем законам небесной механики: в угол комнаты.
Пуста комната. Двойная распашная дверь плотно прикрыта. Ни мебели, ни занавесок, ни люстры; нет вообще ничего, кроме маленькой кроватки в уголке рядом с дверью. Раскинувшись, разметавшись, раскисши от жары, сплю я. Первый раз на новом месте.
Ехали долго. Папа, мама, бабушка и я. Четыре дня, три ночи, пересадка, два поезда. Мне уже четыре месяца как два полных года. Никогда не ездил на поезде. Заманчиво! — прижаться лицом к стеклу, и всё-всё за окном вагона оживает. Сначала — верблюды, степь, люди в войлочных халатах. На другое утро — рощи, реки, аккуратные беленые домики-мазанки. Третий день… А что третий? — да так, ничего особенного. А на четвертый — море! Настоящее.
Скользит поезд по берегу. Между колеей и волнами узкая полоска песка.
В дороге устал, всё тёр глаза руками — загноились. Бабушка говорит незнакомое слово, длинное и странное: конъ-юнк-ти-вит. Женщины, как могли, лечили: глаза крепким чаем промывали. Вроде прошло, но, все равно — веки со сна разлепить непросто.
Ну, так все это уже позади. А сейчас Солнце целует, щекочет-озорничает. Будит. Мне просыпаться не хочется — а Солнце требует! Пролезает сквозь заклеенные отступающим конъюнктивитом веки, дразнится, не переставая — нестерпимо хочется чихнуть.
Еле слышно открывается дверь спальни. На пороге отец с другом, несут разобранный платяной шкаф. Стараясь не шуметь (получается плохо), ставят панели к стене. Уходят за инструментом, возвращаются; начинают собирать конструкцию. Мне хочется разлепить веки, но получается не очень — склеились ресницы. А сквозь клейкие ресницы проступает радуга.
Смеется Солнце сквозь немытое окно. Отец оборачивается, улыбается; лицо его расплывается в радуге склеенных ресниц, становится похожим на воздушный шарик.
Июль 64-го. Самый первый день.
21.08.2018