МУЗЫКА
Теперь я слушаю музыку. Иногда люди играют на флейте– лимбе, чаще они поют песни. На праздниках – веселые, а на работе – грустные. Но однажды вечером я услышал удивительные звуки. Они тонко и протяжно жаловались, неожиданно радовались чему-то, плакали и смеялись. Музыка звучала совсем рядом, за стайкой. Взволнованный, я побежал туда.
Худощавый человек с острым и отрешенным лицом, в коричневом тэрлике, сидел на траве и извлекал звуки из белой коробки с длинной шеей, на которой были натянуты волосы от конской гривы. Он водил по этим волосам палочкой, похожей на маленький лук. Вокруг человека сидели люди и слушали, затаив дыхание. Когда музыкант закончил, один из людей подался вперед и спросил:
– Цырен-ахэ, сколько стоит ваша скрипка– хур.
– Давай три рубля и забирай мою скрипку. Я сделаю еще! – рассмеялся человек.
Они встали и пошли, о чем-то договариваясь. Музыка испарилась... Я побежал к маме и рассказал обо всем.
– Аа, это Жамбалов Цырен, – рассмеялась она мечтательно, – он волшебник и делает скрипки...
В кузнице приятно пахло смолой, папа строгал доску на верстаке.
– Папа, сделайте мне маленькую скрипку! – попросил я. Папа продолжал строгать, он думал. Потом отставил рубанок в сторону и сказал:
– Скоро я начну расковывать коней, выберу самые крепкие волосы из хвостов и грив. Будет у тебя скрипка!
Я мечтаю о скрипке, слушаю голоса людей, скрип колес, шум ветра и дождя... Сколько в мире звуков! Они никогда не кончаются, они поют и плачут, радуются и печалятся. Мир – это музыка... И вот папа вручил мне маленькую скрипку– хур в ящичке. Только почему он положил в футляр кору лиственницы с высохшей смолой? Я выбросил кору и, вытащив скрипку, стал играть. Долго я водил смычком по волосяным струнам. Но чарующие звуки стали медленно тускнеть, а потом и вовсе превратились в визг. Что случилось? Я разочаровался и забросил скрипку.
Через много дней папа сказал мне, что смычок скрипки надо смазывать смолой. И снова скрипка очаровывала меня волшебными звуками. Вот только нагаса– эжи недовольно проскрипела:
– Это от дьявола. Грех!
Что ни делаешь – все грех. Но нагаса– эжи знает жизнь лучше меня. Душа моя опечалилась. Как жить дальше, что надо делать для того, чтобы любить музыку и быть безгрешным?
НА ЛЕТНИКЕ
Скота и овец у нас стало много. Ягнята большие и крепколобые. Я пасу их и смотрю на озорных трясогузок, которые радостно кричат: «Чив– чив– чии». Вот бы найти их гнезда и собрать яйца. Но опять же нагаса– эжи говорит, что это божьи птицы и нельзя трогать их гнезда. Видимо,только серенькие и беспечные воробьи не божьи.
Мы перекочевываем на летник у подножия горы Соктуй. Папа погрузил на телеги пожитки. Я уже большой, не поеду на телеге, а погоню с Жалма-абгай коров и овец.
На летнике, как на другой земле, хотя у Соктуя такие же горы и леса! В березняках шебуршат и кукуют кукушки, вдоль речки покачиваются яркие цветы, а в синем небе долго и неподвижно парят коршуны. На летнике два маленьких сарая, в одном из них старая кожемялка. Неподалеку – изгороди для коров и овец, летняя кузница отца. Но самое интересное для меня – накатанная дорога, которая пробегает перед летником. По ней часто проезжают на одноколках русские мужики. Часами я сижу на жерди изгороди под палящим солнцем, смотрю на дальние синие горы, тайгу. Жду проезжающих. Только покажется телега, я вскидываю пропеченную солнцем голову и, собрав все русские слова, которые знаю, восторженно и завистливо кричу:
– Худаа поехали?
– В Хара–Мангуу–ут! – доносится из пыли, и телега, тарахтя и подпрыгивая, скрывается в березовой роще. Острое ликование пронизывает всего меня. Иногда быстро промчатся красивые телеги, рослые и откормленные кони высоко вскидывают головы, звенят под дугами колокольчики.
– Почту повезли в Огшо– город, – говорит мне папа.
Как мне повезло, что наш летник возле дороги! Тут кочуют Жалсановы, Пунцуковы,Жамбаловы... А за Соктуем кочуют Шадаповы, Митыповы, Шулушутоновы, Найдановы, Шойроповы, Убушаевы. Вокруг стоянок и стойбищ растут заросли высокой крапивы, повсюду большие камни, будто кто-то огромный и сильный долго выворачивал их из-под земли, да так и оставил, обессилев. Вп;ереди нас поскотина, которую называют Крестком–
хоре. Дальше начинаются ивняки.А за ивняками живут – Дамбаевы, Жигзыма-абгай, бабушка Цымпилма, Эрелжэновы Аюр и Аюша... Но летники их далеко от дороги, они не видят проезжающих и не разговаривают с ними на русском языке!
По утрам золотистое солнце плавится на вершине горы и брызжет лучами сквозь хвою деревьев, а влажная трава блестит от тяжелой росы. В одной рубашонке и босиком я сижу у дома, греюсь под лучами утреннего солнца и наблюдаю. Быстро высыхает роса, на пригорках появляются желтенькие и проворные суслики, Они бегают по узеньким тропинкам, делятся новостями, некоторые из них удивленно замирают тоненькими столбиками и присвистывают Жаль, что ни у нас, ни у дедушки нет собак. Но Жалма-абгай выгоняет овец, и суслики исчезают.
За дорогой начинается болотистая низина, которую называют Хара Шабар, там есть чистый ключ, за которым начинается темный лес. Наши овцы пасутся у самой опушки. Сидя на жерди изгороди, я наблюдаю за ними, Вдруг острый страх кольнет мое сердечко: вот сейчас выскочат из леса волки и разорвут всех овец! Мелькнет ли что-нибудь на лысом гребне вершины или качнутся от ветерка листья берез – все кажется, что приближаются, скрадывая овец, волки. Но страх проходит, а овцы белыми комочками, пощипывая траву, приближаются к ключу.
– Что вы тут сидите! – кричит мама, и мы с Жалма-абгай наперегонки бежим к своим овцам, маленькие птицы испуганно взлетают из-под ног и стараются увести от своих гнезд, притворяясь ранеными. Вот примятая трава – тут спала косуля, а вот и птичье гнездо с маленькими яйцами в серых крапинках. Они теплые и живые, трогать их нельзя. Грех!
В полдень овцы скучиваются возле летника. Жарко ходят их бока. А вечером мы уже не отпускаем их далеко.
– Давно это было, – рассказывает мне мама, – вон у той рощи мелькнуло что-то серое. «Хвостатый, хвостатый!» – испуганно закричали мы, ведь волка нельзя называть по имени. А дедушка тогда лежал дома со сломанной ногой, он услышал крики и выполз. Взволнованный, он азартно пополз к изгороди, крича нам: «Несите мое ружье!» Твой Дамдин-ахэ бегом принес ему берданку. Грянул выстрел, шарахнулись кони и коровы. Запахло порохом, дым рассеялся, и дедушка пополз обратно. Он знал, что убил хвостатого и не особенно радовался. Через много дней мы увидели убитого волка... Вот какой меткий и азартный охотник твой дедушка!
В полдень мир движется и расширяется, горы кажутся далекими, долины просторными, под палящим солнцем все становится маленьким. На берегу ручейка собираются загорелые до черноты окрестные ребятишки. Озорной Жигмит-Сынгэ весь вымажется тягучей черной грязью, он смешно шепелявит и зовет всех купаться. А маленькая девочка Осорма чуть заикается и ловит старым платком гольянов. Мы галдим и брызгаем друг на друга водой, ручей становится мутным и желтоватым. Потом, проголодавшись, разбегаемся по домам. Мален/ьие черные тела врассыпную несутся по зеленой траве и быстро– быстро ходят острые лопатки.
Возле кузницы отца всегда стоят телеги, к папе каждый день приезжают его русские друзья. Они сделали мне в сарае маленькие качели. Я раскачиваюсь и смотрю, как мама крутит кожемялку. Она ходит кругами и держит замаслившуюся палку, закручивая мокрую шкуру, с которой стекает белая пена, я быстро спрыгиваю с качелей и закрепляю другой конец палки в дыру кожемялки. Мама отдыхает.
Иногда на дороге покажется разноцветная и галдящая толпа. Это проходят цыгане. Все они смуглые и худые, женщины – в длинных оборчатых сарафанах, на их жилистых шеях висят крупные и красивые бусы, а глаза у них черные и глубокие. Что-то звонко крича, толпа мгновенно рассыпается по летнику и начинает выпрашивать у папы и мамы все, что угодно. Но шум медленно стихает и веселая толпа исчезает в дали. Что их гонит и куда они идут?
Продолжение следует.