ВЕСНА
С каждым днем становится теплее и теплее. Солнце все выше и ярче. И вдруг утром я услышал ликующий шум вырвавшейся на волю воды. Это побежал наш ручей. Обрадованный, я помчался туда... Желто-рыжая вода, похожая на чай, кружилась и пенилась, унося прошлогодние листья и комки ноздреватого снега. Я побежал поделиться радостью с Жамьбян-Дэби, но во дворе Намсараевых разгуливала отвязанная большая черная собака. Тогда я отправился к дедушке.
Дедушки дома не было. Бабушка, которую мы все звали Яман, что означает – коза, увидев меня, что-то вспомнила и тихо спросила:
– Дугаржап, твоя нагаса-эжи гостила у вас?
– Гостила, – ответил я.
– Ты знаешь как ее зовут?
– Нет... Нагаса-эжи – и все...
– Цыдыпова Дулма она. А я – Ерынтэева Дулма. Понял?
Бабушка смотрит на меня подслеповатыми слезящимися глазами, Но она все понимает и видит. Неужели она плачет или снова слезятся ее глаза? Мне становится жаль ее. «Слепая старуха!» – иногда ругается дедушка. А я, дурак, повторяю за старым дураком: «ааттаруха!» Больше никогда, никогда не буду так делать!
Придя к нам, бабушка, маленькая и незаметная, садится у дверцы печурки, пьет аккуратными глотками чай и неторопливо рассказывает новости... Сколько я себя помню она всегда любила и защищала меня. Мама наругает меня, а то и побьет. Куда я побегу? К ней, к бабушке! Она ласкает и успокаивает меня. Если дедушка дома, он сидит, водрузив на нос очки и раскрыв большую книгу, читает. На нас не глядит...
Смотрю на бабушку и нежная, теплая как весна, волна обволакивает мое сердце.
КРАСНОЕ ПАСХАЛЬНОЕ ЯЙЦО
У Жамьян-Дэби на щеках лукаво двигаются ямочки. Он дает мне серую бумажку.
– Понюхай! Знаешь что это?
Нюхаю. Конечно, я знаю что это бумага из-под махорки, но не хочу расстраивать друга. А Жамьян-Дэби мечтательно спрашивает:
-за красным яичком поедешь?
– Не знаю...
Побывать в русской деревне – моя самая заветная мечта. Жамьян-Дэби хорошо, он был там с отцом. Возьмет ли меня папа? Однажды мама поехала на коне в деревню, я долго бежал за ней и кричал: «Мама! Возьмите меня к русским». Мама остановила коня и ласково сказала: «Ты поедешь потом с папой за красным яичком... »
Весенний ветреным днем папа запряг коня в телегу. Вдруг подошла мама и, застегнув на моем тэрличке верхнюю пуговицу, весело сказала:
– Ты поедешь с папой за красным яичком.
Сердце мое ликующе подпрыгнуло!
Радостно подскакивает телега, быстро мелькают деревья. Холодновато, но повсюду цветет багульник, а вдоль кремнистой дороги Дунда-Мадаги оживает дикий абрикос – буйлэсан. Дорога усеяна огромными булыжниками, телегу кидает в разные стороны и резко подбрасывает, перед глазами все время подрагивает зеленая трава на обочине. Мы поднимаемся выше и выше. Папа вытягивает шею и пристально смотрит в верх на синеющие горы.
– Вон на той вершине у меня умер конь, а сам я еле спустился вниз, – говорит он, показывая рукой на отвесные хребты и гребни, на которые и смотреть-то страшно. Выше их – только голубое небо. – Я прискакал с той стороны, у вороного разорвалось сердце, а я ушел пешком в тайгу.
– Почему? – удивился я. На лице папы мелькнула печаль. Он долго молчал и, вздохнув, продолжил рассказ:
– Мы были на летнике у Соктуя... Однажды к нам прискакал отряд тапхаевцев. Они наставили на меня ружья и приказали ехать с ними. Пришлось седлать вороного... Отряд остановился в большой русской деревне. С криком и руганью тапхаевцы начали грабить семьи. Потом они стали пьянствовать и распевать песни. Я знал почти всех русских людей в округе. От стыда и позора чуть не ослеп. Наконец я осмелился и, вскочив на вороного, помчался в тайгу. Вслед загремели выстрелы, но ни одна пуля не задела меня. Я взбирался все выше и выше, бедный мой конь вспотел и пена хлопьями летела по ветру. На вершине он умер, а я побрел пешком... Бедный мой вороной... А тапхаевцы не искали меня, Наверное, опьянели и забыли обо всем... Но! Чу-чу!
Показалась русская деревня... Как здесь красиво, какие большие дома и окна! Пока я вертел головой, папа въехал в ограду, где неистово лаяла и рвалась с цепи лохматая собака. Если сорвется – сразу съест! В синей рубашке, смеющийся, вышел навстречу наш Ванька– тала. Я вспомнил, что мама зовет его – Петруни Ванька. Он поздоровался с папой, наклонился и пожал мою руку.
– Мэндэ-здрасти, дорогие гости! – сказал тала и повел нас в дом.
В чистом доме пахнет жареным мясом, На столе в стеклянных банках с водой растут развесистые ветви, на них пушистые ярко– розовые и синие шарики. Как хозяева умудрились подвесить такие маленькие яички на веточки? На подоконниках цветут цветы, а со стены строго смотрит на меня русский бог.
Жена нашего талы суетится у огромной белой печи, шурудит внутри длинной жердью с вогнутыми железными рогами. Жарко в избе! Вдруг она вытащила из печи горшок, а потом на железном подносе что-то круглое и золотистое. Так это же поросенок!
Сижу возле отца и наблюдаю. Вдруг открылась дверь, и в избу ввалилось много людей. Первый русский заулыбался, что-то сказал и обнял нашего талу. Касаясь друг друга щеками, они три раза расцеловались. Я выпучил на них глаза. Но и жена нашего талы также расцеловалась с одной женщиной. Вошел русский старик. Тала и его жена подбежали к нему и стали целовать вдвоем. Вот, оказывается, как празднуют русские!
Потом жена нашего талы засуетилась снова, поставила посередине избы большой стол и, пока я удивлялся разговору русских, быстро расставила много-много всякой вкусной и сладкой еды. У меня закружилась голова. Там были шаньги, пряники, пенки, конфеты, картошка, золотистый поросенок, что-то зеленое и красное, блестящие ножи и вилки.
Когда все уселись за стол, в больших деревянных тарелках принесли красные, розовые, голубые, зеленые яйца! Весело запел большой сияющий самовар. Почему мы ставим стаканы на блюдца? Оказывается, так лучше пить чай.
Смотрю -русские едят очень мало, пьют чай и громко– громко разговаривают, Сижу возле папы и озираюсь. Вдруг жена талы что-то сказала мне по-русски и положила возле меня мягкий калачик, шаньгу и еще что-то очень вкусное на вид, легкое и квадратное. Наверное, она угощает меня и просит есть. Сразу берусь за это легкое и квадратное, жую. Нет, не вкусно, на вид красиво, а вкуса нет, одна картошка внутри.
Долго мы сидели за столом, вдоволь я насмотрелся на русских, наслушался разговоров. Застолье заканчивалось, когда жена нашего талы вдруг зачастила: «Ой, гостинцы маленькому, гостинцы... » С этими словами она начала запихивать мне за пазуху всякую вкусную еду, потом протянула несколько разноцветных яиц.
Одно из них было красным!
МОЛЕБНЫ. ЧУДЕСНЫЙ ЛИВЕНЬ
Дядя Намсарай что-то выбивает на плоском желтом камне молотком и зубилом.
– Не подходи! – предупреждает меня Жамьян-Дэби. – Осколки могут попасть в глаз. Папа выбивает слова молитвы, а инструменты ему сделал твой папа...
А Бато-нагаса снова приходит к нам с какой-то бумагой. Читает: «Цыбенов Хайдап – середняк... Хайдапов Жапхандай... налоги... » Жапхандай – мой папа, а Хайдап – дедушка.
У нас новая божница, у дедушки – старая, он не часто молится богу. Бабушка шепчет молитвы все время. И меня учит. Бабушке и мне не до бумаг и разговоров, дяде Намсараю, наверное, – тоже...
Внезапно у Бычьей изгороди выросли три белые юрты. Говорят, что на наши лечебные источники приехал лама Жигмит-Сынгэ и устраивает всенародные чтения молитв. Бабушка взяла меня за руку и повела к этим юртам.
Видимо, в первой юрте собралось много народа, во второй – тоже, на улице был слышен громкий гул. От нагретой кошмы веет жаром. Люди говорят, что будет засуха... В третьей юрте несколько старух и пожилых женщин сидели на войлоке и монотонно читали молитвы. На красном столике из-под божницы стоит большая ваза. Мы сели и тоже начали читать. Гул усиливается, мне хочется спать, скучно. Вот как проходят молебны в юрте! А на вершинах-обо намного лучше и красивее... Скоро мы поедем на такой праздник!
В знойный день папа с мамой запрягли в телегу коня, одели лучшие тэрлики-халаты, крытые блестящей под солнцем чесучей. На мне новый тэрличок из голубой далембы. Тронулись в сторону горы Кусочи по зеленым травам и ярким цветам, мимо березовых рощиц, на всенародный праздничный молебен – обо-тахилган. У подножия горы Хара-Хада нас нагнала нарядная и веселая кавалькада всадников на лоснящихся под солнцем конях. Зазвенели узды и стремена. Красивая женщина в атласном синем тэрлике, не слезая с коня, разговорилась в мамой. С трудом я узнал в ней Цыренжап-абгай, мою тетю. Как сегодня изменились люди! Никто не ругается и не злится. Все довольные и веселые, в красивых одеждах, на конях и телегах спешат к подножию горы Кусочи.
Въезжаем в лес, наш конь нещадно хлещет хвостом, над ним тучами кружат пауты и оводы. Остановились на ровном пригорке. Папа распряг коня и привязал к березе. Сквозь густые листья вижу снующих туда-сюда людей и коней, запахло дымом костров. По каменистой тропинке мы вместе со всеми начали подниматься на вершину.
Наверху дует прохладный ветерок, далеко-далеко видна зеленая и голубая окрестность – горы, тайга, сверкающие извилины речушек. Люди все поднимаются и поднимаются, привязывают к деревьям разноцветные лоскутки материй, несут хворост и подкладывают в костры по четырем сторонам обо – большой кучи камней, возжигают благовония. На длинных древках развеваются голубые полосы материй, на камнях – приношения. Ламы подвязывают к шестам бубны и барабаны, блестят большие медные тарелки.
Молебен начался. Ламы громко зачастили молитвы, зазвенели литавры, забухали бубны, люди разом упали на четвереньки и стали молиться... Монотонно, как во сне, потянулось время, У меня закружилась голова. Подул порывистый ветерок, и вдруг часто-часто закапали крупные капли дождя. Я быстро забрался под зеленый мамин плащ-субу. Небо задвигалось и оглушительно треснуло, обрушился ливень. А ламы все продолжают читать. Смотрю – весь мокрый папа гордо держит над ламой черный зонтик, над другими ламами тоже зонты и плащи. Бухают барабаны и бубны, звенят литавры, гулко и громко читают молитвы ламы, грохочет гром и сверкают молнии.
– Началось! – облегченно и радостно выдохнул кто-то в толпе. – На обо-тахилгане всегда идет дождь.
Я тоже рад и, молча, соглашаюсь с ним...
Но гроза прошла, снова выглянуло солнце. Ламы продолжают читать молитвы. Один за одним люди потянулись обходить обо. Я понял, что молебен заканчивается. Вскоре вокруг обо кружило множество людей, потом среди них замелькали всадники, заскрипели и затарахтели телеги. Ароматный дым потянулся к небу, мы понесли свои приношения на камни обо. Потом ламы в красно– желтых одеждах пошли вниз, к подножию горы, людской поток потянулся за ними и медленно влился в Бычью изгородь.
Людской муравейник зашумел, раздались крики, смех, промелькнуло несколько русских людей из окрестных деревень. На досках, расставленных в круг, разложено кусками мясо. Стали усаживаться, мама подтолкнула меня в толпу. Началось обильное насыщение.
– Дугаржап, это тебе от меня. Держи!
Смотрю – дедушка Найдан протягивает мне кусок мяса. Я принял подношение и, как и положено по обычаю, поклонился подающему. Вокруг все угощают друг друга...
Потом разноцветная толпа ринулась смотреть состязания борцов, конные скачки… Ночью мы возвращаемся домой, Я сонно покачиваюсь в телеге, в ушах моих звенит и гудит, а перед глазами предстают яркие картины прошедшего дня.
Продолжение следует.