ЗИМНИЕ ДНИ. КТО ОХОТИТСЯ?
Заканчиваются осенние молебны. Деревья покрываются инеем. Начинаются долгие зимние ночи и студеные дни. Снега выпало много. Папа на двух телегах возит сено от Шэхэндэ. Уставший и закуржавевший, он возвращается поздно вечером и пьет в теплой юрте горячий чай из оправленной серебром деревянной чашки.
Теперь каждое утро я бегаю в сенник, перелезаю через жерди изгородей, собираю высохшие синие цветы. Чихаю от терпкого благоухания еще зеленой ветоши. Иногда, утопая в сене и вдыхая запах горьковатой пыли, взбираюсь на стог..
За изгородью встречаюсь с нашим рогатым и кастрированным козлом, который водит наших овец и коз. Наклонив голову, он смотрит на меня не мигающими желто– коричневыми глазами, пышную белую бороду развевает ветер. Козел укоряет меня и просит сена. Быстро бросив ему маленькую охапку, убегаю домой...
По утрам тихо. Дремлет заснеженная тайга. Накормив скот, мы гоним его на водопой. Вокруг ключа Махидун нарастает бело– зеленый ледяной бугор. Каждое утро папа идет туда с ломом и отводит в сторону воду. Но льда все больше и больше. Иногда коровы и овцы скользят и падают. На них недоуменно смотрят подкованные кони. Люди засыпают лед навозом и песком, всюду застывшие коровьи лепешки и овечий горошек, получаются темные дорожки, которые тянутся к ключу от стойбищ. Я люблю играть здесь. Катаюсь на льду. Зря папа и мама ругают меня, мороз все равно не даст долго играть – щиплет щеки и нос, замерзают руки в овчинных рукавицах. В теплой юрте медленно оттаиваю. Растираю нос, щеки. Но что это? Правая щека упрямо твердеет. Отморозил! Ладно, дело житейское, никто не спросит за это. Выпив чашку арсы, бегу к дедушке.
Дедушка иногда не охотится. Он сидит в юрте и попыхивает большой черной трубкой, выпуская облака сине– белого дыма. Я останавливаюсь в дверях и смотрю на эти клубящиеся облака, в клочьях которых иногда появляется лысая дедушкина голова и его добродушное острое лицо. Я прохожу к печурке и сажусь на низенькую скамеечку около него.
В такие дни он читает монгольскую книгу. Но Дамдин-ахэ, своего сына, он не учит грамоте. Дедушка учит его скрадывать дичь и метко стрелять. Теперь Дамдин-ахэ попадает в любую мишень. «Табунщик знает норов жеребца, а охотник – ружья», – посмеивается дедушка.
Завидую курящим. Дедушка узнал об этом и сделал мне маленькую трубочку. Я растер красную кору лиственницы и листья табака, смешал. Дедушка сидит на кровати, я – внизу и тоже попыхиваю маленькой деревянной трубочкой, любуюсь на сизые облачка. Трубочка нагревается, принюхиваюсь -замечательно пахнет! Но вдруг голова начинает кружиться, живот выворачивает, во рту противный привкус. Сижу, стараясь не уронить достоинства. Сердце бьется часто-часто. В юрте становится темно и туманно... И вот, взявшись за руки, мы с дедушкой плывем над облаками, а внизу медленно кружится земля...
Бабушка долго отпаивала меня молоком и ругала дедушку!
Дни становятся студенее. Солнце по утрам бледное, а потом и вовсе теряется в тучах. Вечерами воробьи стаями садятся на жерди изгороди и чирикают на своих шумных собраниях: «Шурган будет! Шурган будет!». Дедушка знает язык воробьев. А назавтра начинается шурган– пурга.
Как только пригреет солнце я и Жалма-абгай идем в стайку убирать замерзшие коровьи лепешки, заносим сухой овечий навоз для подстилки. После обеда спешим играть. А дедушка и Дамдин-ахэ уходят охотиться. Папа тоже иногда охотится. Я тоже охочусь в густых ивняках. Заячьих следов много. Недавно я заметил следы в сеннике Намсараевых и потерял покой. Надо поставить петли! Но где искать проволоку? А два тонких ремешка от моих сапог – разве не два зайца!? Они прочные, зайцам никогда не порвать их!
Петли поставлены, ночами теперь не сплю. Сегодня, сегодня ночью обязательно должны попасться зайцы в мои петли! Я сам сниму с них шкурки. Можно сшить шапки или же увезти в деревню и продать. Не спится. Чуть свет – бегу в сенник Намсараевых. Издалека вижу – есть! Что-то чернеет на снегу. Подхожу ближе – петли пусты. Разочарованный, возвращаюсь домой... Дедушка каждый день приносит домой по десять зайцев. Он подвешивает их на решетчатых стенах юрты и оттаивает... Все мужчины стойбищ Алханая зимой ловят зайцев. Мясо едят, шкурки продают. И мне надо скорей научиться ловить. Зайцев у нас тьма– тьмущая! Один только наш дедушка ловит их за зиму сотнями.
Все охотятся. Сыновья Золтоевых, Аюша и Бубэ, поедут на телегах за сеном, а заодно и зайцев привозят. Они хорошие охотники. На склонах заснеженной Мадаги, в тайге, они ставят петли на хорьков и солонгоев. Кто увидит, сразу узнает – Золтоевы ставили.
Каждое утро по белому снегу, мимо нас, проходят охотники с ружьями. Только дядя Намсарай не охотится. А почему? Об этом я и у матери спросил.
– Тебе какое дело! – прикрикнула она на меня. -зачем ему охотиться! Они хорошо живут...
Но ведь дедушка,Дамдин-ахэ и другие охотятся Я тоже буду охотиться, когда стану взрослым... Не идут зайцы в мои ременные петли!
БЕЛЫЙ МЕСЯЦ – САГАЛГАН
Пока считали дни и готовились к празднику Белого Месяца, он уже наступил. Идут последние приготовления, папа и мама убирают в юрте, до блеска вытирают бронзовых божков, вечером зажигают благовония и лампадки. Завтра – праздник!
Просыпаюсь. В юрте – благоговейная тишина. По обе стороны божницы из красного дерева выстроились сверкающие божки. Изумленно смотрю на них, какие они нарядные и красивые! Вот с краю совсем юный божок. У него пухлые щеки, бесстрастное сияющее лицо, прямая осанка. Он держит четки и внимательно смотрит на меня большими круглыми глазами. Я тоже внимательно смотрю на него. С праздником!
Стекла с божницы сняты. Перед божками расставлены блюда с разной едой. В ровном мерцании медных лампад отблескивает капающая желтым жиром жирная грудинка. На блюдах много конфет в красивых обертках, белый сахар, печенье, пряники, калачи, пенки, масло, айрак, молоко...
– Когда же все это съест бог? – изумленно спрашиваю я у мамы. Она посмотрела на меня и на лице ее сверкнула улыбка.
– У папы спроси! – ласково сказала она, Нет, я не буду спрашивать у папы. Дождусь и посмотрю, как бог будет кушать. Когда мы закалываем быка или овцу, тоже жертвуем богу, но я ни разу не видел, чтобы он съел разбросанные кусочки мяса.
– А почему бог никогда не ест мяса? – недоуменно вопрошаю я. Но мне никто не отвечает.
Наверное, на этот раз бог съест все подношения. А может быть эти конфеты и сахар отдадут мне?
Откуда мы начнем праздновать скажет мама. Обычно мы начинали с верхних стойбищ. Я, Жалма-абгай, Дашима Гатапова и Жамьян-Дэби Намсараев идем гурьбой по тропинке, через кустарники, к Даржаевым.
Бабушка Даржаевых, Цыремжит-абгай, всегда ласкова и приветлива. Вот и сегодня она вышла из юрты встречать гостей. Хотя глаза ее видят плохо, она давно заметила нас. Морщины на ее лице лучатся улыбкой.
– Дети! – восклицает она, протягивая к нам руки, – по– нашему обычаю я вышла принять ваших коней.
Запыхавшиеся, мы наперебой приветствуем ее, гурьбой вваливаемся в юрту и, помолившись божкам, садимся в предвкушении праздника
– Благословляю и желаю вам благополучия! – кланяется Цыремжит-абгай и по обычаю каждый «встречается с ней», прикасаясь к ее рукам двумя протянутыми руками.
– Цыден– Еши ушел к Лыгдыновым, Цыбегжидма побежала играть с Сунданом, – приговаривает Цыремжит-абгай, ставя на треножник очага прокопченный котел. Слева от нее оттаивает занесенное с улицы мясо, белеет мелко нарезанная домашняя лапша. А бабушка продолжает рассказывать новости:
– Молодежь гуляет. Наша Цырчигма поскакала к Золтоевым, Найдан Лыгдынов, парни Золтоевых, дочка Намсарая заседлали коней и вместе празднуют по стойбищам...
Припухлые щечки Дашимы жарко краснеют. «Золотая Дашима!» – называет ее мама. Я смотрю на нее и не понимаю отчего из золотой она стала огненно– красной.
Вдруг вбежал взволнованный Цыден– Еши, наш ровесник. Увидев нас, широко заулыбался.
– Сынок, поздоровайся с гостями, – ласково сказала Цыремжит-абгай. Но от избытка чувств Цыден– Еши только обрадовано рассмеялся.
Раскрасневшиеся, переглядываясь, мы едим из деревянных чашек вкусный суп с лапшой.
– Ешьте досыта! -то и дело слышится над нашими головами ласковый голос Цыремжит-абгай. – Потом можете играть на улице в тарбаган и волков. Хотите – играйте в юрте, у нас много лодыжек, возьмите цепочку Цырчигмы... Дугаржап, сколько тебе исполнилось?
– В Белом Месяце – шесть... Нет, семь! – бойко отвечаю я, оглядываясь.
Цыремжит-абгай открывает сундук и, вытащив оттуда сверток, смотрит на нас и добрая улыбка озаряет ее лицо.
– Ну, ребятишки, принимайте подарки Белого Месяца! Жамьян-Дэби, подходи. В какой год ты родился?
– Курицы!
– Значит тебе пять конфет. Кто еще в год курицы?
– Я, я... – перебиваем друг друга мы с Дашимой.
Мы суем за пазухи конфеты, сахар, пряники и выбегаем на улицу...
Наигравшись во дворе Даржаевых, бежим к Найдановым. Они живут в маленькой избушке с подслеповатыми оконцами. Лхамади-абгай дома нет. Но дедушка Найдан встречает нас как дорогих гостей. Усадив нашу ватагу на почетные места, он начинает готовить угощение. Взволнованные мы наблюдаем, как Найдан-ахэ раскатывает тесто и быстро– быстро нарезает острым тонким ножом лапшу.
Здесь мы снова едим суп с лапшой. Животы наши становятся тугими и уже трудно бежать. Не спеша мы бредем к Жалсановым.
Нас встречают жена дяди Жалсана – Должин-абгай, ее дочка Дыжит. Сын Жамбал, видимо, отправился куда-то в гости. Громким и скрипучим голосом Должин-абгай приветствует нашу компанию. Сонные и вялые, мы пьем чай и лениво хлебаем суп с лапшой.
– Уже поздно, – ласково говорит Должин-абгай, – оставайтесь у нас ночевать, играйте. Завтра домой пойдете. Куда вы на ночь? Снимайте шубенки. Гости Белого Месяца обязательно должны ночевать...
Мне не хочется оставаться. Боюсь. Ведь это стойбище на самом краю Мухар-Хунды, а один лама говорил, что в Мухар-Хунды водятся черти, Слышал я также, что черти всю ночь до рассвета терзают лошадей . «Почему они не проведут молебен и не изгонят чертей?» – думаю я...
Ночевать мы у Жалсановых не остались и ночью же вернулись домой.
Сагалган длится целый месяц. Однажды к нашей юрте подкатил на санях русский мужик. На нем была черная козья доха мехом наружу. Интересно, кто это? Долго я рассматривал его. Мужик неторопливо распряг коня, привязал его к коновязи. Он все время посматривал на меня и улыбался. Потом спросил, мешая русские и бурятские слова:
– Папка твой дома?
– Дома, дома, -зачастил я обрадовано.
Посматривая на меня, мужик взял из саней туго набитый мешок, подошел к дверям нашей юрты, положил на землю мешок, сбросил на него доху, сверху – мохнатую шапку. Я понял, что он ждет меня, подбежал, открыл дверь и ринулся в теплый сумрак юрты. Мужик неторопливо вошел за мной.
Папа рылся в ящике, где хранил всякие железки и инструменты. От звона он ничего не слышал. Мамы и Жалмы-абгай дома не было.
– Мэндээ! Здравствуйте! – громко и радостно сказал мужик и раскрыл для объятий большие руки. – С Белым Месяцем! Праздник... Почему работаешь?
Папа оглянулся и встал. Они обнялись и расцеловались.
– Мэндээ, Ванька– тала! Хорошо, ошень хорошо! – смеялся папа, разглядывая друга.
-как баранухи, яманы? Жирные? Волков нет? – расспрашивал гость.
– Хорошо, ошень хорошо! – продолжал радоваться папа.
Появились мама и Жалма-абгай. Увидев гостя, мама сразу поставила на недавно сложенную печурку чай, подбросила в огонь дрова.
– Тала приехал, – приговаривала она, – надо мясо с улицы занести, сена его коню дать.
Папа и его друг оживленно беседовали, мешая русские и бурятские слова. Я понял: папа будет что-то будет ремонтировать Ваньке– тала... Русские друзья отца часто привозят ему для починки ружья, топоры, ножи, самоварные трубы, расплачиваясь хлебом, мукой, зерном. У папы много друзей, он никогда не торгуется с ними, принимает все, что они привозят, ремонтирует и отправляет обратно. С нашими овцами иногда пасутся и овцы наших русских друзей. «Вот этот большой черный баран – не наш, а папиного друга», – доверительно сказала мне однажды Жалма—абгай.
Мама всегда увозит нашему другу подарки – сухожилия для ниток, выделанные шкуры, баранью грудинку... В седельных сумах она часто привозит нам большие ковриги хлеба, калачи, вкусные шаньги и булочки. Летом, когда курят араку, оставляют в большом деревянном жбане первач. Крышку жбана забивают деревянными гвоздями, ставят на хранение в тени. Это для нашего друга...
Сагалган продолжается. Днем и ночью мимо нашего стойбища проносятся нарядные всадники на конях с лохматыми гривами и красивыми седлами, веселыми хмельными голосами распевая песни. Скорей бы подрасти и праздновать как взрослые!
СОБРАНИЕ. КАКОЙ ГРЕХ СОВЕРШИЛ БАТО-НАГАСА?
Дни становятся длиннее, после полудня у домов и юрт подтаивает снег. За юртой дедушки, на жерди изгороди садятся синицы, они весело, совсем не по– зимнему, перекликаются и вдруг улетают с протяжными криками.
В нашей юрте собралось много людей, пьют чай, табачный дым сизыми слоями плывет к дымоходу. Сегодня у нас будет собрание, все взрослые мужчины нашего Загдачея толпятся у нас. Они ведут неторопливые разговоры о работе и жизни. Только от Намсараевых тут никого нет. «Они и без собрания хорошо работают и хорошо живут», – думаю я. Собрание назначено на вечер, не проспать бы!
Долго садится солнце, собрание все еще не начинается. Я лежу на кровати босиком, прислушиваюсь. Порой проваливаюсь в туманную дрему. Встрепенувшись, вдруг слышу: заспорили что и когда сеять. Зачем спорить? Я знаю – Намсараевы сеют пшеницу. Почему бы и другим не посеять?
– Надо сеять ярицу. Какой хороший суп получается из ярицы! – никак не может угомониться Шархандай-ахэ.
В Тамхи-Баряшине несколько мужиков вместе вспахали землю. А наши все еще не могут договориться что сеять. Пшеницу или ярицу?
Я давно знаю пшеницу, гречиху, а недавно видел усатый ячмень. Их сеют мужики в русских селах вокруг Алханая.
Я так и не узнал, что решили мужики и сколько длилось собрание. Проспал! Но как-то я сбегал к Бато-нагаса и увидел, что он сделал плуг: к раздвоенному стволу тонкой березы он приделал большой железный лемех и собирался пахать землю.
Нагаса– эжи, мама моей мамы приезжает к нам где бы мы ни кочевали. На ней старая коричневая шуба без складок в поясе, седая голова острижена, а на сморщенной шее висят большие четки. На старости лет она подстриглась в монахини– шабгансы. Годы согнули ее и ходит она, опираясь на кривую палочку, но упрямо поднимает голову, чтобы все хорошо видеть и слышать. Сейчас она сидит на правой стороне нашей юрты и тоскливо смотрит большими черными глазами в даль.
– Этот упрямый Бато никак не хочет отступиться от своей затеи, – говорит она громким голосом моей маме, – Он хочет резать землю железом. Это большой грех, Ламы не одобрят его, бог не простит. Он хочет распахать наши родовые угодья в Мадагын-Хунды, ты слышишь, Цыбжит!
Она грозно постукивает палочкой о землю, но глаза ее увлажняются. И вдруг мне становится жаль ее. Бато-нагаса и вправду живет в Мадагын-Хунды, когда-то там жили и мы. Мама все время напоминает мне, что мое тонто – место рождения, в Мадагын-Хунды. «Ты был капризным, ревел все время. Летом, в ночь кукушкиной песни, не давал мне спать»,– говорит она иногда. Неужели я был таким маленьким? В Мадагын-Хунды есть лиственницы, осины, березы. Где же куковали кукушки?
Продолжение следует.