Лама. Изгнание злых духов
У нашей коновязи я увидел чужого коня. Удивлённый, забежал в юрту и замер, онемев: к нам приехал лама! На нём толстый красноватый халат, широкая полоса красной же материи перекинута через плечо. Тучный и комолый, он восседает на мягком крашеном тюфяке, поджав под себя калачиком ноги. В холодных карих, навыкате, глазах – строгость и отрешённость. Перед ним поставлены блюда, справа от него – низенький столик из-под божницы.
Оробевшая мама, сразу стала маленькой, она, молча, пьёт чай. Заметив меня, прошептала суровым голосом:
– Поклонись и прими благословение!
Онемевший и испуганный, зажав шапчонку под мышкой, я низко кланяюсь и подхожу к ламе. Что-то дробно и глухо простучало по голове. Это лама благословил меня зажатыми в кулаке четками. Притихший, незаметно присаживаюсь на свою кровать.
Все молчим. В юрте напряженная тишина. На улице ветер, глухо шумит и постанывает лес.
К дымоходу потянулся пар, на жарком очаге вскипел котел с водой. Мама заварила благоухающий чай в медном чайнике и, низко поклонившись ламе, протянула обе руки.
– Вашу чашку? – попросила она тихим голосом.
От изумления я вытянул шею в направлении ламы. Вот это да! Неужели у него своя чашка?
Лама вытащил из-за пазухи что-то завернутое в синий шелк, развернул и извлёк оттуда деревянную чашку. Пошевелив губами, он сильно обдул чашку и подал маме. Она налила чай, добавила в деревянные блюда хлеб, калачи, топленое желтое масло. Лама пьёт, чавкает и жуёт, потеет, шевелит губами и бровями.
На улице раздались шаги. В юрту вошел папа. Оробевший и ссутулившийся, подрагивающими руками он заправил шапку за кушак и, вдруг упав на четвереньки, стал класть поклоны. Потом он встал и, продолжая кланяться, подошел к ламе в ожидании благословения. Лама небрежно и плашмя ударил его по голове священной книгой. Не разгибаясь, папа попятился за очаг и, смотря на ламу преданными глазами, умоляюще проговорил:
– Уважаемый ламбагай, мы безмерно благодарны вам за то, что вы осчастливили нашу юрту своим присутствием. Просим вас совершить у нас молебен и изгнать злых духов.
Откинувшись назад, лама набивает рот хлебом и беспрерывно жуёт.
– Постараюсь исполнить вашу просьбу, – наконец говорит он, прожевав и отдышавшись. Голос у него немного сиплый и утробный.
Я освоился и привык к ламе. Мне не терпится посмотреть как он будет выполнять просьбу папы... В суете миновал день, закрыли скот и овец.
Наступил тёплый безлунный вечер. Ни ветерка. В юрте ровно мерцает бледно-жёлтое пламя лампы. Лама листает страницы священной книги и что-то бормочет про себя. Готовится к изгнанию злых духов. Папа, мама, прибежавшая от дедушки Жалма-абгай и я – сидим в темноте и смотрим на него.
Ночь окутала землю. Лама пошарил в своей большой суме, вытащил оттуда черную, как ночь, материю и накрыл перед собой столик. Потом достал ящичек из красного дерева, а оттуда извлек бубен, расшитый зелёным шелком с кистями, который он положил, направив в сторону очага. Шея моя вытягивается к ящику все больше и больше. Появились какие-то медные и латунные чаши, тарелки, колокольчики, костяная труба – гандан. Дедушка говорил, что такую трубу делают из берцовой кости молодой девушки. Как делают, а куда девают девушек? Страшно и любопытно!.. Лама взял из нашей божницы медную чашу–тахил с зерном и поставил перед собой. Мы, взволнованные и робкие, наблюдаем за приготовлениями нашего избавителя от бед и злых духов.
Но вот он начинает громко читать, позванивает колокольчиком… На столике, накрытом черной материей, кадят ароматом благовония. Рокочущим и монотонным голосом лама прочитал много страниц. Неожиданно остановившись, он поставил свою чашку на столик. Мама налила чай, добавила в блюда еды. Мы тоже чаевничаем.
Потом лама одевает на голову диковинную желтую шапку с мохнатыми кистями, которые закрывают его лицо, пододвигает к себе бубен и колокольчик. Труба– гандан из берцовой кости молодой девушки зияет двумя черными дырами. Жутко! Нахохлившись, как маленькие птенчики перед стервятником, мы сидим молитвенно сложив ладони.
Папа тушит лампу. Сидим в грозной темноте. Гремит бубен, звенит колокольчик: «Бум-бум! Дзинь-дзинь!» Лама утробно читает, восклицая: «Лаа малаа сулваан доо, гэндэн малая сулваан доо!»
Нас пробирает дрожь, пот разъедает глаза, по спине бегут мурашки. В звон и гром вплетаются рокочущие звуки раковины и гандана, будто ревёт бык. Страшно! Сестра мне рассказывала, что когда дуют в раковину или в гандан, то собираются черти. Может быть, сейчас они все собрались в юрте? «По-ой! По-ой! По-ой!», – отчетливо кричит в экстазе лама, но до меня эти слова доносятся как : «Прочь! Прочь! Прочь!».
Ночью чертей изгнали. Утром, довольные и осмелевшие, мы провожаем ламу...
Наши соседи
Недалеко от нас живёт богатая и многочисленная семья Намсараевых. У них много породистых белых овец, коней, коров и быков. На дворе – большая белая юрта, красивая и легкая бричка, телеги... Есть у них тёплый бревенчатый тепляк для ягнят. В этом тепляке осенними и зимними ночами собираются и играют молодежь и дети.
У Намсараевых два подростка – девочка Цыгмит и приёмный сын Цырен-Доржо. Есть у них и маленький Жамьян-Дэби, мой ровесник. Я дружу с ним, но играем мы не часто. Ведь я – неугомонный человек, люблю охоту, кидаю камнями воробьев и голубей, не знаю молитв, заклинаний, не умею читать. Мы не подходим друг другу. Отец моего друга – Базаров Намсарай читает старомонгольские книги, умеет писать. Он обучает своего сына. А мой папа ничего не запрещает мне.
Жамьян-Дэби редко ходит играть в тепляк. Чаще он сидит в юрте и учит монгольскую грамоту, молитвы и заклинания. А я ещё не пропустил ни одной игры!
Вечерами в тепляке собирается много молодёжи и детей. Мы расстилаем на земле большой белый войлок, высыпаем из кожаного мешка позванивающие кучи овечьих лодыжек. Мальчики и девочки закатывают правые рукава, веселясь и подмигивая друг другу, садятся играть. Я смотрю, затаив дыхание. Высоко взлетает серебряная цепочка, играющий молниеносно успевает схватить с войлока горсть лодыжек и поймать её на лету. Ведь он проиграет, если не успеет поймать цепочку или выронит хоть одну лодыжку...
В лунные вечера, наспех поужинав, я бегу к друзьям. Мы играем на улице. А там – шум, смех, гомон. Серебряный круг луны брызжет сиянием на долину, окаймленную горами, на Мадагу, Тамхи-Баряшан, речушку Загдачей – на весь Алханай!
– В палочку-выручалочку!
– Нет. Золото будем прятать!
Иногда на брёвнах во дворе Намасараевых проходят молодёжные вечерки. Кто-нибудь обязательно начнет: « Месяц серебряный светел...» И вот уже множество парней и девушек, обнявшись и покачиваясь, поют протяжные песни. Нежная волна забьётся в моей груди, трудно станет дышать, и вдруг тёплые слезы побегут по моим щекам. А песни все льются и льются – о родине, любви, отце и матери, нашем Алханае. Медленно плывёт по звездному небу луна...
Сам дядя Намсарай – плотник и столяр. Зимой у него мало работы и потому встает он поздно. Накинув на широкие плечи меховую шубу, крытую синей далембой, он не спеша направляется в кустарники по нужде. Обратно возвращается тоже не спеша, громко покашливает, прочищая горло и сплёвывая далеко в сторону. Зайдя в юрту и не снимая шубы, он набирает из чашки полный рот холодной воды, толстые щеки его раздуваются. Дядя Намсарай моется: смачивает лицо и руки, берет розовое мыло и выпускает на ладони тоненькую струйку воды. Душистые и ароматные запахи плывут, наполняя юрту.
– Отойди! Брызги долетят! – прикрикивает он на меня.
Испугавшись и даже не закрыв дверь юрты, я выскакиваю на улицу и бегу домой. Мама подшивает обувь, увидев меня, добавляет к моему испугу:
– Опять окно соседям разбил!?
Нахохлившись и насупившись, сижу и помалкиваю.
– Иди и собери щепки! – дает мне задание мама.
Добежав до дров, я быстро набираю полный подол тэрлика пахнущих смолой щепок.
У нас много соседей. Недалеко – стойбища Бато-нагасы и Гатаповых. Бато-нагаса знает монгольскую грамоту, мастерит телеги, заостряет и оттягивает ломы, охотится в тайге. Все окрестные буряты уважают его. У них есть маленький толстый сын Дамдинжап, мой двоюродный брат, он ещё не ходит.
Гатаповы живут слева от Бато-нагасы. Сам Гатап высокий и худощавый человек с тонкими чертами лица. Говорит и сам же смеётся над своими словами. Монгольской грамоты он не знает, но зато хорошо говорит по-русски. Дочка их Дашима – моя ровесница...
Я знаю всех наших соседей. За густыми ивняками живут Поненовы. Дальше у самого края Мухар-Хунды – Лыгдыновы, Пунсуковы, Дармаевы, Даржаевы, Найдановы, отца которых прозвали Бык. На правой стороне речки – стойбище Золтоевых, рядом с ними живут Эрдынеевы. Возле Боро– Судул – Ошоровы, там же и Шарагшан-абгай.
Впереди нас есть родник – Махидун. Там живут Доржиевы, Дамбаевы... Бабушка Доржиевых Цыгмит-абгай моя крестная. Недавно крестная подарила мне козлёнка. Он растёт и у него уже появляется бородка. Мы тоже что-нибудь дарим крестной.
Внук Доржиевых Содном-Даржа стал ламой, тоже будет изгонять злых духов. У них есть еще внуки – Намсарай и Цырен. А внучку Должин они отдали Дамбаевым. Кажется, дочка Гатаповых тоже взята у Гомбо Доржиева... Сам старик Гомбо иногда ходит выпившим. Он немного заикается, но шутник и острослов каких поискать. Заикаясь, он говорит громко-громко. Иногда скажет что-нибудь такое – все покатываются от смеха.
Продолжение следует