Чабаны
Высокомерные белобородые козлы, которые водят овец, долго привыкают к новому месту. Но с каждым днем наше маленькое стадо уходит все дальше и дальше. Вот они уже разбредаются по склонам и кустарникам Саган-Шулута. Жалма-абгайи я – чабаны. Взявшись за руки, мы бежим по высоким осенним травам. Если глупые овцы уходят за гору, мы с криком и плачем, до боли в печенках, летим за ними мимо кустарников и больших камней. Иногда на наше счастье овцы доходят до солнцепеков и возвращаются назад.
Жалма-абгай собирает овец в кучу, быстро-быстро тычет пальчиком и радостно заключает: «Все!». А я ещё не умею считать. Потом мы проворно взбегаем на крутой склон и громко поём песни в честь нашего везения.
Чабаны во время пастьбы овец всегда что-нибудь ищут.
– Сарана! – радостно кричит сестра, – здесь еще может быть. Ищи!
Всюду полыхают красками осенние цветы. Есть среди них и высокая сарана, которую мы зовём улалзай. Жалма-абгай нашла и уже копает. Я ищу проверенным способом: сплевываю на ладонь левой руки, а пальцем правой сильно бью по слюне. Куда полетят брызги, там и будет сарана. Брызги летят в разные стороны, а сараны нигде нет. В поисках приближаюсь к сестре.
– Вот! – хвастает она и показывает мне на ладони маленькую луковицу в коричневой шубке. – На, ешь. Не разжевывай сразу, там должен быть маленький свисток.
С вершины Саган-Шулута видна речушка Загдачей, сверкающая под лучами солнца. Кто-то ездил на коне в русскую деревню и возвращается на стойбище. Лениво шагает конь, наверное, хозяин купил много хлеба. Папа или мама тоже ездят в русскую деревню, привозят мне вкусные булочки. Я их прячу в маленьком ящичке перед божницей.
Дни становятся короче и прохладнее. Лежу на спине в мягкой ветоши и отдыхаю. Земля усеяна зелёными, жёлтыми, рыжими листьями, ветерок разносит терпкие запахи осени и вдруг овеет благовонным ароматом, от которого закружится голова. Очнёшься, а овцы уже ушли далеко-далеко. Пока впопыхах догоняешь их, к штанам прицепится много колючих репейников. Жалма-абгай поплюет на ладони и скатывает их.
Долго тянутся осенние вечера. Овцы и скот толпятся на стойбище. Со склонов темнеющей Мадаги плывёт туман. Ночью всех животных закрывают в загоны. В юрте тепло и уютно, жаркое желтое пламя пылает в очаге, на треножнике бурлит котел. Папа разложил около себя сделанные днем ножи, ножницы, топоры и точит их оселками и напильником. Я выбегаю на улицу.
Тёмное небо теплой ночи усеяно золотистыми звездами. Ой! Что это чернеет впереди? Аа, это же дрова... На левой, отвесной, стороне Мадаги, буйно заросшей диким абрикосом – буйлэсэном, есть пещера. Страшно! Легкий ветерок доносит шум, это торопливо бежит наша неугомонная ре-чушка. Стой и слушай во мраке! Кто постукивает и шевелится в ночи? Где это? Может быть, надо папе сказать? Слушаю... Ладно, лишь бы не черт!
Рассыпался, приближаясь, и внезапно затих дробный стук копыт. Потом за стайкой Намсараевых звякнули стремена, слышен шепот людей... Кто это? Испуганный, захожу в юрту. Никому не скажу о том, что, слышал. Не маленький – сам во всем разберусь! В юрте вкусно пахнет вареным мясом. Снятый с треножника котел исходит паром...
У дедушки
«После жирного мяса рот может облизать жадный черт», – вспоминаю я чьи-то слова и, вытирая губы после еды, бегу к дедушке.
О, как красиво светятся огоньки в дырах старенькой юрты! Откидываю войлочный полог, ярко горит огонь, светло и просторно. Бабушки и Дамдин-ахэ, брата папы, нет.
Дедушка покуривает трубку и отдыхает на деревянной кровати. Он поднимается, вытаскивает из-под деревянной кровати маленький ящик и подзывает меня:
– Дугуурка! Иди сюда, будем в лодыжки играть.
Мы выстроили в ряд много-много костяных овечьих лодыжек. Я выбираю себе «стрелков». Дедушка берёт блестящего «стрелка», долго целится, как из ружья, резко щелкает пальцем правой руки и сшибает левую лодыжку. Потом он долго ставит красного «стрелка», щелкает, на этот раз он роняет сразу две лодыжки. Дедушка меткий!
Теперь моя очередь. У меня маленькие и аккуратные «стрелки». Я сажусь, опираюсь на левое колено и, чуть приподнявшись, азартно стреляю. Сшибаю. Я тоже меткий! Дедушка радуется. Я продолжаю стрелять, то и дело слыша над ухом: «Попал! Хорошо. Ай, да Дугурка! Молодец Дугурка!» Я лихо «стреляю», ведь я не только в лодыжку могу попасть, я ведь и в воробьев чуть-чуть камнями не попадаю. Дедушка об этом ещё не знает... Увлекшись, мы азартно стреляем в лодыжки и обо всем забываем.
Лодыжками можно играть в разные игры. Конные скачки, катить, стрелять, трех быков друг у друга отбирать...
Потом дедушка чистит ружьё, готовит патроны. Вот тут-то не шевелись, сиди и смотри! В мешочках – порох, картечь, дробь. Есть патроны на крупную дичь, на птиц и другую мелочь. Тупым шилом дедушка выковыривает стреляные капсюли и чистит их гнезда кончиком ножа. Внимательно подбирает гильзы, некоторые подгоняет, ведь старые гильзы разбухают. Потом он вставляет капсюли, отмеряет порох...
Мы, старый и малый, большие друзья!
В кузнице
Сквозь полудрему я слышу удары молотка: «Тус-тас! Тук-так!». Это работает папа в своей кузнице. Проснувшись утром, я никогда не застаю его в юрте. Наскоро одеваюсь и бегу к нему. Останавливаюсь в дверях кузницы и смотрю.
Папа работает. Двумя руками он качает посвистывающие и постанывающие меха. На побелевшем от жара горне – зажатые клещами, докрасна накаленные, железки. В кузнице жарко, пахнет окалиной и огнём. Неожиданно папа оставляет меха, мгновенно выхватывает клещами из горна раскалённую железку и, поставив на наковальню, начинает расплющивать молотком. Огненные искры брызжут во все стороны! Красно-белое железо медленно темнеет, папа быстро бросает его в горн и берёт следующую заготовку. Снова начинает качать меха, гудящие, как ветер над сводом юрты. Потом опять выхватывает раскалённую железку из горна. Папа работает! Я стою в дверях, сонная дрёма медленно овладевает мной, глаза слипаются.
Но мне надо знать, что получится из этих железок!
Вот папа берёт из горна две полосы железа. «А-аа, это будут щипцы», – думаю я, но на моих глазах получаются ножницы. Вдруг вижу в клещах узенькую полоску. «Наверное, папа решил сделать ножик мне», – радуюсь я. Смотрю – папа рубит железку на ровные отрезки, удлиняет их, а на концах расплющивает маленькие шляпки. Так это же гвозди!
Много знакомых и незнакомых дивится работе папы. Люди всех алханайских стойбищ хорошо знают его. Он делает им ножи, щипцы для углей, железные ободы для тележных колёс, печные трубы, замки, раз в год подковывает коней, мужикам из русских деревень ремонтирует дрожки и тарантасы...
Продолжение следует