Если вы спросите у горожанина, боится ли он грозы и грома, то в девяносто пяти случаях из ста, он лишь снисходительно улыбнется и скажет:
- А чего ее бояться, грозу-то. Посверкает, погромыхает немного, да и закончится...
Сельский житель живёт ближе к земле и отнесется к этому вопросу совсем по другому - без улыбок и более серьезно. Он обязательно вспомнит какую-нибудь историю, связанную с грозой, когда молния ударила в дерево или в столб. И покажет вам это дерево с расщепленным стволом. Потом он припомнит, как несколько лет тому назад разнесло телевизор у одних соседей и убило козу у других. И все это без тени улыбки на лице. По крайней мере, он отнесется к вашему вопросу с такой же основательностью, как к вопросам по поводу ремонта техники, предстоящей уборочной страды или строительства коровника. Селянин обязательно посоветует вам закрывать в грозу окна, чтобы не залетела шаровая молния, и даст еще немало советов по поводу того, как уберечься от небесной кары.
Как обыкновенный горожанин я тоже относился к грозам легкомысленно. Мне нравилось буйство природы, когда небо громыхает и выливает потоки освежающей влаги на пропитанные пылью деревья, дома и дороги. Сидя в сухой и уютной городской квартире, я со спокойным интересом наблюдал за яркими вспышками молний, интуитивно ощущая, что на страже моей персоны стоят десятки громоотводов. Даже будучи на охоте или рыбалке, я никогда не испытывал чувства страха перед грозой.
Но одно засушливое лето в корне изменило мое отношение к этому великому деянию природы. В тот раз мы с дедом рыбачили у ильковского плотбища. Борисоглебские рыбаки хорошо знают этот большой и глубокий омут. Свою стоянку мы разбили среди высоких, стройных елей. В этом месте крутые склоны холмов покрыты густым смешанным лесом, основу которого составляют могучие разлапистые сосны. Ближе к реке сосняк сменяется березами, а у самой реки деревья растут вперемешку с ольхой, орешником и мелким кустарником. В одном месте из этого лесного винегрета длинной косой почти к самому берегу реки выдается пригорок с высоченными елями. Мы выбрали этот уголок, потому что здесь было сухо, и не очень надоедали комары.
После вечерней рыбалки мы развели костер, натянули полог и улеглись в ожидании утреннего клева. До полуночи все было спокойно, тихо и не предвещало никаких неприятностей. Необычным показалось нам лишь поведение местных лягушек, которые ни с того, ни с сего вдруг стали сползаться к нашему костру, хотя мы их не приглашали. В каком-то тихом безумии они толпами ползли и ползли из темноты окружающих кустов.
Это выглядело фантастично: десятки и сотни лягушек, словно загипнотизированные, тянулись к пламени костра, и, уставившись на него своими выпуклыми, ничего не выражающими глазами, замирали в оцепенении. Какой уж тут может быть сон, когда вокруг тебя происходит лягушачья вакханалия, и стоит только приложить голову к рюкзаку, как сразу на твое лицо плюхается не очень-то приятное раскоряченное существо. Мы пытались разогнать непрошеных гостей, стуча палками по земле и вышвыривая в темноту ночи наиболее наглых пришельцев, но все старания были напрасными. Я прочитал немало книг о животном мире, но объяснить поведение лягушек в ту ночь до сих пор не могу.
Пока мы воевали с племенем земноводных, ситуация в атмосфере изменилась. Ранее чистое, звездное небо стало быстро покрываться темной пленкой, причем сразу со всех сторон. Послышались первые дальние громыхания, и окраины небосвода то тут, то там стали высвечиваться вспышками далеких молний. На всякий случай мы укрепили полог и затащили под него свое небогатое имущество. С грозами мы встречались десятки раз и всё обходилось...
Налетевший порыв ветра был неожиданным и столь сильным, что с верхних этажей елок на нас посыпались шишки, мелкие сухие ветки и всякая труха, а невысокий березнячок, темневший на опушке леса, склонило к земле словно траву. После первого шквала на какую-то минуту все замерло. А потом началось..!
Видел я всякие грозы, но то, что происходило, было похоже на кошмарный сон. Удары грома и вспышки молний обрушились на нас с каким-то остервенением. Обычно, чтобы узнать, как далеко до грозового фронта, я машинально отсчитывал секунды от момента вспышки молнии до начала громыхания, затем умножал это время на 0,3 и получал расстояние в километрах. Здесь об этой методике пришлось забыть, потому что молнии сверкали одна за одной, а то и одновременно, в разных местах опустившегося к земле неба, и гром гремел непрерывно. Было такое ощущение, что мы попали в кузнечный цех, где одновременно работают сотни молотов.
Звуковой фон громовых раскатов все возрастал и возрастал. Окружающий нас мир превратился в гигантскую машину, работающую вразнос, когда не действуют ограничительные регуляторы, и обороты машины беспредельно увеличиваются. В те мгновения, когда нам казалось, что громче, ярче и сильнее уже ничего не может быть, на наши органы чувств с неба обрушивался еще более страшные импульсы. И все это в палитре скрипа и скрежета качающихся деревьев, треска ломающихся сучьев и шума льющихся сверху потоков воды.
Однажды молния ударила совсем рядом. Небо над нами словно раскололось надвое, яркая вспышка космическим прожектором высветила долину реки, и одновременно со вспышкой грянул гром, хотя громом тот звук, который прижал нас к земле, назвать нельзя, его можно сравнить разве только с треском рвущегося пополам гигантского полотнища величиной с небосвод. Мы уже ничего не слышали, у нас заложило уши. С раскрытыми ртами мы были похожи на рыбин, выброшенных на берег.
Оставаться под кронами елей становилось опасно, потому что молнии по своим электростатическим законам выбирают в качестве жертв наиболее высокие объекты. Набросив на головы плащи, мы позорно бросили обжитую стоянку с рюкзаками, потухшим костром, лягушками, удочками и прочим скарбом, скрывшись в мелком кустарнике. Там было посветлее и немного поспокойнее. Мокрые, потрясенные и нравственно униженные, мы еще около часа наблюдали, как бесновалась природа. Наверно, такая же гроза обрушилась в 1953 году на Ростов-Великий, когда ветер подхватил золотые церковные купола и утопил их в водах озера Неро.
Теперь я понимаю причину уважительного отношения сельских жителей к этому непредсказуемому и, порой, страшному явлению. Мне стало понятно и то, почему фронтовики, ходившие в штыковые атаки и бравшие “языков”, подрывавшие шедшие на них танки и прокладывающие проходы в минных полях, на вопрос - что было самым страшным на войне - в один голос отвечают, что нет ничего страшнее и безысходнее, чем бомбежка и артобстрел.
Фото из Интернета