Каждый из нас мнит, что чувствует и понимает природу.
Особенно мы, горожане. В силу своего образовательного уровня. Но более
всего в силу своей амбициозности.
Сельскому жителю, хотя он и проводит почти всю жизнь на лоне природы, особо упиваться её красотами некогда. Тогда как горожанин использует каждую вылазку на неё с максимальной выгодой для души и – самое главное! – для желудка.
С ранней весны до глубокой осени полкают представители рабочего класса, народной интеллигенции и граждане без определённого места жительства по лесам, лугам, по берегам рек и озёр, добывая себе пищу и лекарство, пугая отупевших от бессмысленного своего тру¬да, полуодичавших в ходе реформ поселян.
Почки, корешочки, грибы-ягоды, травки – сколько флоры, не говоря уж о фауне, ведают дети железобетонных коробок! Посконные же пейзане почти напрочь утратили знания и навыки, столетиями нарабатывавшиеся их предками, в силу появившейся было в годы социализма их ненужности. Что и даёт горожанам основание считать себя хранителями народных знаний, а потому – действительными хозяевами природного богатства. Хозяйские эти претензии подкрепляются к тому же властными полномочия¬ми, почти без остатка перешедшими к чиновникам, опять же властвующим в городах.
Сибирское патриархальное общинное самоуправление – где ты? И следа не осталось! В каждом приезжем горожанине селянину видится чиновник, носитель власти. А к властям у крестьянина отношение трепетное, до изморози на спине. Кто её знает, какую ещё революцию или перестройку затеют! А расхлёбывать достаётся пахарю да скотнику. Имуществом, унижением, ссылкой, а то и стенкой. Сопротивления властолюбивым пришлецам хватило на два десятка лет – на 20 –30-е годы прошлого уже столетия. А потом город артиллерией да штыками отбил у селян всякую охоту пререкаться с властью.
Социальная революция, давшая одним – якобы пролетариям – власть, более неподконтрольную обществу, чем самодержавие, а другим – полное безвластие, какого до сей поры не было в Сибири, не знавшей крепостного права,– эта революция во имя призрачного пролетарского блага нанесла ущерб не только душам селян, не только их экономике, но и их матери-природе.
Что с ней сотворили «строители нового мира»! – пред¬ставить страшно. До какого невежества и идиотизма нужно было дойти, чтобы под гром барабанов и рёв труб изнасиловать великую Обь-кормилицу! Только полный идиот мог приказать возвести плотину Новосибирской ГЭС в месте, хуже которого нельзя было выбрать!
Сколько сёл и деревень было вырвано с корнем с насиженных мест, сколько могил предков осквернено и затоплено! Помню, как в конце 50-х, в начале 60-х двадцатого века по радио каждую весну, каждое лето объявляли, что опять в обской воде появилась то одна, то другая холера. А береговые жители рассказывали про всплывающие со дна водохранилища гробы. Жуть!
Мы приехали в Колывань в августе 1957 года. Три часа плыли – сначала по широкой Оби – даже летом она была гораздо шире, чем мой родной омский и тюменский Иртыш в половодье! – затем по Чаусу.
Теплоход пристал к дебаркадеру, мы сходили по деревянным трапам на широкий берег-луговину. Перед нами на высоком холме стояло большое село с удивительно правильными – по сторонам света – улицами. По обоим берегам реки сидели рыбаки – пожилые, молодые и пацаны. И отец на следующий день первым делом по¬вёл нас на рыбалку.
Мы сидели на склоне высокого и крутого берега Чауса, а прямо перед нами простиралась широкая пойма двух рек, за которой синел бор, а за ним дымили трубы. «Новосибирск»,– показал отец рукой. И я удивился, так близко оказался город, из которого мы так долго плыли!
Но в первую же весну меня ждало ещё большее чудо – Чаус разлился, затопил луга, слившись с Обью, и теплоходы теперь плыли напрямик – порой задевая макушки затопленного тальника. Это было настоящее, при¬родное, а не искусственное водохранилище, не чужеродное природе. На него-то и указывали умные люди, когда воз¬ник вопрос о строительстве ГЭС. Ничего не надо было губить, ничьи судьбы не нужно было коверкать. Не нуж¬но было подставлять Новосибирск под угрозу затопления при аварии плотины или шлюзов. Нужно было лишь совместить интерес человеческий с интересом природы. Но – «нет таких крепостей, которые не взяли бы большевики»!
Ну, не везёт Колывани, и всё тут! Не повезло при строительстве Транссиба, когда из соображений экономии при переходе через Обь построили мост в Кривощёково, дав тем самым якобы рождение Новониколаевску. Но кто посчитал убытки от того, что остались в стороне и стали чахнуть Сибирские Афины – Томск, центр губернии, другие северные города и городки, которые на тот момент имели и процветающую экономику, и высокую культуру.
Легенда это или не легенда, но, якобы, колыванские и томские купцы предлагали железнодорожным проектировщикам взятку, чтоб склонить их к колыванскому варианту – пройти по Московскому тракту через Дубровино. Но честные инженеры отказались. Видать, вправду говорят, что простота хуже воровства.
Впрочем, колыванские-то купцы вряд ли стали тратиться на подкуп – они ничего не потеряли. Три с половиной тысячи колыванцев переехали на новое место и построили Новониколаевск. И на том умножили свои капиталы. Так что зря новосибирские историки пытаются представить этот факт, как противостояние Колывани и Новониколаевска.
А проиграла, как всегда, матушка-природа, потому что новый город уничтожил не скудные колыванские колки, а прекрасный бор. Вековые сосны как строительный бесплатный материал – наверно, и это тоже входило в «экономичность» кривощёковского варианта!
У наших строителей завсегда так – экономить на мелочах, проигрывая в большом. Уже в постсоветское время было-таки принято решение проложить через Кудряшовский бор, остаток от древнего доновониколаевского зелёного массива, автомобильную трассу «Байкал». Вновь соблюдался московский интерес иметь короткую дорогу на Иркутск. Вновь игнорировался интерес местных жителей, поскольку для Новосибирска более выгодно было развивать южное направление, при котором он получил бы на самом напряжённом участке движения обводную дорогу, не потеряв и без того чахоточную часть своих «зелёных лёгких». Даже американские старушки-экологи приезжали губернатора отговорить от этой затеи. Я расспрашивал по этому поводу бывшего губернатора Виталия Петровича Муху. Тот грустно улыбнулся: « А ты знаешь, кто там командовал всем? Они мне в Москве прямо сказали, что если буду упрямиться, то область вообще ни черта не получит!»
В бандитские годы ельцинских реформ новосибирские сосновые леса подверглись воистину варварскому истреблению. Сделать это было проще и потому, что всех профессиональных лесников из областного управления выжили, во главе стал какой-то архитектор из Омска. Не профессионал в лесоустроении, зато ставленник губернатора. Сибирский лес везли за бесценок в Китайщину – и так по всей Сибири! Денно и нощно. Без необходимых документов. Облысели берега Обского водохранилища. Красный лес незаконно пилили даже в знаменитом Караканском бору. Пустыня появилась в таёжной Пихтовской зоне. И так везде. Воровская власть, словно подготавливая сдачу Сибири китайцам, торопилась выжать для себя из её вековых богатств. Не отставали от неё и грабители помельче. Когда, при какой власти было такое с русским лесом?!
А что стало с Чаусом? Ему в конце 60-х ещё раз «помогли» – при строительстве автодороги Новосибирск – Колывань. Речь не о том, что дорога разрезала всё тот же Кудряшовский бор, нарушив миграционные пути лосей, которых здесь водилось немало, других животных (в те годы никто не интересовался, как такая проблема решается в цивилизованных странах). Речь и не о том, что автомобильные выхлопы губительно действуют на лес, поскольку как бы протекают по длинной трубе. И речь даже не о полчищах грибников и ягодников, вытаптывающих по выходным лесную подстилку. Отнесём всё это к неизбежным потерям.
Но! – до строительства дороги существовала единая водная система Обь – Чаус – Казыки. Обь и Чаус жили единой жизнью с незапамятных времён, когда текли по одному руслу, пока Обь не сползла и не упёрлась в высокий берег. Кстати, и озёра Казыки – своего рода дочери всё той же Оби. Мудрые колыванские мужики довершили то, что задумала природа, – они соединили озёра с Чаусом системой каналов-копанцев.
Можно поздравить наших предков за смелость инженерного решения – исхитриться лопатами выкопать кана¬вы немалой глубины, поддерживать их в рабочем состоянии – мастерство немалое.
До появления ГЭС система работала нормально, хотя при советской власти копанцы перестали очищать от камыша и водорослей. Это делала сама вода, поскольку у Чауса было двойное течение. При избытке воды в Оби, она заходила в Чаус, оттуда – в Казыки. Вода спадала и прочищала всю систему, не давала заиливаться родникам. В половодье к тому же уносило вмёрзшую в лёд озёрную растительность. Отсюда и изобилие рыбы в здешних местах в достославные времена. В географическом словаре под редакцией знаменитого путешественника и исследователя Петра Семёнова (Тянь-Шанского) особо указано на рыбное богатство Колывани. И после Великой Отечественной войны в соседнем селе Скала ещё был рыбозавод, который работал круглый год. Причём входил он в состав Ордынского рыбозавода, поскольку это село тоже славилось рыбой. Здесь были зимние ямы осетров – огромных, тяжеленных. Отсюда, с нерестилищ, они шли на Север кормиться и зимовать. Шли, пока путь не перекрыла плотина.
Помню как пацанами, после того, как спадала весенняя большая вода, мы бродили по берегам, выискивая в лужах не успевшую уйти с водой отнерестившуюся рыбу. Метровых щук приходилось усмирять палками – иначе бы они не дались в руки!
Из Чауса жители прибрежных сёл и деревень брали питьевую воду – в Колывани на высоком берегу стояла «электрушка», дававшая к тому же селу ток. Здесь в песчаном затоне ловился пескарь. Здесь же, на тёплой отмели мы учились плавать и руками выискивали в бурунчиках песка вьюнов.
На луговине у Большого Оёша хорошо клевал ёрш. На Курье – одном из рукавов Чауса – водились золотые-линьки и приплывшие из Казыков караси. Под камнями у летнего моста на луговые сенокосы мы столовыми вилками гарпунили разноглазых – один глаз синий, другой красный – налимов. Но основная рыба была, конечно,- чебак, лещ, окунь, щука. Серьёзные мужики на слиянии Оби и Чауса, где много ям, промышляли стерлядь.
Теперь от того богатства остались в небольшом количестве мелкие краснопёрки, окуньки и очень мало ершей. Сам Чаус летом пересыхает напрочь. В иные годы его дно обнажается до огромных гранитных валунов. И теперь трудно представить, что, когда-то, ныряя с крыши дебаркадера, мы порой не могли до¬стать дна. Чаус умирает, превратившись в свалку бытового мусора.
Беда не только в плотине ОбьГЭС. И малоснежье нынешних зим тоже ни при чём – до сих пор на севере Колыванского района крохотная Бакса то и дело затапливает Пихтовку. Просто в довершение всех бед при строительстве автодороги на месте перехода через копанцы дорожники не положили ни одной водопропускной трубы, отрезали озёра от Чауса. И сколько потом колыванцы ни обращались к властям, ошибку никто не исправил.
Весной 1976 года мы с товарищем поехали на Казыки на рыбалку. Товарищ строго наказал мне: «Выезжаем в 4! Иначе опоздаем». А сам проспал. Приезжаем на плотинку, друг мой пулей помчался с сачком к заслонке водоотводного канала, а я, не торопясь, навинчиваю телевик на фотоаппарат. Не успел я вылезти из люльки мотоцикла, а товарищ мой идёт обратно, держа сетку с карасями. От силы килограмма три наловил.
«Все, поехали!» – «Как поехали?» – «А всё, рыбалки больше не будет, опоздали!» – «Да ты что, давай по¬пробуем!»
Мы пробовали ещё часа полтора, ставили сетку на бетонные руслица отводных канальчиков, махали сачком у водосброса на заслонке плотиночки. В итоге поймали ещё несколько штук. Карась через плотинку шёл строго no своим часам, затем наступал «тихий час».
Я взял фотоаппарат и пошёл по озёрной заводи, надеясь снять уток, а если повезёт, то и журавлей. И тут открылась страшная картина – вся прибрежная вода была покрыта полуразвалившимися трупиками огромных карасей.
Какое же богатство загублено бездумными и бездушными чинушами, бездарными строителями, при нашем молчании! Колыванские луга изобиловали дичью. В том не было ничего удивительного – хватало влаги и гумуса для удобрения трав и кустарников. Осенью, схоронившись за копной или скирдой сена, мы старались из самодельных луков или пугачей подстрелить утку или бекаса. Но наконечники стрел из стальных колпачков для перьевых ручек, отбитые молотком и заточенные напильником, птичье перо пробить не могли. Правда, для нас главным был азарт, а не сама добыча.
Однажды, играя в опустевших огородах, я услышал в небе крик отставшего от стаи гуся. Я стал подражать ему, и – надо же! – гусь развернулся и стал снижаться. Моя стрелка ударила в его живот, и я до сих пор помню его удивлённо-обиженный взгляд. Гусь грустно сказал «гега» и взмыл ввысь, взяв опять курс на юг.
Младший брат жены лет с десяти начал промышлять зайцев. Уходил с куском хлеба на целый день, ставил и проверял петли. Мать по возвращении его отругает, но что ругать, коли добытчик! Татьяна вспоминает, что за¬ячьи шкурки долго без дела висели в холодной кладовке – выделывать их Сергей научился значительно позже.
Сама Татьяна с малых лет ходила с бабушкой Таней в бор за ягодами. Там есть два природных памятника – Чёрное озеро и Чёрная горка – эта ещё и архитектурное наследие времён бронзы. На горках было море клубники, а в бору – брусники. Попадалась и голубика. Бабушка жила в соседнем Большом Оёше, в колхоз не вступила принципиально, кормилась огородом и лесом. Каково же было старой да малой ходить по лугам да по горкам с тяжёлыми корзинами! Но для бабушки это был главный доход.
Мы же, пацаны, укротители велосипедов, ездили за клубникой аж под Сидоровку. А это 20 километров грунтовой дороги, разбитой не только автомашинами, но – хуже того – телегами. После одной такой поездки мне пришлось с час сидеть в оцинкованной ванне с водой, отмачивать от тела окровавленные трусишки. Но где-то через пару дней, правда, уже пёхом ушли мы на луга к Оби за ежевикой. И что в том, что ежевики нам хватило только поесть! Охота – пуще неволи. Теперь те места пересекает трасса «Байкал», луга обжили дачные общества, а на земляничных полянах построили огромный свинокомплекс.
Ах, какие воспоминания вызывают колыванские луга! Однажды мальчишками мы решили пойти на них в ночь, чтоб с самого рассвета начать удить. Сгустился вечер, в животах заурчало, а рыбы наловить на уху не удалось. Она хотя и плескалась в тишине, но клевать не собиралась. Тогда-то я и вспомнил гурманов-французов и предложил пацанам наловить лягушек и сварить в котелке. Мол, у французов они считаются изысканным деликатесом. И вот уже мои друзья обсасывают лягушачьи лапки: «Скусно!». Правда, сам я побрезговал есть этот деликатес, и жевал хлебную корку.
А запах свежего сена! После дневного зноя мы переплывали на наш покос, сгребали валки. Отец подавал мне огромные навильники, а я раскладывал по стогу. И уже первые звёзды отражались в реке – сверху это было так красиво!
А лилии в прозрачной, заросшей диковинными растениями воде тихих чаусских проток! А вкус польского лука – сладкий и горький одновременно! Сколько эмоций, сколько волнующих воспоминаний о негромких событиях далёкого детства! Они приходят ко мне каждый раз, когда в Колыванском музее вижу картины моей учительницы – художницы Веры Владимировны Алексеевой, упокой, Гос¬поди, её озарённую этой красой душу!
Но ведь надо же было властям и здесь нагадить. Году в 1964-м, уже в конце хрущёвский кукурузной эпопеи, дёрнул чёрт тогдашнего секретаря обкома партии позвонить колыванскому секретарю: мол, как у тебя с «королевой полей», и чего это ты не используешь для неё такое богатство – луга? Ну, и использовали. Вспахали, посеяли. А когда кукуруза взошла, с Алтая пришла большая вода, весь гумус смыло к чёртовой матери. И осталась от лугов глиняная пустыня с жалкими кустиками «королевы полей».
Вот и возвращаюсь я к тому, с чего начал разговор. Каждый из нас мнит, что знает природу. Особенно мы, горожане. И хотя мы и в самом деле более образованы, чем живущие в ней селяне, мы не можем знать её так, как они. Наше знание природы – прерывисто, отрывочно. Наше отношение к ней – большей частью потребительское.
Довелось как-то услыхать разговор двух интеллигентных дачниц:
– Вон в той согре,– показала на горизонт одна из них наманикюренным пальчиком,– мы каждый год берём смородину.
– Прекрасно,– встрепенулась подруга,– в этом году возьмёте нас, как поспеет.
– Что вы,– взмахнула ручкой первая,– её надо брать зелёной, иначе все выдерут. Дома дозреет.
Сценка эта не из нынешних кризисных времен, а из благополучных застойных. И как странно уживаются в образованных, умных восторг и умиление от природы – вплоть до собирания дешёвых иллюстраций из старого «Огонька» для стен дачи – и элементарное варварство!
Сколько бы ни писали, ни говорили про охрану редких растений, но каждую весну везут из леса в город охапки огоньков, медунок, подснежников, черёмухи.
Но вот в Германии мы плыли по Шпрее. Берлин – по берегам дачки. Не наши шесть соток, на которых мы умудряемся выращивать всё – от салата до поросёнка. Уютные домики для отдыха, для шашлычка-пикничка. Бесшумно работает мотор прогулочной лодки человек на 20. И из зарослей вётел к ней, то есть, конечно, к нам, за угощением плывут дикие утки и лебеди. Дикие-то они дикие, а человека не боятся. Знают – не обидит.
Выплываем за город, пошли болотистые берега. И опять – утки, лебеди. Немец с непонятной гордостью показывает на табличку, прибитую к старой осине. Оказывается, здесь живёт сова какого-то редкого вида.
И тут я совершил преступление – сорвал и подарил жене нашего хозяина-немца обыкновенную жёлтую кувшинку. Ох, как раскудахтался, как вознегодовал тихий наш немец: «Экологишен! Экологишен!»
Нам, диким сибирякам, это пока непонятно. А ведь экологическая катастрофа – это ведь не только диоксид в городском воздухе, не только непригодный для питья Чаус (за Обь я вообще молчу!). Катастрофа эта в нас. И горе нам, если мы вовремя не сложим с себя узурпированное нами право распоряжаться природой, перекраивать её для своих бытовых нужд!
Промышленный двадцатый век и уж тем более век двадцать первый с его международными корпорациями, переброской производств в малоразвитые страны с дешёвой рабочей силой (в числе которых оказалась и Россия) изуродовали природу. И теперь встаёт вопрос: а что нынешнее поколение оставит потомкам? Какую планету? Ведь развитие человечества зашло в тупик: оно становится всё разобщённее, алчнее, безрассуднее. И совсем не заботится о дне завтрашнем. При таком подходе мы быстро превратим Землю в промышленную свалку, а переселения на другие планеты в сложившихся условиях просто невозможно.
Желудок победил мозг. Мы стали – скажем честно! – вершиной в пищевой цепочке природы. Но как бы нам не начать есть самих себя, когда, вполне может статься, есть уже будет некого!
Мы коверкаем, уничтожаем природу во имя своих отнюдь не жизненных потребностей. Мы тратим богатства при¬роды на производство вещей не только не нужных, но даже вредных нам. Мы, наконец, стали изменять природную генетику, получая овощи и фрукты без запаха и вкуса, которые даже черви не едят, а мы лопаем!
Пора сказать себе: смири гордыню, человек! Ты пришёл в мир не для того, чтобы есть, пить и вырабатывать отходы своей жизнедеятельности. Научись, наконец, вникать в каждое движение, в каждое явление природы. Только тогда ты поймёшь смысл самого себя, своего появления на Земле.
1998 г.– 2015 г.