Иван Алтынник
Ехал в троллейбусе. Впереди сидящая молодая женщина (в возрасте не более двадцати лет) разговаривала по мобильному телефону. Говорила взволновано. По обрывкам фраз можно было предположить причину волнения.
«Была в … ске. Отморозки пристегались к моему говору. Огрызнулась. Получила по голове. Прямо посреди улицы. Прикусила язык. Теперь реву и от боли физической, и от боли душевной. Выходит, я чужая, неправильная только потому, что у меня другое произношение слов. А если бы я просто картавила? А мой, представляешь, их пытается оправдать. Я ему сказала: «Мне указали на дверь. Ты со мной или как?»
От услышанного я тоже расстроился. Что в её говоре кому-то не понравилось в этом …ске? Да, она заметно окала. Но это же здорово. Это как уникальный камешек в дорогом ожерелье.
Но есть, к счастью, и другие примеры. Я родился на небольшом хуторе в Вейделевском районе Белгородской области. Хутор «хохляндский». Рядом хуторки «москальские». Все они в едином колхозе. Речь хуторян «хохляндская» перемежается с «москальской».
-Мы пидэмо у полэ?
-Па;дем, па;дем. Токи маненечко падаждем. Глиди какая туща; палзе;ть. Дож коли па;де, тады куды ж мы па;дем?
В моём «хохляндском» хуторе начальная школа. Четырёхлетка. В соседнем «москальском» хуторке, что в двух километрах от моего, школы нет. Детки малявки в любую погоду и непогоду ходят пешком через яры, через поля к нам за знаниями. Но когда уж вовсе непогода, непрекращающийся ливень или снежная круговерть, забирают их местные к себе домой. Как правило, это те, чьи детки с ними учатся. Сейчас, вспоминая это, мне становится не по себе от переживаний за тех родителей, чьи дети не вернулись со школы. Где они? Остались у одноклассников? А если сбились с пути! По метели это так просто. Да ещё и в таком возрасте. Кто-то из взрослых, наверное, приходил узнать где они есть. Тогда не было не только мобильной связи, но и простого проводного телефона. И детишек всего-то пять или шесть. Детей было мало. Ведь зачинали нас в сорок пятом.
Я сидел за одной партой с Колей из этого хуторка. Он нередко у нас оставался. Иногда и не по причине непогоды. Учили вместе уроки (я ему помогал одолеть арифметику), после бегали по хутору. Я показывал ему достопримечательности – пруд, кручи, наш сад и огород. Коля разговаривал на своём языке, я на своём. И это было само собой разумеющееся, чему не надо удивляться. Само собой, как лето, зима, весна или осень. Как утро и вечер. Как зной и прохлада.
-Коля, ты яки яблука любиш?
-Те, чо одновременно и кисля;, и солодя;.
Угощаю.
Появились велосипеды. Коля начал ездить в школу на железном коне. Ставил его у нас. А дальше мы в школу шагали вместе. Однажды Коля задержался, по причине того, что спустило колесо. Велосипед он прикатил. Пришлось повозиться. Неисправность устранили, но в школу опоздали.¬¬
-Что случилось? – спросил учитель Ефим Васильевич, глядя на нас удивлённо. -Такого ещё не было.
-Спустило калясо, - пояснил Коля.
-Ваня! Ты что скажешь?
-Ну да. Спустыло колэсо, - подтверждаю я.
-Не калясо и не колэсо, - поправляет Ефим Васильевич, - А ко-ле-со.
-Ваня! У табе адна ашибка в слове, а у мине аж две, - шутит Коля, а Ефим Васильевич правит текст.
Коля говорил: «На кой сдаласи мине эта грамота? Вырасту буду на хуторе скатину пасти. А ей не грамматика нужна, а сено, салома и силос».
После четвёртого класса наши дороги разошлись. Я пошёл в школу в село, которое в четырёх километрах от моего хутора. И теперь и я, также, как и Коля, в погоду и непогоду ходил за знаниями по полям, по оврагам. Но я уже был побольше. Мне тогда уже было десять с хвостиком.
Коля ходил в какое-то другое село, которое было поближе к его хуторку. Мы потеряли друг с другом связь и встретились неожиданно после того, как оба демобилизовались из армии. Я узнал, что он передумал пасти скотину на хуторе, а собирается учится на машиниста поезда. Говорил он теперь правильно, как некогда учил нас Ефим Васильевич. Я отвечал тем же.
Как поговорили, так и поговорили. Но разговор пресным получился. В нём был утрачен колорит и самобытность речи нашего края.
Кто-то скажет: «Это же суржик. Это – беда. Засорение языка». Хочу уточнить - суржик там не один, а целых два – украиноязычный и русскоязычный. Причём украиноязычный многие поймут не только, например, в Харькове, но даже в Москве. А вот русскоязычный содержит такие словечки, что не каждому академику диалектологу под силу. Но жители края друг друга понимают. И хочу успокоить беспокоящихся - эти говоры никакому языку не угрожают. Все жители, даже те, которым за восемьдесят, учились в школах. И все они владеют литературным языком. Но на бытовом уровне они хотят говорить на том языке, который им дала мама. А там, где была мама, было тепло и уютно.
Сомневаюсь в том, что эти говоры – суржики. Вейделевку основал в первой половине восемнадцатого столетия отставной генерал Родион Ведель, который перевёз из центральной части Малороссии своих крепостных. А те в свою очередь по реформе Столыпина получили земельные наделы и основали на них хутора. Потомки этих крепостных сохранили тот язык, которым владели их предки. Поселения, окружающие Вейделевку, основали, в той же половине восемнадцатого столетия, переселенцы из центральной части России. Потомки этих переселенцев тоже сохранили тот язык, которым владели их предки. И вот уже почти три сотни лет эти языки или говоры сосуществуют, не вызывая ни у кого никаких затруднений.
Надо сказать, что дивчине (девушке) в нашем крае с любым говором не надо переводить слова: «Мине ты любо глинулась надысь» или «Ты ж нэ пидманы. Прыходь. Я буду ждать». Она их поймёт без перевода. Главное, чтобы слова эти шли от чистого сердца.
Ещё мне вспомнился случай, произошедший в другом районе Белгородской области – Грайворонском. Там так же пестра и оригинальна речь его жителей.
Однажды мы с тестем поехали в Грайворон на базар купить фуражного зерна для птицы, ну и, конечно, всякого другого товара, какой нужен в хозяйстве. Скупились. Уже собирались уезжать. Как тут тестя окликнул какой-то мужик. Точнее сказать дед, которому, как и тестю – за шестьдесят.
- Гриша! Погодь. Так я жалал табе повидать. Ты мине намедни дажа приснилси.
- О-о-о! – воскликнул тесть обрадованно. – Я тожэ про тэбэ згадував.
Они отошли на пару метров от машины и беседовали о том, о сём не менее получаса. Я стоял в стороне, облокотившись на капот, и слушал эту речь-розмову очень даже удивительную по своему колориту. Наконец они пожали на прощанье руки, и мы поехали. У тестя поднялось настроение от общения с приятным собеседником.
- Шо за мужик? – поинтересовался я.
- Знакомый. Толковый мужик.
- У чому ж його толковисть?
- Нэ демократ, - ответил тесть уклончиво.
Демократов тесть ненавидит. Это событие происходило в преддверии распада СССР. То, что распадётся такая великая страна мало кто верил. Тесть же повторял: «Розвалять страну. Стравлють народы. Будэмо розбираться хто хахол, хто москаль. Хто кому шо довжен. Пока будэмо чубиться, проковтнуть усих. По очереди».
Страна была ещё единой. Но её лихорадило от бесконечных митингов, навязывающих мнение, что жили мы все эти годы неправильно. И подводили к мысли, что вместе республикам СССР плохо. Хохлы пусть живут отдельно, москали отдельно. А чтобы легче в это верили душили дефицитом всего того, что тебе было надо. Полки магазинов были абсолютно пустые. Но пока все жили вместе и национальностью собеседника никто не интересовался.
Потому, не веря, что когда-то кто-то ею поинтересуется, я спросил:
- Ваш друг москаль?
- Нэ знаю, - ответил тесть. Чем меня очень даже рассмешил. Будто по его речи это не понятно.
- А чого ты спросыв? – поинтересовался тесть.
- Просто так, - ответил я уклончиво. Не стал объяснять, что это мне, кроме всего прочего, напомнило общения в Вейделевском районе.
До нашего села от Грайворона двенадцать километров. Я чувствовал, что тесть, что-то лихорадочно старается вспомнить. Когда уже подъезжали к дому, он произнёс:
-Да! Вин москаль.
-И як же Вы догадалысь? – спросил я, не скрывая иронии.
- Вин жэ з Краснойи Лысыци. А там живуть москали.
То есть на речь он не обратил никого внимания. Она для него так же обычна, как утро, день и ночь, рассвет и закат.
Речь у человека может быть разная, как скажем нос. Он может быть курносым, плоским или с горбинкой. Главное, чтобы его обладатель был человеком. Так было в любой точке великой страны СССР. Во всяком случае, мне кажется, что именно так и было.
Совсем недавно я побывал в Вейделевском районе. На свой хутор попасть не пришлось. Теперь это погранзона со всеми вытекающими последствиями. Но в тех хуторах, где пришлось побывать, и «шокают» и «чокают». Даже в одной и той же семье. Мне это понравилось необыкновенно. Ощущение будто я побывал в детстве.
Крутится калясо и колэсо на одной оси истории. И пока в ступицы не будут сыпать шлаки раздора, а надёжно смазывать общими целями, будет движение вперёд. В бесконечность.
Счастливого пути тебе, Белгородщина.