***
У вас была сильная неприязнь самого понятия старость. Для вас она была таким же раздражителем, как для профессора Преображенского разруха.
«Запомни, – сказали вы мне как-то, – как только сам решишь, что стар, все! Пиши, пропало! Загнешься!».
Я помню этот ваш завет. Не разрешаю себе сидеть на месте, организовал себе активную старость. Выступаю, сочиняю, придумываю. Делаю самого себя кому-то нужным. Кто знает, может, прежде всего – самому себе. Но иногда я думаю, не походит ли это на глупую браваду? Прав ли я, навязывая свои творческие фантазии окружающим? Есть ли сегодня нужда в Слове? Уверяю себя, что есть. И раз на меня еще ходят, значит, это «кому-нибудь нужно».
Вступив в возраст, положенный для воспоминаний, наедине с собой я то и дело перелистываю ушедшее.
В окне купейного вагона поезда или в дымно-облачном иллюминаторе, я открываю шкатулку памяти, и вполне ощущаю себя сторонним наблюдателем. Не верится, что все происходило со мной. Готовясь к прощанию с вами, отыскал старый календарь. Шершавые пожелтевшие страницы чьей-то неведомой, казалось бы, прочно забытой жизни…. Перелистывая их, я будто проверял себя: «вспомню или нет?» Наугад открыл: «27 августа 197…». И мистика – вспомнил. Гастроли в Н. Погода неустойчивая: то духота, то ливневые дожди. Сегодня, 27 июня, тепло и солнечно. В нагретом солнцем актовом зале типичного советского ДК, мы полулежим на сцене, а вы сидите перед нами, верхом на стуле. В светло-голубой рубашке, на горле повязан тонкий свитер, на лбу темные очки. Вы настроены благодушно, ибо вчерашний спектакль мы, по-вашему, мнению сыграли достойно. И сегодня вечером вы просите нас не ударить в грязь лицом. Потом, как обычно, разговор «съезжает» на предметы, далекие от театра, от творчества вообще. Мы шутим, улыбаемся. В конце вы обещаете, что если гастроли пройдут успешно, вы купите нам большой арбуз.
И вот, в последний день, накануне отъезда, мы все собираемся в вашем номере. Стол накрыт прямо на полу. И среди закусок и рюмок, возвышается огромный зеленый полосатый шар. Вы выбирали его сами, и сейчас даете нам очередной жизненный урок: как правильно выбрать арбуз. С тех пор, следуя вашим указаниям, я ни разу не ошибся при выборе этого фрукта. Выпив и закусив, мы расчищаем место, и вы собственноручно срезаете верхушку. Открывшаяся мякоть красная, сочная, сахарная, и вы окидываете нас горделивым взором. Вкус арбуза до сих пор ощущается на языке, наш веселый застольный треп звучит в ушах.
«26 декабря 197….». Стоят небывалые морозы. И хотя в театре с отоплением все в порядке, на репетиции вы укутаны шарфом. Периодически вы его отбрасываете, и он цепляется за лампу, что только усиливает ваш и без того раздраженный дух. Накануне вы провели вечер с теми, кто зарядил вас негативом по отношению к жизни, к театру, к нам. И пузыри гнева то и дело бурлят на поверхности. Сегодня вы нас не принимаете. Острые крючки придирок цепляются за каждого из нас по очереди. Наконец, доходит и до меня. Я, как ученик, отчитываемый директором, покорно молчу. Смотрю мимо вас, на стены и потолок, и думаю, что пора покупать елку. А неподалеку в магазине, продаются красивые стеклянные шары. Надеюсь, что их еще не раскупили.
У меня спокойное, почти благостное какое-то настроение, и ваш гнев не вызывает во мне никаких отрицательных эмоций. Даже немного забавляет. Такое случается редко, но может, в этом виноват приближающийся Новый Год.
«О чем вы думаете? Для кого я это все говорю, интересно?» – с обидой спрашиваете вы.
Я смиренно признаюсь:
«О елке».
Кто-то из артистов тихонько прыскает.
«Что?!»
«Вы спросили, о чем я думаю. О елке. Пора для детей купить елку. И шарики…. Тут недалеко продают очень красивые….»
«Нет, как вам это нравится? – обращаетесь вы ко всем. – Елки у него в голове и шарики! Я тут распинаюсь!» И вы сдергиваете шарф со стола и оборачиваете несколько раз вокруг шеи.
«Жень, а где шары-то продают? Дорогие?», шепотом интересуется одна из наших прим.
Я не успеваю ответить, потому что вы громко вмешиваетесь:
«Ясно, что сегодня работа насмарку! Это саботаж!» - вы еще пытаетесь изображать гнев.
«Расходитесь! Вы мне не нужны!», вы встаете, гасите свет, и быстро идете к выходу из зала.
У дверей оборачиваетесь:
«У тебя потолки сколько?»
Я на секунду теряюсь, потом называю цифру.
«Вот! Я вчера хорошие елки видел. У метро…. Давай, съезди, а то разберут ведь!»
Я еду, и покупаю две елки, ему и себе. И набор тех самых красивых шаров... Бордовые, величиной со средний плод граната, искусно расписанные золотыми узорами…. Они живы до сих пор, и каждый Новый Год украшают елку для моих внуков….
К горлу подкатывает ком. Я закрываю календарь, убираю в ящик стола.