Он лежал на диване и переключал каналы. Свою комнату, диван, ковёр на стене, стол, стул, телевизор, компьютер он знал настолько хорошо, что уже отвык от них. Он мог бы забыть, какие узоры на его ковре, если бы у него спросили, но где-то на подкорке, наверное, у него сохранилась каждая пылинка на телевизоре.
На чёрном пульте заедали кнопки. Каналы то остервенело неслись, то вяло сменяли друг друга. Смотреть было нечего, но это непринципиально. Из этого нечего после нескольких переключений всех телеканалов можно было выбрать что-то более-менее не скучное. У него была внушительная условная классификация интересного. Вообще не интересное, не интересное, можно на фоне, можно посмотреть пару минут перед переключением, можно посмотреть повтор, можно поугарать с глупости происходящего, можно посмотреть повтор когда-то интересной программы, самое интересное из неинтересного и настолько скучные программы по всем каналам, что можно выключить телевизор на время.
Телевиденье уверенно уступает Интернету, а он всё ещё смотрел телевизор. Те, кто не смотрят телевизор склонны свысока смотреть на телезрителей, но под пропаганду зомбоящика избегают не те, кто отказался от него, а те, кто смотрит равнодушно. Он смотрел равнодушно. Почти так же равнодушно, как и жил, но с немного большим интересом.
Мы не знаем, почему он потерял интерес к жизни. А. может, это ленивый автор не хочет придумывать предысторию и даже имя своему герою. А, может, автор не ленивый, а расчётливый – у читателя появляется возможность подставить свои данные на место героя и более объёмно прожить историю. Да и на месте автора побывать, посмотреть за кулисы процесса генерирования текста.
Так вот, мы не знаем, что послужило отсутствию интереса к жизни. Невзаимная любовь, непонимание в семье, детская травма, унижение в школе, прочитанная книга, предательство друзей, потеря близких – можете выбрать вариант, комбинировать их или добавить свой. Может, жизнь вообще неинтересная штука, и интерес к ней и есть отклонение от нормы.
С другой стороны, лежание на диване – это ведь тоже часть жизни. Его сердце билось, он дышал, реагировал на свет и тепло. Лежать было неудобно.
Делать было нечего, и можно было пойти есть. Шаркая резиновыми тапочками, он пошёл на кухню. В пакете была лапша быстрого приготовления – он её приготовил и съел. Можно было не дожидаться кипения чайника, а вот процесс запаривания лапши казался ему долгим. Ел он с каким-то изощрённым удовольствием, с каким едят надоевшую еду, которая некогда казалась довольно вкусной. Он в который раз вспомнил, что вредит своему организму.
На кухне было тесно, тускло и неубрано. В советское время на такой кухне можно было провести квартирник и немного одухотворить это старое помещение, но ему ничего не оставалось кроме того, что мириться с этим бытом.
Он пошёл и лёг. Сочетание относительной сытости, ленивой мечтательности и привычной скуки наполняли его. Делать совершенно ничего не хотелось. Утром и вечером ещё можно было думать о другой жизни и что-то планировать, но после обеда можно было только лежать. Он думал, а мысли, будто сбитые птицы, не долетали до логических выводов.
Он посмотрел на своё отражение в выключенном телевизоре. Он был некрасивым. Неуклюжее тело, заплывшее потное лицо под жирными нечесаными волосами. Внешне он себе не нравился, когда-то даже сильно комплексовал из-за этого, но теперь разглядывал себя с мазохистским интересом. Внешне он походил на обывателем, тем приятнее было ему думать о своей уникальности и внимательнее искать что-то необычное в своих невыразительных глазах.
Он хотел спать, но не спалось. Можно было спать день, месяц, неделю, год. Потеря времени, которая так пугает современных рационалистов, совершенно его не касалась. Пуская пробудит даже не назначенный срок, а какое-то интересное дело или даже чудо.
Деньги могли заменить его старые штаны и мятую футболку на точно такие же бредированные вещи, лапшу быстрого приготовления на лапшу медленного приготовления, телевизор со скучными каналами на плазму со скучными каналами. Внутренней гармонии они бы дать ему не могли. Наверное, легко отрекаться от денег, когда их нет, но многие не хотят делать даже этого.
Можно было садиться за компьютер. Тяжёлая серая старая махина сильно гудела. Монитор садил зрение, колонки слегка шипели, мышка на колёсике тормозила. На компьютере, как и по телевизору, не было чего посмотреть и послушать. Ему никто не писал первым. Он отправил пару незначительных сообщений и стал обновлять страницу, заходить на знакомые адреса и смотреть мемы.
Когда-то Интернет обещал бездну интересной информации и возможность поговорить с любым человеком в мире. И возможность поговорить, и информация, в принципе, оставались, но смотреть было нечего и поговорить было не с кем.
Он всё чаще стал ощущать себя растением и всё больше понимал то, что это даже хорошо. Человечество, по его гипотезе, развивалось от животного существования к растительному. От бесконечной погони за мамонтами люди пришли к тому, что еду можно заказать, не вставая с дивана. Ощутимый прогресс. Но ради этой возможности всё ещё нужно было ехать на другой конец города или даже в другую страну, чтобы работать, часто даже физически.
Он был слабым, физически работать не хотелось особенно, а с умственным трудом не сложилось. Да и то, что считается умственным трудом, к движению мысли и созиданию имеет весьма косвенное отношение.
Люди стремятся к тому, чтобы ничего не делать. Даже известная мотивационная идея гласит о том, что надо работать сегодня, чтобы не работать завтра. А он не работал сегодня, чтобы не работать. Завтра можно было умереть от голода, но, если жизнь миг, то он делал всё правильно.
Образ богатого человека на шикарной яхте в окружении прекрасный девушек говорит нам о том, что ничего делать не надо. Даже секс после вояжа не нужен. Важна возможность секса, а не сам секс.
Животные бесконечно мечутся и убивают друг друга, в то время, как растения величественно растут и дарят миру красоту. Мы любим растения просто за то, что они есть, высаживаем их у себя и ничего от них не требуем, не дрессируем их, как собак.
Когда физический труд и умственный труд ради корысти будут нивелированы, человек сможет устремить свою мысль в бесконечность, раскрыть то единственное, что отличает его от животного, свой мозг. А пока только он лежал и думал за прогрессивное человечество будущего.
Он даже немного походил по комнате, чтобы шаги помогли хаотическим мыслям найти порядок. В лучшие времена он мог бы даже на вечернюю прогулку выйти, но пока этого променада между кроватью и столом было достаточно. Затем он присел и стал активно искать истину. Истина ускользала.
Он лёг на диван, будто Анна Каренина на рельсы, и поезд времени, бесшумно громыхая, нёсся через него.