Киев (27-29 августа 1941 г.)
Из медсанбата 87-й Стрелковой дивизии легкораненый средний комсостав отправили в ближайший госпиталь на небольшом автобусе. Однако, то место, где еще недавно размещался полевой госпиталь, оказалось пустым.
За ночь нас довезли до слободы Никольское – пригорода Киева. Не помню, куда сдали остальных раненых, но мы с младшим политруком Ткаченко попали в женскую больницу, из которой, накануне, выписали всех больных, отправив женщин по домам. Больницу еще не успели перевести в "ранг" госпиталя, то есть – приготовить для приема раненых. Все же, нас приняли и сразу отправили в душ. Мы мылись с большим удовольствием, ведь последнюю неделю помыться было негде, да и некогда…
Забрав все наше белье и обмундирование, принесли больничную одежду. Начали переодеваться: "О! Ужас – рубашки то женские?!... Мы принялись требовать, а нянечки нам говорят:
– Другого белья у нас нет! А в грязном в палату не положим!
Мы переглянулись, рассмеялись: "Что делать?" – и одели… Тому рубашка по колени, а мне – по пятки. Идем и пританцовываем, напевая какую-то песенку, как "Шерочка с ма-Шерочкой". "И смех, и грех"…
В больнице не оказалось перевязочных материалов. На завтрак нам принесли манную кашу без масла и слегка подслащенный чай с небольшим кусочком хлеба.
– Да! Брат Саша, давай отсюда удирать? А то гляди и ноги протянем. – предложил я.
– Давай, Николай, давай. Я и сам уже об этом подумал…
Кое-как скоротали сутки, а утром у заведующего больницей потребовали отправить нас в госпиталь. Он нам говорит:
– Я бы отправил, да не знаю куда? Телефон не работает. Связи ни с кем нет, а поэтому не могу…
– Везите нас в Киев!
– Боюсь, машину через мост не пропустят...
И, все-таки, он решил дать нам санитарную машину. Принесли наше обмундирование и белье. Мы простились с этой больницей и ее медперсоналом. Переехав Никольский мост, попали на Подол. Надрываясь, машина еле-еле вскарабкалась на гору, выскочив на площадь имени Сталина. Дальше проезда не было – все улицы перекрыты баррикадами из мешков с песком и у каждой несли вахту добровольцы. Медсестра обратилась к нам:
– Товарищи военные! Простите, но дальше проезда нет!
Распрощавшись с медсестрой, по правой стороне Крещатика, знакомой мне дорогой, пошли в направлении площади Льва Толстого. Совсем недавно, в 39-м, я здесь шагал на парадах дважды: в честь 22-й годовщины Великого Октября и посвященном Воссоединению Западной Украины.
От площади, нас направили по ул. Красноармейской до железнодорожной платформы у Чулочной фабрики. По пути нас с Сашей окружила целая гурьба девушек, которые подхватили нас под руки:
– Вы раненые! Давайте, мы вас проводим?
Мы отнекивались:
– Девушки, да что вы? Мы же "ходячие"!
Им же все равно хотелось с нами пройтись. По дороге к нам присоединялись девушки еще и еще. Образовывалась целая "кавалькада". Они покупали нам коробки и кульки конфет. На ходу, наперебой, рассказывали последние киевские новости:
- "Вот недавно в Киев, откуда-то прорвались три небольших немецких танка, и нагло разъезжали по улицам. Люди от них шарахались, но потом позвонили военным – их окружили и пленили. А еще, немецкий истребитель, приземлился на Киевский аэродром – его возили по улицам всем на показ. А где-то под Киевом, Аркадий Гайдар, будучи корреспондентом, оказался на переднем крае и там, отражая немецкую психическую атаку, погиб за станковым пулеметом. Да-да, немцы захотели психической атакой войти в Киев. Хотели показать свое превосходство над нашими воинами. Отборные части, изрядно "подвыпив", повесив автоматы на грудь, накинув на плечи шинели, шли группами по несколько человек. Их поливали очередями, а они все шли и шли. Некоторые пулеметчики не выдержали и в ужасе бежали. Но все же атаку отбили – немцев в Киев не пустили".
Нас сильно поразило известие о гибели Гайдара.
Впоследствии, я нигде не встречал упоминаний об этой атаке, и это никак не стыковалось с моим фронтовым опытом. Возможно, это были простые обывательские сплетни. Но как было приятно, после всего пережитого за эти два месяца, погрузиться в это беззаботное девичье щебетание.
С ужасом, я осознал, что прошло всего два месяца, как я мирно бродил по киевским улицам. Казалось, что пролетела целая жизнь, а для многих она уже оборвалась прямо на моих глазах.
Идя по Киеву, под руку с этими очаровательными девушками, я думал: "Как далеки и не совместимы эти два мира? Мир – войны, из которого меня вытолкнул комбат, и мир – киевских улиц и красивых девушек. Мне стало страшно, за этих девчонок и за то, что война перемалывая нас, черной тучей надвигается на этот мирный город. Зачем я согласился уехать, ведь на мне заживает и в строю? Что будет с полком? Кто сможет командовать батальоном? А может и прав Иван Семенович, что выгнал меня, ведь он же мудрый человек. Да какой он к черту мудрый – тоже "поплыл", когда повел нас под немецкий "заградогонь", а кто там остался, чтобы поддержать его? Вернусь при первой же возможности…" Девушки провожали нас до самой платформы, шли, несли цветы, конфеты, печенье, вафли. Писали нам записки с адресами, просили после выздоровления заезжать, заходить к ним.
На платформе раненых встречали медицинские работники, и в зависимости от тяжести ранения распределяли по эшелонам. У платформ стояло три эшелона – легкораненых отправляли в один, средней тяжести – в другой, "тяжелых" в – третий. Здесь я расстался с младшим политруком Александром Ткаченко. В вагон мы завалились всей гурьбой. Мне указали место на нижней полке. На столик девчата насыпали целую гору конфет, печенья, вафель, а сверху на них положили цветы. Убедились, что меня устроили прилично и, распростившись, ушли.
Небо было голубым и чистым. Над городом завязался воздушный бой: "белокрылая чайка" сражалась с "черным ястребом". Она своей маневренностью уходила от стремительных атак, но все-таки, ему удалось сбить ее. Самолет рухнул, а летчик еще долго висел в небе на парашюте. Потоками воздуха его несло куда-то в сторону наших войск.
Заканчивался этот ясный и теплый день. Солнце шло к закату. Западный небосклон загорался оранжевой зарей. Раненые все прибывали и прибывали. Понемногу стемнело, стали зажигаться огни. Толчок. Подцепился паровоз. Поезд тронулся, а я уснул с приятными воспоминаниями от радушной встречи с девушками. Проснулся рано утром. На столе ни конфет, ни цветов, ни записок уже не было – все как "ветром сдуло". В окно задувало утреннюю прохладу, а колеса с грохотом выбивали какую-то дробь. Навстречу, один за другим на фронт проносились эшелоны с войсками. Где-то, ближе к Полтаве, наш санитарный поезд остановился напротив воинского эшелона. К нашему открытому окну подбежало несколько воинов и стали расспрашивать:
– Как там?..
– Приедете – все сами увидите!
II
Макеевка (30 августа-20 сентября 1941 г.)
На следующий день 30 сентября, ближе к полудню, поезд прибыл к станции Макеевка. Я знал, что эта станция находится на Донбассе. На перроне раненых встречали медсестры, и пешком, группами, вели в госпиталь, который располагался недалеко, в корпусах металлургического института. В приемной, врач по очереди выслушивала жалобы и осматривала раненых. Дошла очередь и до меня. Я снял гимнастерку, закатал рукав нательной рубахи и показал ранение.
– Тьфу-ты! Рана пустяковая. С таким ранением можно было и не ехать в госпиталь.
– Полностью, с вами согласен, но уже накопилось… – я снял нательную рубаху, повернулся к ней спиной и показал гнойник на первом ранении.
– О! Да, здесь дело по серьезнее – гнойную рану надо залечивать…
Затем я снял кальсоны и показал фурункулы, с торчащими белыми головками стержней, разметавшиеся по обеим ногам от пяток до ягодиц. Взглянув на мои "прелести", врач промолчала, а потом сказала медсестре:
– Сделать наклейки, сначала в душ, а потом отравить в процедурную. И определите его в палату.
Палата № 4 – человек на сорок, а возможно и больше, с довольно скромными кроватями, видимо из студенческого общежития. Лечащих врачей было очень мало. Обход делали в основном медсестры. Сначала раздавали термометры, затем их собирали и ежедневно записывали температуру. Они же делали медицинский осмотр.
Некоторые раненые сидели и постукивали по своим термометрам. Таких премудростей, до этого госпиталя, за свое пребывание в армии я не знал.
– Зачем они подстукивают? – спросил у соседа по койке.
– Набивают температуру, чтобы продлить свое пребывание в госпитале. – Пояснил он.
– Так это же наказуемо?
– А кто докажет? Кому это надо?
– Странно! А кто же будет защищать Родину, если все начнем "подстукивать?"…
На свой вопрос, ответа я не получил.
Кормили в госпитале неважно, многие шутили:
– Помереть от этих харчей нельзя, но и по бабам не побежишь! Поэтому раненые часто просили девушек, приходивших к забору госпиталя, покупать им продукты в магазинах или на рынке, в качестве дополнительного питания. Как-то я подошел к двум девушкам, стоявшим у забора, и спросил, что они смогут мне купить?
– Мы можем купить: папиросы, спички, печенье...
– Девушки, мне нужна бумага для писем или ученическая тетрадь, карандаш, конверты и, купите ирисок.
– Купим! – взяв деньги, они мигом скрылись.
Через час-полтора девушки появились вновь. Не помню: все ли они купили, но бумагу для писем и ириски принесли. Я им предложил зайти в госпиталь с тыльной стороны, где забора не было и в помине. Мы сели на лавочку у спортивной площадки и долго болтали, пока вместе не съели все ириски… Так я познакомился с Лизой, девушкой 15-16 лет и ее подругой Олей. Затем, после курсов медсестер, она приходила ко мне ежедневно. Иногда вместе с подругой.
Я сразу же написал письмо домой, и через девушек отправил свой треугольник. К своей радости, успел получить ответ. Как после войны рассказывала мама, отец убежал домой с работы и еще с конца огорода стал кричать:
– Мать, а мать! Сын наш живой…
– Видкиля ты знаешь?
– Так вот вин письмо прислал и пише, что живой – тилько ранен.
– Сын ранен, а ты радуешься?
– Ху-ты, дура, як же не радоваться, вин же живый, а не убитый!.. – "оценил" ситуацию отец, повоевавший в Первую Мировую.
– Читай, – сказала ему. Вин читал, а я плачу, утырая фартуком слезы, та ему шепчу: "Оце наша дытына воюе"…
– Мать, сын спрашуе, чи мы гроши и аттестат получилы?
– Получилы, получилы, сынок, спасибо тоби. Ты волнуешься о нас стариках? – сказала я вслух, як будто ты сразу почув нас.
"Спасибо, сынок, за помощь" – эти слова написал мне отец в ответном письме, и от себя добавил: "Сынок, мы молимся Богу, чтобы ты остался живым"... Больше мне не удалось получить писем по этому адресу, да и родителей я предупредил, чтобы они мне сюда больше не писали.
Осколок мне вырезать отказались:
– Вырежи! Так это-ж еще необходимо продлевать вам лечение? – между прочим, заявила медсестра. – Рана чистая – скоро заживет.
Лечение шло успешно. В свободное время вся палата крутила на патефоне по нескольку раз одну и ту же пластинку – вальс "Брызги шампанского". Других пластинок просто не было. Слушали по радио неутешительные сводки о сдаче наших городов, и с глубокой душевной тревогой ждали, когда ж наши войска остановят наступление Вермахта? Чтобы скоротать время, иногда я играл в шахматы.
Лечение шло быстро. Все мои раны и фурункулы зарубцевались. Ничего опасного не намечалось. На 20 сентября назначили комиссию и в этот же день меня выписали, выдав денежное содержание за месяц. Получив документы, простившись с сестричками и нянечками, я вышел из госпиталя. У проходной меня уже ждала Лиза с подругой Олей. Мы отправились на железнодорожный вокзал.
Поезд на Киев, куда я получил назначение, будет только утром следующего дня. Ждать оставалось 16 – 17 часов. Я предложил девушкам зайти в ресторан-столовую перекусить. Заказали обед. От первого отказались, взяли только по гуляшу и компоту. Кушая, Лиза мне говорит:
– Коля, подари мне на память свое фото.
– Лизочка, у меня нет фоток! Давай сфотографируемся прямо сейчас. Вот и будет у тебя фотография.
Так мы и сделали – заказали открытки. Квитанции я отдал Лизе, чтобы она получила и к отходу поезда принесла их. После мы долго гуляли в городском парке. Погасли огни не только в окнах домов, но и уличные фонари. Оля с Лизой пошептались, затем подошли ко мне:
– Коля, пойдешь к нам? Там не так уютно, но лучше, чем коротать целую ночь на улице?
Я согласился. Мы вышли в какой-то глубокий овраг на окраине города. Там стояло несколько хибарок, возвышавшихся одна над другой, с выходом на крышу нижнего соседа.
– Да тут у вас, как в горном ауле! Что это: Сабачевка, аль Нахаловка? Да, и найти здесь кого-либо трудно будет. – пошутил я.
– Нет, Коля, это ни Собачевка и не Нахаловка, это просто – Шанхай.
Света нет. В хибарке было темно. Мне Лиза указала место на каком-то настиле из досок. Оля улеглась на другой настил и умолкла. Я лег, жестко, но терпимо. Лиза прильнула мне под бок, уложив голову на руку, и стала страстно целовать меня в щеку.
Рано утром, только свет стал заполнять глубокий овраг с громадным количеством мазанок, я вышел из нашей душной "кельи". Вышел, и сразу же оказался на крыше соседа. Сделать следующий шаг я остерегся, чтобы не оказаться незваным гостем в нижней хижине. Меня обдавало приятной прохладой. Первой собралась Оля, и мы вышли из дома. Лиза, привела себя в порядок, и нагнала нас. Затем, простившись с Олей, взявшись за руку, мы с Лизой весело зашагали к вокзалу.
– Давай зайдем в кафе, попьем чайку с печеньем? – предложил я.
– Да, Коленька, зайдем!
– А теперь, Лизочка, ты беги за фото, а я пойду за билетами в кассу. У нас еще есть немного времени!
– Лиза появилась с фотографиями, когда я уже взял билеты до Киева.
– О! Какие чудесные фото! Вот и подарил, Лизочка, тебе на память и себе…Поставь, Лиза, свою подпись и число 21 сентября 1941 г.
Она обняла меня, поцеловала, и стала ждать, когда подадут поезд. Поезд подошел. Объявили посадку. Лиза, взяв мою руку, проводила меня на перрон… Остановились у вагона…, обняла меня за шею и сказала:
– Коля, Коленька ты мой, желаю тебе быть живым. Возможно, когда-либо и встретимся, но я тебя буду помнить всегда – это моя первая встреча с мальчиком. – Лиза всхлипнула, и по щекам бисеринками покатились слезинки… Она пристально смотрела мне в глаза. Вот проводник объявил:
– Поезд отправляется. Пассажиры – по вагонам!..
Я крепко обнял ее, и несчетное количество раз поцеловал в губы, в носик, в лоб, в розовые щечки, и опять в алые губки. Она радостно вздохнула. Видимо, она этого и ждала. Вот и все, что я мог подарить ей на прощанье. Паровоз дал гудок, вагоны лязгнули буферными тарелками, я перебежал к открытому окну, помахав рукой, послал ей воздушный поцелуй. Махал, пока ее силуэт не скрылся в клубах паровозного пара.
III
Харьков
На Киев поезд шел через Харьков. Паровоз издавал гудки, а поезд медленно петлял между донецкими терриконами. Угольная пыль тучами носилась над изнеможенной землей. Закрыли окна и двери, но все равно дышать было тяжело. В поезде не было ни ресторана, ни буфета. Лег спать на втором "этаже" плацкарта. Уснул, а под утро заговорило радио: "Внимание! Внимание! Всем военнослужащим, имеющим направление в Киев, сойти на станции Харьков и явиться в отдел кадров Харьковского военного округа". Эту информацию повторили несколько раз. За окнами еще только загоралась утренняя заря, но все пассажиры уже были на ногах. Все переживали, каждый по-своему воспринял это короткое объявление. В окна задувало утреннюю прохладу, свежесть приятно окутывала тело. Все молчали, никто не спрашивал: "Почему? В чем дело?" Видимо, все понимали – никто ничего толком не объяснит. В данный момент нас не бомбят самолеты и не слышны разрывы артиллерийских снарядов, но все объясняло одно страшное слово – "Война".
Поезд еще не успел остановиться, а военнослужащие уже на ходу стали спрыгивать с подножек вагонов на перрон вокзала. Нас тут же встречали представители округа и направляли в отдел кадров, указывая адрес и объясняя как пройти. Однако, заблудиться было невозможно – военнослужащие, как муравьи, двигались в обоих направлениях. В отделе кадров нас долго не задерживали. Учитывая предыдущее направление, и задав несколько вопросов, назначали на новые должности. Меня спросили:
– Какую должность занимал?
– Зам. командира стрелковой роты.
– Такой должности у нас нет! Пойдете командиром стрелкового взвода. Получайте предписание, распишитесь и на пригородный вокзал. Отправляйтесь в город Чугуев – Малиновские лагеря. Там в распоряжение командира полка.
390 запасной стрелковый полк 10 отдельной запасной стрелковой бригады
Юго-Западного фронта
I
Чугуевские лагеря
Чугуев – в то время абсолютно неблагоустроенный небольшой городок. Зато многие военнослужащие знают его не как город, а как самые большие военные лагеря в восточной Украине. Лагерь был расположен рядом с селом Малиновка, по этому многие так и называли – Малиновские лагеря.
Сейчас я уже не помню: сколько времени потратил, чтобы добраться из Харькова в Чугуев, а там еще километра три надо было идти пешком от станции до лагерей. При входе на центральную аллею справа находилась театральная площадка с кинобудкой и сиденьями человек на 200-250. Влево располагалась Малиновка. В селе находилась команда собаководов. Собак тренировали для подрыва танков. Собаки поднимали такой гвалт, что их было слышно далеко за пределами села. Ночью они беспокоили сон солдат. Дальше располагалось деревянное здание столовой комсостава и, совсем в глубине, находилось здание штаба полка, а рядом с ним несколько домиков для семей комсостава. Лагеря "кишели" людьми, как в муравейник.
По прибытию в полк, меня временно направили во второй батальон в 4-ю стрелковую роту командиром взвода. В роте еще не было ни личного состава, ни командира. Подразделение возглавлял замполитрука роты. Я, поздоровавшись с ним, подал руку и представился. Тот отвечает:
– Здравствуйте, день добрый.
Я снова представился и он повторяет. Я никак в толк не возьму, а он поясняет:
– Да, моя фамилия – Деньдобрый. Мы расхохотались.
Прибывающий средний комсостав располагался в соломе под открытым небом. Не было даже обыкновенных лагерных палаток для красноармейцев. Пройдя в район куч соломы, я нашел свою роту, убедившись, что личного состава еще нет – пошел на обед, а после обеда отправился смотреть выступление ансамбля окружного Дома комсостава. Мест не было. Пришлось стоять. Концерт мне понравился. Почти все номера вызывали "на бис". Особый восторг вызвала песня "Вася-Василек".
В это время нас накрыла грозовая туча. Метались стрелы молний и гремели раскатистые грозовые разряды. Крупными каплями начал пролетать дождь. Неожиданно, я встретил бывшего командира 5-й стрелковой роты нашего батальона, который так же был ранен 22 июля, в бою в селе Крымок. Его увезли в госпиталь, я же, раненый, остался в полку и продолжал воевать вплоть до 26 августа. Он расспросил меня, что произошло в полку после его ухода. Я коротко рассказал, но под натиском бури и ливня мы разошлись и никогда больше не встречались.
Театральная площадка опустела – все кинулись, кто куда. Я увидел двух девушек с кубиками в петлицах, которые тащили тяжелую железную кровать. Каждая из них несла по кроватной спинке, а сетку вдвоем волокли по земле.
– Милые девушки, вам помочь?
– Если можете, помогите. Мы не возражаем! – сказала маленькая смуглявая.
Взгромоздил сетку на спину и пошагал за ними. Нести пришлось довольно далеко, почти через весь лагерь. Девушки рассказали, что раньше они имели уютную комнату. Теперь в их комнату поселили артистов, а им предложили перейти в комнату к медсестрам. Едва мы успели заскочить в барак – стемнело, и хлынул ливень неимоверной силы. Ветер ломал ветки на деревьях и клонил к земле молодые березы. Ливень шел долго.
Наступил вечер. Накинув плащ-палатки, девушки пошли на красноармейскую кухню снимать пробу пищи. Это было их обязанностью – следить за порядком и качеством пищи на кухне рядового состава. Девчонки вернулись, принесли котелки с кашей и фляги с чаем. При небольшой коптилке начали ужинать, пригласили и меня. Здесь, за маленьким столиком-тумбочкой, мы и познакомились. Знакомство началось просто:
– Девушки, меня зовут Николаем, а вас?
– Надя, – сказала маленькая черноглазая.
– Зина, – промолвила беленькая на личико, со светло-русыми волосами.
– Зина и Надя, большое спасибо вам за ужин, за гостеприимство. Дождь, кажется, стих. Думаю, что можно уже идти. Спокойной ночи. В другом углу этой же комнаты располагались еще две девушки – санинструктора. Они тоже ужинали при свете коптилки сделанной из консервной банки. – До свиданья, девушки. Спокойной ночи вам.
Вышел из барака, темнота – ничего не видно. Долго стоял, чтобы адаптировались глаза. В глазах сплошная чернота. Одной ногой ступил в лужу, другой – в какую-то грязь. Вышел на лагерную линейку, послышался окрик часового:
– Стой! Кто идет?
– Свой.
– Пропуск.
– Не знаю. Пропусти. Мне необходимо пройти в подразделение.
– Назад! Стрелять буду…
Пришлось возвращаться. Темнота непроглядная. Ветер сдувал с деревьев дождевые капли, и они как из решета обдавали меня брызгами. Я постучал к девушкам:
– Это – я, Николай!
Загремел крючок. Надя открыла дверь.
– Девушки, простите. Меня не пропустил часовой. Требует пропуск, а я его не знаю. На уговоры не поддается… Можно, я на скамейке у вас до утра просижу? Надя с Зиной переглянулись и предложили:
– Ладно, Коля, снимай мокрую гимнастерку, сапоги… Можешь снять брюки и ложись в средину, мы тебя отогреем.
Девушки в другом углу хихикнули, видимо подумали: "Вот дают наши фельдшера!"
"В тесноте да не в обиде" мы спокойно проспали до утра. Утром меня разбудила Надя:
– Коля, поднимайся завтракать. Санинструктора ушли, а Зина уже завтрак готовит.
– Ого! – смотрю: а сапоги-то мои уже вымыты и начищены до блеска. На гимнастерке подшит чистый подворотничок. Кто же из них, обо мне так позаботился? Это меня озадачило. Такого я не ждал. Чем это закончится, но на всякий случай – "безопаска" при мне. Девушки помогли мне с горячей водой. Побрился – в два взмаха сняв редкую щетинку. Девушки меня подождали и предложили:
– Коля, если тебе не будет места, то приходи. Мы что-нибудь придумаем.
Я был до глубины души тронут их вниманием. Поблагодарив радушных девушек, я появился в подразделении в полном блеске. Остальная наша братва вылезла из кучи мокрой соломы в космах устюков и мокрые. Они еще ничего не ели ни вечером, ни утром.
На меня смотрели злые, помятые и не бритые лица, на которых читался вопрос: "И откуда ты явился такой "молодчик"? Где же ты так уютно пристроился?"
В это время, где-то из под Харькова, стала доноситься артиллерийская канонада. На душе стало тревожно. Из штаба полка поступило распоряжение: "Всему среднему комсоставу, прибывшему из госпиталя, к десяти часам собраться в вестибюле штаба. Приказ командира полка". Наш "Муравейник" зашевелился. Мой знакомый лейтенант Бугаев, уж и не знаю по какой причине, сделал вывод: "Что ж Николай, я вижу, ты уже позавтракал, а я пойду в столовую после.
В полном неведении, мы пошли в штаб.
Гул орудий все усиливался и усиливался. Видимо, боевые действия уже приближались к самому Харькову.
– Неужели, "немчура" подкатила к Харькову, а ведь до Харькова рукой подать. Заметил я.
– Да, Коля, бои идут совсем близко. Подтвердил Бугаев.
В штабе уже собралось много нашего брата. Были среди них и с палочкой в руках, как говорят – "с третьей ногой". Народ собрался очень быстро, видимо потому, что здесь было тепло и сухо. Вот, раздалась команда:
– В две шеренги – становись, равняйсь – смирно! По порядку – рассчитайсь! Товарищ капитан средний комсостав, прибывший из госпиталей, по вашему приказанию – построен! Зам. начальника штаба, старший лейтенант Голдырев.
– Вольно! – спокойно сказал командир полка, и тут же спросил:
– Сколько в строю?..
– Сорок четыре, товарищ капитан.
– Добре. Товарищи, обстановка на фронте сложная. Вы уже, наверное, знаете, что наша Киевская группировка окружена немцами, бои идут на подступах к Харькову… Теперь ответьте: кто из вас желает сейчас идти на фронт? Добровольцы – два шага вперед, шагом – МАРШ!
Я был полностью уверен, что два шага вперед дружно сделает весь строй – и бодро шагнул вперед. Однако… Нет!.. Добрая половина осталась на месте. В том числе остался и мой друг Бугаев. Это меня насторожило.
– Кто вышел – нале-ВО! Получить назначение.
С оставшимися в строю, капитан Комаров, стал беседовать персонально. Первым был уже не молодой, лет тридцати, старший лейтенант с тросточкой.
– Причина, товарищ старший лейтенант?
– Товарищ капитан, у меня неправильно срослась кость на ноге – мне трудно ходить, да и рана открытая.
– Запишите: отправить на лечение.
Далее я уже не слышал.
Зашел в кабинет и представился.
– Идете командиром стрелкового взвода.
– Да я же – пулеметчик!
– Все равно. Идете командиром взвода во второй батальон, в четвертую роту.
– Есть! А когда на фронт?
– Подготовите пополнение, с ним на фронт и пойдете. Пополнение найдете в палатках. Идите ищите своих подчиненных - язык до Киева доведет. Следующий!
Я вышел в глубоком раздумье. Прохладный воздух охватил тело. Шинели нет: еще в июне сменял на картошку в Колодезном, да и сохранить ее до этих дней, было просто нереально.
Нашел расположение батальона и свою четвертую роту. Новобранцы забились в палатки, прижавшись, согревая друг друга. Люди еще не были переодеты в армейское обмундирование, а домашнее грело плохо.
Вот появился и командир роты, младший лейтенант Заболотский, плотный, не высокого роста, по виду он лет тридцати – тридцати двух. Разговаривал на русском языке с примесью украинского, был не многословен, но деловой. Подошел еще один лейтенант – Давыдов Дмитрий. Тут же командир роты назначил его на второй взвод, как более высокого, а меня на третий. Первым взводом уже командовал старший сержант Горькавый. Старшиной роты был, тоже уже не молодой, еврей. Позже, он сумел стать командиром хозяйственного взвода батальона. 23 сентября ротный объявил сегодняшний день банно-хозяйственным. Наша задача – помыть личный состав, переодеть, рубашки прожечь, а остальное – сжечь.
– Будем выдавать бушлаты, брюки, портянки, ботинки, обмотки и пилотки. Сержантского состава пока мало, по прибытию, будем пополнять списки личного состава взводов. В каждом взводе по 50 человек. А сейчас готовьтесь к построению.
В моем, третьем взводе, весь состав красноармейцев оказался из одного Яблонивского района, Черниговской области, 1923 года рождения. Ребята выглядели прекрасно, друг друга знали с детства и взаимоотношения были у них самые хорошие. Помкомвзвода, был бывший сержант милиции. Хотя всех и помыли, и постригли, а их рубашки с нижним бельем – все было обработано при высокой температуре – вшей все же, мы не победили.
Занятий с пополнением, кроме строевой подготовки и политинформации, пока не проводили. Были и лекции. Их читал доктор сельскохозяйственных наук, бывший автор учебника по ведению лесного хозяйства для институтов. После построения, я увидел своего приятеля. Он шел с вещевым мешком за плечами, понурив голову, устремив свой взор в сторону:
– О! Бугаев, здорово… Ты, куда свои стопы направил?
– Привет, Николай. Иду по назначению в дивизию, которая, то ли воюет, то ли – готовится вступить в бой под Харьковом.
– А остальные?..
– Всех отправили на фронт, кроме хромого старшего лейтенанта. А ты?..
– Получил пополнение, буду готовить, а потом, видимо, с ним в бой…
После бани привели личный состав в палатки и стали обучать наматывать портянки, чтобы при совершении марша не было потертостей. Потертость ног – это "ЧП". Могут расценить – как умышленное уклонение от фронта. Увлекшись своим делом, я и не заметил, что уже давным-давно меня ждет дивчина. Под деревом стояла Надя.
– О! Наденька. Здравствуй, милая. Ты давно?..
– Порядком… жду, пока ты закончишь свои дела.
– Что срочного стряслось?
– Случилось то, Коленька, что должно было случиться – уезжаю на фронт. Пришла с тобой проститься. Коленька, я принесла тебе свое одеяло и подушку. Они тебе пригодятся. Ты идешь в тыл, а я на фронт.
– Откуда ты знаешь, что я – в тыл?
– Я все знаю. А теперь разреши я тебя поцелую. Будь умненьким, будь всегда таким же добрым и обаятельным. Я пошла, меня уже ждут…
Я ее обнял, поцеловал и сказал:
– Желаю тебе, как в песне – "если смерти, то мгновенной, если раны небольшой". Милая Наденька, оставайся живой. Твоя специальность, ой как нужна на фронте. Будь здорова! Спасибо тебе, Надюша, и Зине тоже…А как Зина?..
– Она тоже получила назначение, только в другую часть. Да, Коленька, забыла: вон тебе мой домашний адрес. Пока! – Надюша бегом скрылась за кустами аллеи.
Я развернул листочек, мои глаза затуманились слезой: "Милый, любимый мой Коленька, если останешься жив, то хотя бы узнай мою судьбу. Пиши в Кременчуг, там живет моя мама.»
Осень вошла в свои права. Ясные и теплые дни стали редкостью. Небо нередко заволакивалось тяжелыми дождевыми облаками. Шли частые дожди. Вот уже и октябрь на носу. Запасный Стрелковый 390-й полк – резерв Юго-западного фронта, вышел в длинный и тяжелый переход по маршруту: Чугуев, Купянск-Узловая, Сватово, Мостки, Старобельск, Мерковка, хутор Богаев, Кантемировка, Богучар, старая Кривуша, Новая Кривуша, Михайловка, Новая Аненская, Матышево. Второй батальон должен был остановиться для обучения молодых бойцов в селе Большое Судачье.
Тогда этого маршрута мы естественно не знали. О промежуточной цели нашего пути мы узнавали лишь тогда, когда подходили к следующему населенному пункту.
Продолжение:
http://www.proza.ru/2018/09/03/1174