Келейные записки иеромонаха Серапиона
Тетрадь третья
В гостях у Морозовых
Александр Егорович пошевелил вожжами, причмокнул языком. Бричка тронулась. Я, запрокинув голову, отрешенно смотрел на проплывающие в небе облака и слушал рассказы своего богатого заказчика о нынешних хозяевах Борка. После смерти бывшего владельца барский дом со всем имуществом перешел в собственность его гражданской жены, Анны Васильевны Морозовой, а земли и капитал были разделены между их детьми. По взаимному согласию новых владельцев усадьбой сейчас управлял брат Николая Морозова – Петр Александрович. К сожалению, с ним не удастся свидеться: неделю назад в Борке гостил Михаил Николаевич Журавлев*, цыганский хор с собой на пароходе привозил, уговорил Петра Александровича выставить на ярмарке борковских скакунов – они когда-то большие барыши приносили**. Николай Александрович как раз в Борок с Питера вернулся, обещал брату приглядеть за хозяйством. Тот и укатил с Журавлевым в Нижний, а когда вернется – неизвестно. Откровенно говоря, управляющий из Николая Александровича неважный – строгости не хватает. Да и когда ему о хозяйстве заботиться, когда обо всей России думается. И то сказать, он теперь известный ученый, профессор. Познакомиться с ним считают за честь великие люди.
Монотонный голос Александра Егоровича, покачивание брички, облака, бессонная ночь, насыщенный заботами день привели к тому, что на какое-то время я провалился в сон. Перед мысленным взором возникли Ермолай, Глаша, желтые огоньки волчьих глаз и тотчас растворились в большой кринке молока, которую радушно протягивал мне Дмитрий Иванович Чернышев. По поверхности молока пошли круги. Из кринки вышла Алиса. Я протянул к ней руки. Она мягко отклонила их и с грустью произнесла:
– Я принадлежу революции, борьбе за освобождение женщин и пролетариата.
– Мы с тобой принадлежим друг другу и никому больше! – возразил я.
– Личное должно подчиняться интересам трудящихся классов, – прошептала она заученную где-то фразу, и на ее ресницах набухли капельки слез.
– Ты неправду говоришь! Ты обманываешь и меня, и себя! – закричал я.
Алиса повернулась спиной, склонила голову и медленно пошла от меня прочь по выложенной красными булыжниками уходящей в бесконечность тропе.
Я открыл глаза. Бричка по широкой четырехрядной аллее подъезжала к двухэтажному барскому дому.
– Тимошка! – окликнул Александр Егорович работавшего в парке паренька лет четырнадцати.
Тот неохотно, вразвалочку подошел к нам.
– Чего надо? Петра Александровича дома нет – уехал, а барыня еще после обеда не проснулась.
– Ты как разговариваешь? Аль не узнаешь? – возвысил голос Александр Егорович.
– Узнаю. Чай, не первый раз видимся. «Тимошка, доложи», «Тимошка, позови», «Тимошка, отнеси», «Тимошка, подсоби». От работы отвлекаете, а благодарности никакой.
– Вот пострел! – обернувшись ко мне, прокомментировал Александр Егорович. – Молоко на губах не обсохло, а уж во всем коммерцию ищет! – Он порылся ладонью в привязанном к поясу холстяном мешочке. Достал гривенник, повертел в раздумье меж пальцев, положил обратно, снова перевел взгляд на мальчугана. – В следующий раз леденцов привезу. Николай Александрович у себя?
– Во флигеле.
– Так сбегай, доложи, что я к нему столичного философа-изобретателя в гости привез.
Тимошка неспешно вытер о траву руки и пошел докладывать о нашем приезде.
Александр Егорович, спрыгнув с козел, отдал поводья вышедшему из барского дома лакею. Я тоже с удовольствием ступил на землю размять ноги.
Спустя некоторое время к нам быстрой энергичной походкой подошел мужчина средних лет в легкой белой рубашке, туго заправленной в брюки. Высокий лоб с короткими, откинутыми назад черными волосами, бородка клинышком, живой, проницательный взгляд.
Александр Егорович торопливо поклонился. Подошедший поспешил протянуть ему руку:
– Ты же знаешь, не люблю я поклонов.
– Привычка-с, – ответил Александр Егорович, выпрямляясь, пожал протянутую руку и, указывая на меня повернутой вверх ладонью, представил:
– Кондаков Михаил Ефимович, инженер, изобретатель из Петербурга, – сделав паузу, добавил: – Хочет, чтобы все крестьяне богатыми стали. Уговорил его заехать в Борок – думаю, вам любопытно будет познакомиться друг с другом.
Морозов с интересом взглянул на меня, протянул руку. Мы представились друг другу.
В дверях барского дома показалась стройная женщина примерно одних со мной лет, в строгом темном платье, с открытым лицом и густыми черными волосами, сложенными на голове в нечто, напоминавшее чалму суфия. Что-то в ее лице мне показалось знакомым. Мы определенно где-то уже встречались. Но где? Когда?
– Николай, – позвала она Морозова. – На улице сыро. Накинь поверх рубашки пиджак или заходи с гостями в дом.
– Да, да, сейчас, – отозвался Николай Александрович.
Мы поднялись по ступенькам на крыльцо и зашли в просторные сени. Справа и слева от входа находился ряд дверей, прямо – широкая парадная лестница.
– Мой добрый гений, моя жена, Ксения Алексеевна, – представил Николай Александрович женщину.
Я шагнул к ней, секунду поколебавшись, нагнулся, намереваясь поцеловать пальчики. Она мягко пожала мою ладонь и высвободила свою, отведя руку за спину. Я назвал себя, учтиво склонив голову.
– Ксана, – попросил Николай Александрович жену, – покажи, пожалуйста, гостю дом, – и, повернувшись к нам, добавил: – Прошу извинить, должен вернуться в свой флигель – закончить работу. Встретимся чуть позже, через часик.
Он удалился.
– Я, если не возражаете, – обратился Александр Егорович к Ксении Алексеевне, – пройдусь к конюшням. Слышал, Шалая приплод принесла. Хотелось бы посмотреть жеребцов.
Ксения Алексеевна не возражала. Мы остались с ней вдвоем.
– На первом этаже у нас, сами видите, в фойе только-только обновили краску и обои, картины и мебель еще не принесены, поэтому ничего интересного нет, – сказала она и, обведя рукой помещение, перечислила: – За той дверью кладовая, там комната для прислуги, кухня с приспешнею, погреб. Предлагаю сразу пройти на второй этаж.
Мы поднялись по парадной лестнице.
Сейчас уже трудно вспомнить все увиденное в доме Морозовых. Зал с огромной бронзовой люстрой, большие от пола до потолка зеркала, мраморные столики с позолотой, диваны, кресла, стулья с резными спинками, обилие картин известных русских и европейских художников. Одна из комнат была сплошь увешана охотничьими и воинскими атрибутами: рыцарскими доспехами, старинными арбалетами, кинжалами с золотой арабской вязью, рапирами, медными трубами, рожками, дуэльными пистолетами, револьверами, бессчетным количеством ружей, винтовок. Ксения Алексеевна, раздвинув в стороны массивные шторы, на какое-то время задержалась возле окна, привлеченная чем-то происходящим во дворе. Я невольно присмотрелся к ней со стороны, и тут перед моим мысленным взором возникла картина недавнего прошлого.
Зима 1906 года. Прощальный концерт Мравиной в Дворянском собрании Петербурга. Алиса достала где-то два билета и уговорила меня пойти.
В антракте мы поднялись в одну из лож, и она представила меня своей старшей подруге Александре Михайловне Коллонтай. Та приподнялась из кресла, приветливо улыбнулась, сделала комплимент моей молодости и стройной фигуре, шутливо посоветовала Алисе не отпускать такого красавчика далеко от себя. Я тоже произнес какие-то дежурные любезности. Коллонтай поблагодарила, снова села и, тут же забыв о нас с Алисой и посерьезнев, погрузилась в прерванный нашим приходом разговор с сидевшей на соседнем кресле пожилой полноватой дамой. Та была одета в длинное черное платье, обильно украшенное кружевами. Неглубокий вырез на груди скреплен массивной, усыпанной мелкими гранатами золотой брошкой. Алиса шепотом пояснила, что пожилая дама – известная писательница Мария Ватсон. Из долетавших до нас обрывков разговора я отметил знакомые мне имена Веры Фингер, Петра Якубовича. Ватсон убеждала Коллонтай поддержать работу Шлиссельбургского комитета***, помочь найти новых жертвователей. Коллонтай сетовала на людскую черствость и финансовые трудности. Во втором ряду ложи, позади них сидели две женщины примерно одного со мной возраста. Одна из них листала какую-то тоненькую книжечку, другая с интересом прислушивалась к разговору Ватсон и Коллонтай.
Второй женщиной и была Ксения Морозова. Ну, возможно, тогда еще ее фамилия была другая. Одно несомненно – это была она.
Я спросил Ксению Алексеевну, помнит ли она тот вечер. К моему удивлению, спустя два года она легко вспомнила все детали нашей мимолетной встречи: мои комплименты Коллонтай, цвет и фасон платья на Алисе и свою легкую досаду, что та не познакомила ее со своим кавалером. Женщину, которая сидела рядом с Ксенией Алексеевной, звали Зоей. Она приходилась Коллонтай троюродной сестрой. Книжечка, которую Зоя просматривала, была повременным изданием для солдат и народа «Досуг и дело», в ней были опубликованы стихи ее сводного брата Игоря Лотарева****.
– Вы с Алисой очень подходите друг другу. Я знаю, она вас любит. Но…
Ксения Алексеевна на секунду задумалась, глядя мне в глаза, и в это время в комнату неслышно, крадучись, вошел Николай Александрович.
– Ага, секретничаете, – заговорщицким тоном произнес он и тут же громко рассмеялся. – Признайтесь, я вам помешал.
– Помешал! – топнув ножкой, с деланным возмущением в голосе ответила Ксения Алексеевна и тут же, подбежав к мужу, нежно его обняла. – Какой ты невоспитанный, а если бы мы и вправду секретничали, а ты ненароком подслушал то, что предназначается только мне – вот бы стыд был!
– Виноват, каюсь, – Морозов отстранился от жены, нагнувшись, поцеловал ей руку и, снова распрямившись, предложил нам присесть в кресла, стоящие вокруг низкого журнального столика в углу.
В комнату, запыхавшись, вбежал Александр Егорович:
– Извините, что долго не возвращался, – отменные жеребцы!
Все рассмеялись, усаживаясь за столик.
– Расскажите о себе. Кто вы? Откуда? Что вас привело в наши края? – обратился Морозов ко мне, когда я погрузился в обволакивающую мягкость кресла.
– Он изобрел самодвижущиеся сенокосилки, – поспешил за меня ответить Александр Егорович. – Одна косилка заменяет тридцать человек, и себестоимость изготовления низкая. Есть у него и жатки, и сеялки механические.
Супруги Морозовы снова улыбнулись, как улыбаются родители, когда их малолетнее чадо допустит какую-либо бестактность перед гостями.
Я тоже улыбнулся и стал рассказывать о родителях и семье, в которой рос. Спросил у Николая Александровича, не был ли он знаком с моим отцом и Петром Кондратьевичем Дьяконовым – как-никак они тоже в свое время были связаны с народниками. Он ответил, что имя отца ему незнакомо, а о Петре Кондратьевиче слышал от товарищей. В домашней библиотеке этого священника охранка нашла запрещенную цензурой литературу, но он как-то избежал наказания. Причем скрыл от следствия имена ходивших к нему студентов и тем самым спас многих от преследования.
Я рассказал, что в детстве мечтал стать священником, но побоялся, что другие ученики будут надо мной подшучивать, так как сам родом из крестьян, а в семинариях преимущественно учились дети духовного сословия. Посетовал мимоходом, что сословные ограничения, этот анахронизм, до сих пор у нас не изжит. Николай Александрович задал мне неожиданный вопрос:
– Догадайтесь, как звали моего отца?
– Разве не Александр?
– Петр!
– ???
– А его фамилию можете назвать?
– Если спрашиваете, значит, не Морозов.
– Щекочихин.
– Вы носите девичью фамилию матери, – предположил я.
– Девичья фамилия матери – Плаксина.
Мат в три хода – больше никаких вариантов в моей голове не было.
Довольный произведенным эффектом, Морозов рассмеялся и рассказал, как сословные ограничения лишили детей Петра Щекочихина права носить фамилию и отчество по отцу*****
На какое-то время за столом повисла пауза.
Александр Егорович, видя, что до косилок дело не скоро дойдет, заметил, что через час начнет смеркаться, а с заездом в Лацкое не пришлось бы ему домой в темноте возвращаться.
– А зачем заезжать в Лацкое? – спросил Морозов.
Я объяснил, что в Ефаново у Александра Егоровича довольно тесно и негде уединиться, чтобы работать с чертежами, а в Лацком меня ждет хоть и маленькая, но отдельная комнатка в сторожке при местной церкви.
– Так оставайтесь на ночь у нас – места много. Продолжим разговор, посекретничаете с Ксаной, а завтра или через неделю, как прикажете, кучер отвезет вас в Лацкое.
Я согласился.
– Мне время попусту терять – непозволительная роскошь. Я, пожалуй, поеду, – заявил Александр Егорович и, поднимаясь из-за стола, напомнил:
– О косилках не забудьте переговорить.
*Михаил Николаевич Журавлев (1840-1917) – купец, крупный промышленник и землевладелец, меценат, действительный статский советник, почетный член Рыбинского биржевого комитета, почетный попечитель Рыбинского коммерческого училища, член благотворительных, просветительских и общественных обществ в Москве и Санкт-Петербурге. Состоял действующим членом правительственных комиссий по торговым и промышленным вопросам. Кроме того, служил корреспондентом Главного управления Государственного коннозаводства. За деятельность на поприще общественного служения отечественной промышленности награжден орденами Святого Станислава 1-й и 2-й степеней, орденом Анны, орденом Святого Владимира 4-й и 3-й степеней.
**Отец Николая Морозова, владелец усадьбы в Борке, Петр Алексеевич Щепочкин (1832-1886), занимался разведением русских рысаков, был членом Петербургского Бегового общества, которое владело всеми ипподромами в России. В Борке содержалось более 100 лошадей. Доходы, получаемые от скачек, общество использовало для поощрения владельцев призовых лошадей. Лошади из Борковского коневодческого хозяйства были постоянными участниками самых престижных соревнований, всегда занимали призовые места и тут же на аукционе продавались по очень высокой цене.
***Шлиссельбургский комитет – общественная благотворительная организация в Российской империи, созданная для оказания материальной и финансовой помощи бывшим политическим узникам Шлиссельбургской крепости и изучения истории ее как тюрьмы. Основана П.Ф. Якубовичем по предложению В.Н. Фигнер в 1905 году и просуществовала до 1918 года.
****Игорь Лотарев – сводный брат троюродной сестры Александры Коллонтай Зинаиды Домонтович, впоследствии известный поэт Игорь Северянин. В автобиографической поэме «Роса оранжевого часа» поэт позднее так описывал круг своего юношеского общения:
Наш дом знакомых полон стай:
И математик Верещагин,
И Мравина, и Коллонтай.
***** Отец Николая Морозова, Петр Алексеевич Щепочкин, полюбил крепостную крестьянку Анну Васильевну Плаксину, и она согласилась стать его гражданской женой. Из-за разницы сословий их брак не мог быть зарегистрирован, а их детям не могли дать ни отчество по отцу, ни его фамилию. Петр Алексеевич перевел в Мологе свою гражданскую жену в мещанское сословие и поменял ее девичью фамилию Плаксина на Морозову. Все их семеро детей (два сына и пять дочерей) носили отчество по имени крестного отца – помещика Александра Ивановича Радожицкого и измененную фамилию матери.
Иллюстрация: Н. А. Морозов - народоволец, террорист, ученый, писатель, "последний помещик России"
Продолжение: http://www.proza.ru/2018/08/17/1582
К аннотации и оглавлению http://www.proza.ru/2018/08/19/768