Вениамин Бескоровайный, инженер по технике безопасности завода железобетонных изделий и начинающий прозаик, уже сутки, сладко замирая, блуждал по «Тёмным аллеям» Ивана Алексеевича Бунина. А нынче, прямо с десяти, засел за комп.
У него в прямом смысле чесались руки и свербило где-то в области вилочковой железы – от распирающего вдохновения, инициированного гением, столь образно и тонко описавшим божественно прекрасное чувство любви, на которую способна юная человеческая душа. Особенно подстегивало его то место в рассказе "Натали", где Соня, ожидавшая героя в его комнате под грозовые раскаты, в белой ночной сорочке жарко шепчет ему: «Я так тебя ждала! Ну, где же ты был? Ну, возьми же меня, всю, всю…»
«Да, силен творец, живущий в нас!» – думал Вениамин, создавая новый файл и с дрожью ощущая притягательную, чуть мерцающую чистоту его прямоугольника, которую сейчас он заполнит своими собственными чудесными письменами. Ведь у него тоже была первая любовь…
Автор стал припоминать облик этой любви - девочки из параллельного девятого класса, фигуристой и задорной волейболистки Марины: яркий, крупный рот, смешинки в ее зеленоватых глазках, русую пушистую головку со стрижкой каре, высокую, рано развившуюся грудь. Грудь… - А вот у дочери почему-то в этом возрасте одна плоскость. В мать, наверное, пошла… Так, но не будем отвлекаться – скомандовал сам себе неофит писательского поприща.
Дело ведь вовсе не во внешности той девочки Марины, а в духовном росте, вызываемом всеми этими переживаниями – философски рассуждал Бескоровайный. И не в сюжете даже дело. Какой там сюжет! Он ведь так и не осмелился предложить ей сходить куда-нибудь. И дотронулся-то до ее локтя лишь один раз – когда их вместе стиснула толпа в рекреации, на последнем звонке, под бодрые окрики завуча: «Активней, активней, заснули там что ли?» У него тогда чуть ноги не отнялись в новых кроссовках. А может, они маловаты ему были? Кто теперь поручится…
Нет. В его рассказе будет главным не экшн, а его внутренний мир, где полновластно воцарилась тогда та девочка. И он стал восстанавливать в памяти бесконечную гамму оттенков своего к ней отношения. Приливов и отливов крови, полубредовых снов, робости, тоски, надежды, обожания…
«При виде её моя робость доходила до ступора и полусмертного стеснения в груди» – набрал Бескоровайный.
И начал думать, чем всё же она вызывалась? Чего он боялся при встречах с этой шустрячкой? После пятиминутного анализа он прозрел: очки! Конечно, причина робости крылась в его очках от близорукости – самых простых, дешевеньких, уродующих его лицо и убивающих напрочь мужественность образа. И вполне способных вызвать презрение у такой сильной особы, как Марина.
"А вот сейчас у меня фирменные, классные" – невольно, с удовлетворением подумал он. Сто пудов, Танечка из ОТК на планерке оценила. Вот у неё, кстати, грудь, так грудь… Да и всё прочее… Однако стоп. Вернемся к первой любви.
Что же было главным? От чего именно он тогда сходил с ума? Будущий Бунин напрягся. Перед ним всплывали картинки узкого школьного коридора с фикусами и стенгазетами, между которыми пролетало его зеленоглазое божество. И коридор наполнялся до потолка ее аурой, и можно было потом еще долго, до самого звонка с большой перемены дышать, смаковать, насыщаться до последней клетки этой аурой как самым вкусным и волшебным напитком на земле.
Надо записать эту метафору. Но как опишешь запах, аромат любви? Он стал снова вспоминать. Почему-то некстати почудился запах чуть подгорелых, маслянистых пончиков из школьной столовой. Ах, как вкусны они были, ёшкин кот! Таких теперь не найти… Но тут реальный запах, доносившийся с кухни, отвлёк автора от темы. Жена жарила картошку – догадался он. А в холодильнике есть бутылочка «Пилзнера»…
Тем не менее, вновь попытался сосредоточиться на своих ощущениях четверти века назад. Это дало свой плод. «Она была его личным открытием – так, наверное, чувствует себя астроном, открывающий новую звезду. И у него внутри разом поселяется весь космос» - записал он еще одну фразу. Действительно, почему-то в разговорах парни обходили Марину стороной. Никто не говорил ему, что она «клёвая чувиха». Он сам в один прекрасный день, будто проснувшись, увидел, как она необыкновенно хороша. Внезапно его поразила мысль: о, ведь Марина чем-то схожа с его матерью! То ли разлётом бровей, то ли манерами, то ли еще чем-то неуловимым... Да, кстати о матери: надо бы послать старушке десятку. Или даже пятнарь. Пока жена не отжала всю получку. Ей опять не хватает на какой-нибудь ботокс. А что от него толку? Сорок пять они и есть сорок пять… Ягодка! В кавычках. Тьфу, что лезет в голову, прости господи!
Усилием воли он вновь вернул себя к тому давнему времени и его романтичной дымке: как он заглядывал - будто случайно - в дверь спортзала, где шли тренировки по волейболу и носилась потная и взлохмаченная Марина с боевым кличем «Девочки, блок!», и всё время опасался, что его застанут за этим постыдным занятием. Хотя не в раздевалку же он глядел! А тайно хотелось, если честно, именно туда...
Еще вспомнил, как ему однажды всю ночь хотелось... превратиться в ее собаку. Чтобы всё время – рядом, чтобы прижиматься к ее коленям, лизать - о Боже! - в очаровательный носик… Вот, и носик точно на мамин похож – пимпочкой такой… А жена говорит, что у матери ехидная внешность, сообразно, мол, характеру. Сама она язва! Но готовит, что ни говори, отменно. Вчера вот «наполеон» испекла, а это, доложу вам – пальчики оближешь…
Тут под ложечкой у пишущего засосало, а в животе булькнуло.
Он сохранил не полностью набранную страницу. Перечитывать почему-то не хотелось. Остатки утреннего вдохновения быстро улетучивались, не успевая обратиться в слова. Накатило раздражение. Всё не то, не так! Но обед - это святое...
И вообще, разве можно писать о первой любви на компе? На этой бездушной железяке? Это ж настоящий киллер любой формы жизни, тем более, нежного трепета чистой влюблённости… Нет, только пером, на самый крайний случай гелевой ручкой. И лучше на природе - или ранним утром или ближе к вечеру, в начинающемся лиловом сумраке. Не зря у Бунина-то всегда любовь с природой неразрывны!
Хорошо так же писать о любви при свечах... Нет, всё же лучше при свете луны... Или костра. Вот в субботу выберусь за город на пару дней и засяду – на берегу тихого пруда, с блокнотом. И погружусь... И случится магия творчества. Потому что вокруг будет всё неподдельное, натуральное, не искусственное… И темные, загадочные кусты можжевельника, и чарующие цикады, и лунный отблеск на поверхности воды…
И шашлычок, да, да, непременно хороший шашлычок, с дымком. И картошечка молодая. С укропом…
Настроение улучшалось. Вениамин Бескоровайный глубоко вздохнул и пошёл мыть руки.