Неделя выдалась трудная. Навались, как всегда сразу все и не кстати. Неприятности на работе, сборы ребенка в новую школу и свадьба племянницы. Все сразу. Надо отбиваться от проблем на работе, писать занудно-вежливые ответы и справки, соображать сколько надо тетрадей в линейку и клетку, какие туфли и какие купить подарки, написать поздравления и что надеть на праздник. Вдохновение, как ни стучалось, не могло пробиться сквозь грецкую скорлупу забот.
А сегодня отпустило. Городские персонажи соскучились, за это время и толпой нагрянули в голову. Сонным, расслабленным вечером гуляя с собакой, я увидела Смерть.
Он стоял на перекрестке и курил. Сигарета почти дотлела, но он не выбрасывал ее, и вытягивал уже кисловатый дым, сквозь ржаво-желтый фильтр. Ссутулившись, ждал зеленого света. Помахивал черным, мятым и сильно затасканным кульком. Длинные худые ноги, в нетерпении переминались, сами собой, не обращая внимания на хозяина. Растасканные черные, но сейчас уже просто пыльные, кеды, сорок пятого размера. Черные узенькие брюки, висели мешком, на тощем заду владельца. Узкие плечи и тощие руки, с длинными худыми пальцами. Точнее даже это были кости обтянутые для приличия кожей. Мускулы Смерти не нужны. Даже, в теплый и душный летний вечер, его знобило, теплая черная же, толстовка, с большим капюшоном согревала.
Чуть ссутулившись, помахивая кульком, он стоял на перекрестке, и его лица было не видно. Капюшон ассасина, надежно скрывал выражение лица, оставляя видимым только острый, небритый подбородок. Он вытянул все что мог из сигареты и с недовольством выбросил оставшийся фильтр.
Сколько помнил, его всегда звали Смерть, и даже тогда, когда он учился в обычной школе на Нагорном, в первом классе. В школе, с ее дурацкими требованиями к форме, ему приходилось быть все время открытым, всем этим назойливым людям. Его постоянно спрашивали, почему он такой худой, почему плохо кушает, и почему не улыбается. Зачем? Он не понимал, для чего ему все это надо делать. Улыбаться, читать стишки, кушать и терпеть старых дур-учителей. Вечером, когда все успокаивалось, после дневной суеты, он сидел во дворе, своего дома-малосемейки, на ржавых, скособоченных качелям и думал. Отталкиваясь одной ногой от земли, слушал, как жалостливо скрипят качели, он размышлял о бренности всего живого. Для чего нужна эта бабочка, она живет лишь день, откладывает яйца и умирает. А птицы? Бесполезные создания. Для чего все эти радостные и несчастные от своей суеты люди? И тогда он первый раз убил.
Он понял свое предназначение. Он приносит облегчение. Суета заканчивается, и наступает покой. Он посмотрел на рыжего суетливого котенка и спросил «зачем ты живешь?». Котенок задумался и умер. И теперь он просто задает свой простой вопрос слишком суетливым созданиям.
Рядом, на перекрестке, остановилась пара. Прыщеватый парень, держал за руку подружку. Он только сегодня, на четвертом свидании, решился на это. Подружка - толстенькая, круглолицая деваха, от волнения залоснилась лицом, распереживалась и болтала не затыкаясь. Громко, сбиваясь, рассказывала прыщавому кавалеру о том, как она поставила на место, эту дуру-Светку. Прыщавому, было все равно, он чувствовал ее потную упругую ладошку, чувствовал, как запахло от нее потом, и видел каплю на ее толстой щеке, это все волновало, и пробуждало неведомые, стыдные чувства. Он смотрел на подружку и прикидывал, как непринужденно обхватить ее за талию, и позволит ли она потискать грудь у подъезда.
Смерть, уже физически не мог выносить столько суеты рядом с собой. Он растоптал окурок сбитым кедом, вздохнул, повернулся к парочке, уперся тяжелым взглядом в поросячьи глазки толстой девахи и спросил:
- Зачем ты живешь?