«Я – каждый день не я», - думает Каспер.
Кто-то другой. Возможно, очень похожий. Люди вообще похожи, его часто путают с кем-то. Если не смотреться в зеркало - забываешь, как выглядишь. Никогда не знаешь толком. Например, видишь отражение на улице в витрине магазина, и даже узнаешь себя не сразу. Кажется, просто кто-то идёт навстречу.
Каспер переходит улицу, не поднимая глаз. Опять бродит целый день. Хочет остаться дома, но его выносит из комнаты в коридор, потом на улицу – как щепку – кажется, это поток собственных мыслей несет его в общий сток. И только когда поток иссякает – Каспер останавливается.
Музыкант в метро. Выбритые брови, глаза жесткие, обесцвеченные волосы зачесаны назад расческой с редкими зубьями. Кожаная грязная куртка, кроссовки цвета пыли. Линзы с белой радужкой, черная точка зрачка, оскаленные в песне зубы. Вот что его остановило:
Сашкина.
Песня – Сашкина. Без ударных, конечно, зато электрогитара. Звук отражается от плитки грязный, размазывается по всем стенам, но голос у парня – чистый, как у ангела.
Остановился не один Каспер – люди встают, будто напоровшись на звук, поворачиваются с губами притянутой за леску рыбы, и лупятся парню в лицо, только он никого не видит. Самые высокие ноты он поет согнувшись, скрутив своё узкое тело в личинку и звук идёт уже сам по себе, минуя его, удесятеренный эхом и уведенный под потолок, в купол без креста, в советскую красную мозаику. Ладонью с растопыренными пальцами певец заслоняет лицо, но белки его глаз блестят, как у умалишенного, горят раскалённым пламенем, а потом он разворачивается совершенно спокойно, и на скулах его, будто высеченных из камня, пот в подземном свете блестит, как слюда.
Сашкина музыка, Сашкины песни. Исполняет так, как мог бы исполнить Сашка. Ещё лучше, может быть. Каспер лезет в кошелек, находит там только мелочь и несколько жетонов метро. Но, залезая в кошелек Сергей задевает пальцем о застежку - и пальцем, не ушами - слышит стук. Глухое звяканье. Он не смотрит, с закрытыми глазами может его представить – легкое беловатое золото, узкая полоска, рядом с которой заметней волосы на безымянном – и бледный след кожи под ней, годами не видевшей солнца. Онемевшими вдруг пальцами Каспер снимает кольцо. Оно падает в ладонь легко, освободившись.
И в следующий момент ладонь с этим невесомым кружком раскрывается, будто приветствуя музыканта, кольцо летит в подставленный чехол от гитары. Сергей идёт быстро, не оглядываясь. Садится в первый попавшийся поезд, как в карусель. Сжимает колени и ладони между колен. Всё.
Край города… Как край земли, и обязательно автобусная остановка. Каспер здесь был когда-то давно, перед далекой холодной зимой, у бабушкиной знакомой, которая тогда заболела. Привёз ей байковую ночную рубашку и банку закатанных помидор, а сумку она вернула. И с тех пор ни разу не был. Бабушка была ещё жива, не спрашивала - значит, или знакомая не пережила той зимы, или ей больше ничего не понадобилось.
Знакомая бабушки жила близко к остановке – вон в той квартире. Занавесок в половину окна, как у всех бабушек, больше нет. Нет даже тюли – просто чернота, сбоку болтается что-то вроде шторы, но это могут быть и отодранные обои. Для него не может быть важно, что там, ни для кого теперь не важно - его собственной бабушки больше нет. Но тянет заглянуть в квартиру, как в знакомое лицо чужого человека.
Так бывает, потому что лиц меньше, чем людей. Таращишься на кого-то в маршрутке или на эскалаторе и вспоминаешь, кого же это лицо тебе напоминает, и не успокоишься, пока не вспомнишь. А человек вдруг повернется в профиль – и смажет тебе всю картинку. Он не знает сейчас, что не человек - а живая цитата другого человека. Особенно бывает больно, когда человек, которого цитируют, дорог и более невозможен.
Каспер не знал, что здесь есть парк. Дорога, и лес по обе стороны. Нет, в новостях же было про эти места. Называлось это, правда, «лесополоса». Кто-то здесь кого-то убивал и насиловал в темноте.
Но какая же полоса, если деревья продолжаются дальше своих теней и бегают муравьи между дорожками. Их не так много, на самом деле – три тропинки, разбегающихся в разные стороны, но ожидаешь встретить одну, и то вдоль дороги. Как раз там, где невозможно разминуться с маньяком – если, конечно идти по тропинке, а не широкому тротуару рядом. Если не сходить с тротуара – маньяку до тебя не добраться. Ходил он по той стороне дороги или по этой? Ведь можно идти и по тропинке с другой стоны. Там не видно тротуара и лес кажется темнее.
Каспер выбирает дорожку, ведущую вглубь. Между соснами чаще мелькают берёзы. Одна раздваивается, раскладывает стволы, как белые прямые ноги во всё редеющей мелкой листве, и за ней видно – воду, мостик, дворец. Обхватывает тепло. Рядом, на берегу искусственного пруда беременная девушка опускается в траву, придерживая огромный живот. Утки садятся тяжело, чертят за собой полные дорожки тёмной воды. Взлетно-посадочный пруд. И дети, много совсем маленьких детей крошат уткам хлеб. Мостик выгибается от удовольствия. Их мамы чуть позади - тонкие, в запахнутых кофтах, пояски болтаются декоративные, такие не затянешь, и они тянут себя руками в узел – вечер. Становится прохладно.
Один мальчишка бежит навстречу Касперу. Похожий на Олежека – светленький, вихрастый. Только этот поменьше, года три. Сергей ему улыбается. Мальчишка останавливается. Растопыривает крошечные пальчики вокруг ладони:
- Смотьи!
На ладошке лежит слипшийся в комочек хлеб – черный, и несколько крошек. Мальчик смотрит на Сергея широко открытыми глазами, ждёт реакции.
Сегодня он уже предлагал этот хлеб птицам и белкам. Утки приплывали к нему вереницей, голуби клевали и разлетались, когда он топал на них ножкой – невысоко, нехотя. Белки сбегали почти на руку, он боялся и ручку отдергивал, но мама держала. Белки, понюхав хлеб, проворно бежали по стволу вверх и больше не возвращались. Каспер смотрит на ладошку мальчика и улыбается. Он не знает, что сказать. Он совсем не умеет с детьми.
- У тебя хлеб. Ты кормишь птиц. Ты молодец.
Мама уже подбежала, берет мальчика за плечо: «Пойдем». Он, быстро обернувшись, смотрит на маму, и опять на Каспера – ждёт продолжения. Ждёт от него чего-то большего. Мама ещё раз говорит: «Пойдём», запахивает кофточку одной рукой, а другой тянет мальчика. Мальчик поворачивается, заплетая ноги, идёт, неся ладошку с хлебом перед собой.
В тот зимний московский день, вечером которого он, неожиданно сам для себя, сказал Оле, что уходит, Олежек рассказал ему кое-что.
Всё случилось из-за шоколадного яйца с динозавром. Оля говорила покупать что-нибудь Олежеку, маленькие недорогие подарки. «С детьми на самом деле всё так просто» - говорила Оля. И ничего больше не говорила. Каспер ни разу не спросил: «Что просто?».
Олежек не любит машинки. Каспер не представлял, что ещё, кроме машинок, может любить мальчишка шести лет. В комнате у него всё время валялись пластмассовые руины и разнокалиберные детальки от конструкторов непонятной конфигурации. Машинки тоже были: несколько легковых, грузовички, автобусы и даже кран. Аккуратно стояли на полочке и собирали пыль.
«Господи, покупай ему киндерсюрпризы, если не знаешь, что купить» - за каждую подсказку цена возрастала – нахмуренные брови, голос резче, уголки губ опускаются ниже.
Каспер купил киндерсюрприз с динозавром. Олежек не видел сначала – вертел головой, а Каспер ладони раскрывает: яйцо. Как же мальчик обрадовался! Прыгал, высоко поднимая ноги, руки над головой высоко, локти разгибает от головы – вверх, весь вверх, ещё немного – окажется там, на небе, споткнется, разогнув кисть и упадет вверх ногами.
Потом шуршал фольгой. Она мялась, продралась от его нетерпенья, он пожалел было, расправил краешек, но бросил ради того, что внутри. Шоколадное яйцо разломилось пополам, внутри светлая изнанка, светло-коричневая корочка снаружи. Олежек одну половинку сразу стал жевать, перепачкав подбородок. Вторая половинка осталась лежать в фольге. И желтое, овальное пластмассовое яйцо, пахнущее шоколадом. Олежек щурит глаза, жмёт руками его изо всех сил.
- Давай я открою?
Протягивает. Недоверчиво смотрит, рукой быстро тянется вслед, но отдергивает – терпит, большой уже мальчик. Только глаза большущие, в глаза он весь поместился от нетерпения.
Внутри яйца вокруг сюрприза бумажка, две, свернутые колечком. Бумажки в сторону(потом внимательно рассмотрит), внутри – он. Динозавр.
Зеленая ящерка.
Ящерок у него уже есть две. Олежек всё равно очень рад. Любой динозавр – это счастье. Птеродактиль – счастье недостижимое. Ящерки встречаются чаще всех. Но они хорошие. Сразу по ним видно – зубастые и выносливые. Их можно хоть на парашют, хоть на корабль. Жаль, ещё не весна.
- Клаас! У меня команда динозавров! Этот четвертый мне попался такой. Все великие команды – четверки. Да?
- Наверно.
- Да! Только у меня один динозаврик потерялся во время арктической экспедиции. Подо льдом. Но дядя Саша сказал – он мне его достанет.
- Дядя Саша?
- Ну да, Сашка. Грэм. Но мама велит его называть дядей Сашей.
- А…Он, наверно, это давно говорил? Он теперь не сможет…Он..
- Нет, не давно. Он сказал, что обязательно пойдёт и найдёт его.
- Да нет. Он не придёт больше, к сожалению.
- Да чего ты все! Не придёт, не придёт! Ты как мама.
Каспер гладит малыша по голове. Это непривычно, совсем не так, как он ожидает. Мягкие гладкие волосы проскальзывают под рукой, как спинка выдры. Олежек пыхтит зло носом.
- Ты что же, веришь, что он взорвался в метро?! Ничего он не взорвался! Он же тебе говорил! Там апельсины были, а не бомба!
Сергей думает, что сбоит слух. Ему кажется, он вдруг оказался там, куда прыгал от счастья Олежек – наверху, и слушает теперь оттуда. Слова доходят плохо, потому что огромные жирные тучи мешают просунуть голову – туда, к запрокинутому лицу Олежека. Каспер смотрит, как с самолета.
«Он сказал, что говорил тебе» - доносится снизу. Очень плохо слышно. Тучи лезут под самое горло, в глаза и в уши. Каспер мотает головой, вытягивает шею.
Видит Олежека – тот целует в нос динозаврика: «Ты будешь водолаз. Ты погрузишься на дно Марианской впадины….»
- Дядя Серёжа! Дядя Серёжа! Водолаз может спуститься на дно Марианской впадины?»
- Нет, так глубоко не может. Раздавит давлением. Нужен пилотируемый батискаф.
Олежек убегает. Через некоторое время возвращается с веревочкой. Привязывает её к пластмассовому яйцу. Сажает туда динозаврика: «Ты будешь водолаз в пилотируемом яйце. Тебя не раздавит»
Каспер подходит к окну, смотрит. День серый. Снег лежит на крыше трансформаторной будки, на ветках, по периметру забора, качается на качелях детской площадки… Запудрил голову мальчишке, только и всего. Всем тут запудрил. Странно, что малыш помнит так долго. Год уже прошел, как Сашка пропал. Год после взрыва. Для детей год – срок. А Олежек говорит так, будто они только вчера разговаривали.
А потом пришла Оля. Долго кричала в коридоре. Пришла на кухню:
- Не смотришь за ребенком? Ты видишь, что он делает вообще?!
- А что он делает?
- Он яйцо от киндерсюрприза на тесьму - для занавески, между прочим, хорошая тесьма! – привязал, кинул в унитаз и спускает воду. Ты вообще понимаешь, что унитаз забиться может, нет?
Кто потом чистить будет, ты? Нет, ты в жизни такими вещами не занимаешься, где вашему благородию! Сантехника надо звать! За каждой ерундой то сантехника, то плотника, то электрика! На одну ведь мою зарплату живём…
Каспер понял. Он обалдело улыбается.
- Это же Марианская впадина. Это батискаф у него, Оля! Ты подумай! Молодец какой, сообразил! Веревочку привязал – это у него пилотируемый батискаф, вот ведь!
- Что-а?!
Господи, это ж надо – такой бред. Что старый, что малый! Взрослый мужик уже! Батискаф! А соседей зальем – тоже им будешь рассказывать? Про Марианскую впадину? Ладно Олежек – у него мозгов нет, а ты-то? Туда же!
Сергей нахмурился, всё ещё продолжая улыбаться. Наклоняет голову, идёт к туалету. Но Олежека там нет – весь зареванный, он стоит в углу. Яйцо на тесьме упрямо держит в руке, не отпускает. Думая, что Каспер будет его тоже ругать – головы не поворачивает. Сопит в обои.
- Оле-жа! Олеж!
Не поворачивает головы.
- Олеж, а он тебе говорил, как развести костёр в мокром лесу?
Олежек мотнул головой в его сторону. Но поворачиваться не стал:
- Говорил! А что?
- Мне тоже говорил.
Олежек поворачивается к Сергею, запрокидывает голову. Щурит глаза:
- А ты пробовал?
- …Нет. Я не пробовал
- У-у.
Олежек опускает голову. Разочарован.
В коридоре слышны шаги Оли. Олежек разворачивается носом обратно в угол.
…
Каспер прошел вдоль пруда, вдоль края парка, посмотрел на закат. Дворец оказался художественной школой, но сейчас она не работает – лето. Ковыляя, прошел паренек с ДЦП, дико вскинулся, оказавшись на расстоянии вытянутой руки – мама придержала его за локоть, виновато улыбнулась. Каспер хотел извиниться, потом посторонился, отошел. За краем парка с другой стороны озера оказались жилые дома, «корабли». В листьях берёзок уже появляется желтое, это хорошо видно на закате. Каспер смотрит на чужой балкон, там никогда прежде не виденное, знакомое белье – ситец в цветочек, сушится наволочка. И мальчишечьи трусы рядом. Спал и вспотел, наверное.
Серёжа в детстве тоже всё время потел во сне. Просыпался весь мокрый и сон маячил перед глазами ещё, расплывался точками, а уже тянуло – туда, во двор, в лето, в детство.
Сейчас совсем не так. И не жил Сергей никогда в такой квартире – это бедное жилье, маленьким он видел только коридоры таких квартир, стоя на пороге, когда заходил за приятелем. Иногда, набегавшись, просил пить, и ему выносили холодную кипяченую воду в знакомой кружке – белой, с коричневыми шахматными фигурками. Такая была у них дома, у всех была. Иногда к воде выносили хворост – его мама никогда такой не пекла. Он казался Серёже волшебным уже одним своим сказочным названием. Он даже завидовал жителям квартир в «кораблях». Вечером там всегда жарили картошку с луком, а папы там были веселые, от них пахло водкой, и кто-нибудь обязательно играл на гитаре и ревел хриплым голосом.
Он бы хотел сейчас зайти к кому-нибудь в гости в такую квартиру, чтобы всё было просто: водка, селедка, соленый огурец, разбитая гитара и песни Высоцкого.
У Каспера сильно, с размаху заболел глаз.
Нет, не так.
Так не развести костер в мокром лесу. Если так будет продолжаться, тот мальчишка, который в этом доме недавно проснулся, вспотев, и побежал играть во двор – он тоже, тоже потом пьяным будет орать «А что-та кониии а мне попаались а приверееедлиивые!!!».
И так будет всегда.