Мор имеет дух и облик.
Мор обладает тихой, гладкой поступью, убаюкивающим взглядом и носит черную дымчатую накидку, стелящуюся миазмами черного дыма по крупу его скакуна, чьи восемь ног шагают по земле неслышно, точно крадучись, а под ними стелется туман призрачного белого света. Мор шагает меж деревьями там, где царят вечные сумерки. Огромный тихий всадник, он возвышается над деревьями, которые на его пути всегда лишены листвы. Он держит тонкий иссушенный посох, оканчивающийся древесными ветвями, пылающими невидимым серым холодным пламенем. Мор глядит прямо перед собой, держа спину прямой, не отвлекаясь на тех, кто попадает под неощутимые удары его деревянного посоха или под мягкие, сотканные из морока, лапы его скакуна. Рожденный в сером сумраке всего несколько столетий назад, скакун все еще любопытно поворачивает свой увенчанный птичьим клювом голый рогатый череп, и мертвый белый полусвет его глаз изучающе падает на едва проступающий пейзаж того места, где всегда сумрак. Всадник уже не смотрит по сторонам: слишком часто он проезжал по этому маршруту. Он видел все это, еще когда мир был почти пуст, и обойти его можно было пешком. Теперь мир стал больше и шире, а маршрут заметно вытянулся в длину. Как иначе мог Мор пройти по нему в указанный срок? Пролететь, разве что. Но Мор не помнил, как летать. Казалось, последний раз он делал это так давно, что уже и не знал, способна ли его дымчатая накидка вновь воспрянуть когда-нибудь и обратиться в крылья. Ведь с каждым проходом по маршруту она, казалось, только больше тяжелела. А ведь если бы всадник сумел увидеть себя со стороны, он бы вспомнил, как похож на птицу…
Франция, Париж
8 июня 1348 года
Рене Фис-де-Соннер вскочил с жесткой постели в холодном поту и несколько мгновений не мог перевести дыхание. Перед глазами у него все еще стояла необъятно высокая, огромная фигура всадника на небывалом коне о восьми ногах с рогатым черепом вместо головы.
Рене перекрестился и сжал руками серебряный нательный крестик, который подарил ему отец — звонарь в соборе Парижской Богоматери. Он сжимал его со всей силы, пока не почувствовал сильную боль в ладони: казалось, еще немного, и металл попросту вонзится в плоть. Рене разжал руку, попытавшись в ночной темноте рассмотреть на ней неясный след, оставшийся от креста. Он молился о том, чтобы мрачное видение оставило его, но оно не желало уходить из памяти. С первых мгновений пробуждения Рене понял, что это не обычный ночной кошмар.
Вскочив и наскоро одевшись, молодой человек поднялся и — поняв, что не сможет этой ночью провести в постели ни мига — поспешил покинуть отчий дом. Матушка его мирно спала и даже не услышала, как сын выбирается за дверь, на улицу, где еще и не думали наступать предрассветные сумерки.
Обливаясь холодным потом, Рене поднял глаза к небу, глядя на запад, и там, над самым западным горизонтом узрел необычайно яркую звезду. Она казалась большой и пылала в ночной темноте, проливая достаточно света для того, чтобы улица не казалась такой темной. Это было зрелище непередаваемой красоты, однако Рене оно повергло в ужас: ее холодный, почти мертвый свет казался ему таким похожим на сияние глаз ужасного коня птицеголового всадника, что явился к нему в видении.
Что Господь хотел сказать мне этим сном? Неужели Он позволил мне увидеть мрачное предзнаменование? Грядет мор… он движется сюда, прямо в Париж! — с каждым ударом сердца юноша все больше поддавался панике. — Король и королева в опасности! Весь город в опасности!
Не помня себя, Рене припустился бежать по темным улицам, на которые бросала свой холодный свет зловеще яркая звезда-предвестница. Было ясно: знак ни в коем случае нельзя толковать как добрый. Нужно предупредить кого-то. Кого-то, кто поверит. И о ком еще мог подумать Рене Фис-де-Соннер, кроме своего отца, что нес службу в Соборе этой ночью? Нужно было лишь успеть, пока отцу не придет время звонить Лауды.
На бегу Рене продолжал размышлять о том, чем мог подкрепить свои мрачные видения, потому что опасался, что отец не поверит ему.
Еще два года тому назад по городам французского королевства начали с пугающей скоростью разноситься слухи, пришедшие с Востока. Купцы, которым доводилось вести дела с восточными караванщиками, привозившими пряности и чай из Индии и Китая, рассказывали ужасные истории о том, как между Китаем и Персией шел сильнейший огненный дождь, падавший хлопьями, подобно снегу, и сжигавший горы и долины вместе со всеми их жителями. Дождь этот сопровождался зловещим черным облаком, которое, кто бы ни увидел, умирал за половину дня.
Раньше Рене, как и другие, не верил в правдивость этих историй, но теперь, воскрешая их в своей памяти, он испытывал леденящий душу ужас.
Случайно запнувшись на бегу, Рене ахнул и свалился посреди улицы. В ушах зазвенело, в шее вспыхнула странная боль, в голове начал нарастать тревожный гул, напоминавший отдаленный колокольный звон, а перед глазами заплясали серые пятна, из которых вновь начал восставать и разрастаться сотканный из теней птицеголовый всадник.
— Помилуй нас, Боже! — прошептал Рене, поднимаясь на ноги и стараясь не обращать внимания на боль в рассаженных ладонях и покарябанных коленях. Приближаясь к Нотр-Дам-де-Пари, он продолжал вспоминать тревожные слухи и пытался отогнать от себя страшный морок. Ему казалось, что он почти слышит треск призрачного серого пламени, венчавшего иссушенный посох всадника.
Примерно год назад в городах и селениях Франции начали появляться очевидцы какого-то страшного мора. По их словам, они бежали из Скифии. С одним из этих людей Рене говорил сам на недавней ярмарке, но не придал этой истории значения. Он даже не осмелился спросить, где находится Скифия, чтобы не показать своего невежества, а сейчас искренне жалел об этом, потому что этой треклятой ночью все детали посетившего его видения казались ему значительными.
Те люди говорили о казни Божьей, что снизошла на род людской. Она уже поразила генуэзцев, что обитали в колониях на берегах Черного и Азовского морей. Люди от этого страшного мора гибли, не прожив и трех дней, а тела их покрывались жуткими язвами — зловещими пятнами, которые чернели после смерти страдальцев. После этих слухов многие горожане встревожились, однако зима не принесла мора в Париж, и, казалось, Господь смилостивился над парижанами, заставив Мор обойти их. Как глупы и самонадеянны были люди! — теперь Рене это знал. Как знал он и то, что ничему уже не спасти людей от гибели.
Теряя рассудок от страха, Рене, чувствуя себя измученным и ослабевшим, почти не помнил, как уговорил святого отца Бертрана, открывшего ему ворота храма, позволить ему встретиться с отцом.
Не пожелав потворствовать тайным — и, возможно, опасным — заговорам в храме Божьем, отец Бертран изъявил желание присутствовать при разговоре Рене со звонарем Жаком. Всклокоченный, перепуганный и изможденный вид юноши напугал его не на шутку.
— Молю, — простонал Рене, буквально падая в объятия своего отца, чьи сильные руки, привыкшие раскачивать церковные колокола, легко подхватили сына, — молю, выслушайте! Король и королева в опасности! Мор! Мор идет в Париж!
Голос молодого человека страдальчески срывался. Кошмар вновь застилал глаза, и теперь ему казалось, что любопытный конь всадника смотрит прямо на него из своего серого мира.
Кое-как вытянув из Рене подробности его видения, всерьез обеспокоенный отец Бертран переглянулся с Жаком.
— Святой отец, — покачал головой звонарь, — можно ли верить этим предзнаменованиям, звучащим из уст моего сына? Помилуйте, я воспитывал его в строгости и взывал к его совести, однако разве можно счесть его достойным нести пророчество Божье?
Жак невольно сжался от этих слов: к слову «пророчество» относились с опаской все парижане, что помнили о словах сожженного на костре 34 года назад Жака де Моле, что предрек смерть папе Клименту V и королю Филиппу IV. В тот же год смерть унесла обоих…
Отец Бертран озадаченно покачал головой.
— А разве мог хоть один Пророк Божий назвать себя достойным нести Его Слово? — наставническим голосом спросил он, поглядев на побледневшего Рене. Взвесив рассказанную историю и сопоставив ее с уже слышанными рассказами странников, священник кивнул. — Впрочем… полагаю, не ты, Жак, но я должен разобраться с тем видением, что посетили твоего сына.
— Как скажете, Святой отец, — кивнул Жак, стараясь не выдать того, какое облегчение у него вызвало желание отца Бертрана самому озаботиться этим страшным пророчеством.
— Идем со мной, Рене, — миролюбиво позвал отец Бертран.
— Но… куда? — беспомощно простонал юноша. Он старался говорить тише, больше всего опасаясь, что птицеголовый всадник посмотрит на него, когда услышит.
— Обойдемся без лишних вопросов, сын мой. Идем.
***
Раймон Шален ди Винарио не раз бывал разбужен посреди ночи, поэтому в этот раз, услышав настойчивый стук в дверь своего дома в Париже, он почти сразу сумел прогнать туман сна, и подошел к двери. Врач, выучившийся в Парижском Университете, он ожидал увидеть перед своей дверью кого угодно, однако, встретив на пороге священника с перепуганным юношей, которого тот держал под руку, отчего-то искренне удивился.
— Святой отец, — пробормотал он спросонья и неуверенно уставился на юношу, стараясь припомнить, видел ли его где-нибудь.
— Нам нужно поговорить с вами, месье Раймон. Дело не терпит отлагательств.
Всерьез почувствовав опасения за свою судьбу, ди Винарио прерывисто вздохнул и отступил от двери, впуская гостей внутрь. Он невольно одарил молодого человека, что держался испуганно и, похоже, не желал разговаривать, ненавидящим взглядом. Неужто отец Бертран здесь по поручению инквизиции? Хотя ди Винарио и не мог припомнить за собой никаких серьезных проступков, он понимал, что его могли оклеветать. Смущало его лишь то, что лжесвидетельствующий паренек осмелился явиться в его дом вместе со священником. Или же он все не так понял?
— Святой отец, я… — ди Винарио пожевал губу, боясь подставиться еще сильнее. — По какому вопросу вы и этот… молодой человек пришли ко мне в такой час?
— По очень важному, — серьезно сообщил священник.
Рене задрожал: дом Раймона Шалена ди Винарио перед его глазами буквально поплыл, вновь обратившись в мертвый лес, полный высушенных призрачных деревьев. Мягкая поступь коня, словно шорох ветра, заставила его почти онеметь от ужаса, и все, на что он был способен, это обессиленно застонать и осесть на пол.
— Этот юноша болен? — невольно спросил ди Винарио, попытавшись оценить его состояние. Отец Бетран покачал головой.
— Хуже, месье Раймон. Боюсь, Господь сообщил этому юноше, что скоро в Париж придет смерть.
Рассказав историю Рене, отец Бертран был поражен тому, что о страшном море месье Раймон Шален ди Винарио прекрасно осведомлен — он обсуждал эту проблему с известным хирургом Ги де Шолиаком еще до того, как слухи заполнили Францию. Его мнение на этот счет изобиловало безнадегой.
— Но… король и королева, — покачал головой ошеломленный Рене. — Они же… разве вы не можете что-то сделать?
Ди Винарио пожал плечами.
— Я понимаю ваше смятение, юноша. Однако от этой унизительной болезни мало, что может помочь. Нам с месье де Шолиаком было известно множество случаев, когда врач, пытаясь помочь своим больным, следовал в итоге за ними. Другие врачи попросту оказывались помогать им из страха, и у меня язык не повернется осудить их за это… — ди Винарио оборвался на полуслове, поймав на себе грозный взгляд отца Бертрана. — Не судите, да не судимы будете, — поспешил добавить он. — Со своей же стороны я постараюсь сделать все возможное, чтобы предотвратить мор в Париже. Но ручаться не могу, — постаравшись настроить на благодушный лад священника, имевшего близкие сношения с инквизицией, ди Винарио поспешил на всякий случай добавить: — Начну, пожалуй, с того, чтобы собрать членов Парижской медицинской коллегии и глубоко рассмотреть эту проблему.
Отец Бертран кивнул.
— Я был уверен, что вы не станете просто сидеть и ждать прихода Мора в Париж.
Рене от слов врача не стало легче на душе — кошмар продолжал терзать его наяву. В желудке рождалась неприятная муть, а по телу пробегали волны нестерпимого жара. Он все еще чувствовал себя слабым и разбитым: похоже, он при своем падении на бегу успел повредить и бедро, потому что уже чувствовал, как на нем образуется болезненная припухлость, которая, скорее всего, будет очень долго проходить. Да и шею странно тянуло, как будто, лежа на кровати, он успел повредить и ее тоже…
Звезда, лучившаяся холодным светом, продолжала гореть на западном горизонте, когда колокола Нотр-Дам-де-Пари прорезали тишину своим звоном.
Всадник с головой птицы следовал маршруту, слыша, словно издалека, мелодичные удары, наводившие его на отдаленные воспоминания о полёте к небесам.