23
Несомненно, одно: что-то идёт к концу, к тому или иному концу. Никто толком не знает, что будет дальше, что придумает власть, что вырастет и станет важным, а что, важное сейчас, отомрёт, задвинется на задворки. Предвестьями народ полнится. А душа просит, чтобы кто-то поделился, чтобы появилась возможность опереться на чьё-то плечо, чтобы зародившиеся сомнения развеялись.
Иронически приподнимается верхняя губа. Пустопорожнее времяпровождение.
Отстал я от жизни. Сколько лет ходил с завязанными глазами, спал. Спал, спал и вдруг проснулся. За бронёй непроницаемости хотел укрыться. Боялся быть живым человеком.
Спуститься на грешную землю требуется. Чего витать в облаках, ждать хвалёный коммунизм уже поздно. Моя жизнь — жизнь распятого на кресте.
Облака, гляди на них, не гляди, золотого ореола лишились. Нависли они низко, вроде удобно теперь с них длинные рубли сметать. И не берёзовый, неподъёмный черенок к метле приспособить можно, а из пластика в три раза длиннее трубку применить. Возможностей полно. Во всяком случае, теперь ни от чего бы не отказался, да только угроза в многообразии форм облаков чудится.
Глухой шум то нарастает, то стихает,- из-за спины доносятся натужные вздохи города. Люди примирились со своей участью, не осталось желаний, значит, и речи не может быть о победе ни в отдалённом будущем, ни сейчас.
Все порывы затухли. И тем не менее, подмывает к каким-то действиям, пусть даже скандальным.
Но порыв тут же затихает, не успев достичь кульминации. Охватывает расслабленность, а в душе копится горечь пополам с покорностью.
Куда это меня опять понесло в мыслях?
И не вспомню, когда началась эта неопределённость, чем она закончится, ни начала, ни конца не видно. Дали возможность поговорить, такая возможность во все времена ценилась, только почему-то, слушая разглагольствования других, у меня неизбежно мрачные мысли рождались. С трудом удерживался, чтобы не наговорить лишнего.
Ощущение, будто все эти годы наматывал круги по дорожке стадиона, бежал, уставившись в гаревое покрытие: сколько кругов отмотал, кого обогнал, кто меня опередил, при этом механическом беге значение не имело. Я подчинялся взятому ритму. И ещё важно отметить, что пункты, узлы пробегать приходилось.
Хотя распалялся, но замечал, что вовсе не злоба, не гнев меня заполняли. Отнюдь! Мне непременно надо с кем-нибудь поговорить, услышать что-то в утешение.
И бог с ним, что мысли моментально перелетают с предмета на предмет, не считаясь с расстоянием, с направлением, уплотняются или прореживаются, совсем пропадают: перескоки эти от попытки влезть в шкуру женщины, из-за дурацких высказываний Зубова, из-за попытки оправдать пофигизм Смирнова. Всё это несущественно. Важно не это, важно, что в промежутках между узловыми моментами, есть возможность перевести дыхание, осмотреться.
Мятой чёрной тряпкой свалилась с балконной плиты ворона. Не сидится ей на одном месте. Мне бы её возможности, мне бы крылья, - улетел, не задумываясь.
Опять это проклятое «бы» к языку прицепилось. Что-то необычное слышится в слове с приставкой бы, на составляющие такое слово распотрошить хочется.
Мне бы подальше от всех уйти, и…зажить счастливо. Жить везде можно. Жить везде можно, но везде не можно быть счастливым.
Позиция осторожного человека. Акакий Акакиевич! «Чего-с изволите?». Ни с кем не хочу обсуждать своих намерений. А есть они у меня? Не могу сказать, что по душе мне, а что нет. Артист. Роль играю, полностью роли отдаюсь.
«Чего я жду?»
Что бы сейчас не сделал, всё будет позже, чем следует.
Смейся, плач, монолог произнеси…Жаль, что стены нет и ружьё на ней не висит. Хорошо бы пальнуть. Без выстрела не проникнуть в человеческую душу. Каждый существует в своём, кажущемся ему собственном, замкнутом мире. Кто скажет, по жизненному назначению живу или нет?
Вообще-то, если я не всегда оказывался среди лучших, то не был и среди худших.
Нечем дышать, щемит на душе. Беспомощно озираюсь, с ужасом думаю: неужели в самом деле предстоит влачить теперешнее существование до конца своих дней?
Не проходит желание куда-нибудь пойти, что-то предпринять, недолго побыть среди настоящих людей.
Тоску сменяет надежда. В разгорячённой голове словно бы бьются дружины витязей. А в мире все окрасилось в непривычные цвета. Все люди выглядят по-другому - ходят в масках или маску норовят сбросить.
Чёрт его знает, что важнее – перемены в стране или судьба отдельно взятого человека? Человек, получается, должен всего себя положить на алтарь, работать до полного износа, терпеть, мучиться, переживать для того, чтобы кучка возомнивших себя богами процветала? Человеческой натуре работа на износ не свойственна. Хитрить и изворачиваться человек начинает. И моё многомыслие из этой оперы.
Тень ли впереди меня идёт, я ли веду тень за собой, и что за эхо, что за скрип дверей, что за шорохи сопровождают меня?
О чём это опять Зубов говорит? Опять он это своё мигомоментально ввернул. Про какую-то заметку в газете. Про то, что начальник какого-то управления отпускные получил, равные задолженности по зарплате всего управления.
Кого этим удивишь? Своя рука владыка. На то он и начальник, он играет свою игру. Не работяги особняки покупают за границей. И мне, дайте возможность, я бы не отказался. У начальства свои границы дозволенного, душевное движение их не стоит смешивать с нашими возможностями. Допустили – пользуются. Они под продиктованные условия первыми подладились. Нам, что и остаётся, так сделаться исполнителем чужой воли.
Ненадёжное судно, на котором плыву, любое вихревое движение кренит его. Может, все эти разоблачения для того, чтобы подразнить, чтобы край разделяющей пропасти показать, чтобы каждый взглянул в глаза своей гибели?
Всё теперь не так. Где надо плакать – смеются, посмеёшься невпопад,- можешь схлопотать по физиономии. Испытываю неудобство из-за того, что не с того сегодняшнее утро начал. Сердце подсказывает, что лучше вобрать голову в плечи, сжаться, и не высовываться со своим мнением.
Вездесущая мысль касается сразу многих явлений, перемещается в пространстве и времени.
Из дырки под забором вылезла взъерошенная собачонка, недовольно тявкнула, высказалась. Как же, хотела сократить дорогу до ближайшей мусорки, а тут двуногие толпятся. Шумят.
А мои мысли ползут и ползут в одном направлении. Впечатление от невысказанности и в то же время сказанного, с двойным подтекстом. Маскировка. Не к словам надо прислушиваться, а к голосу. Смысл сказанного не во внешнем, а в глубинном выражении.
Всегда вот так: когда долго и напряжённо ждёшь какого-то события, лелеешь заранее его в своём воображении,- почти всегда наступает потом досадное разочарование.
Границы, определённые моральным кодексом, давно распаханы. Каждый вокруг себя лопатой поработал. Если какие границы и сохранились, так для нас грешных: боже вас сохрани, вторгаться за рамки очерченного.
Одни, защищены бронёй уверенности, живут и чувствуют, участвуют в большой игре, другим, предоставлено право крутиться на вертеле злобы, при этом их регулярно поливают с экрана телевизора ароматным соусом «рублёвки», красотами жизни на островах.
Выживай и неси свой крест. Ничто не способно изменить дистанцию между новым и старым. Миллионеры определяют размеры прожиточного уровня для простого народа. Это ли не парадокс?
Всё обстоит так, как оно есть. Каждый втиснут в отведённое ему пространство. И нельзя ни о чём думать, только, как о возможности выжить. Так и слышу: «Паиньки, мальчики, паиньки. Продолжайте в этом духе. Водочки для расширения сосудов примите».
Внимательно прислушиваюсь к нисходящим откуда-то мыслям, слегка киваю головой в знак того, что понимаю значимость их.
Множество написано инструкций, предписаний, заповедей, законов. Соблюдай – это придаст уверенность, а уверенность, и к бабке ходить не надо, порождает страх перед неуверенностью. Боимся же мы, что всё останется так, как оно есть сейчас, и в сто раз больше боимся перемен.
Лишь бы хуже не было. По-волчьи завыть хочется.
Глотаю ртом воздух. Вместе с воздухом чем-то ещё наполняюсь. Что с тем «чем-то» делать, не знаю. А надо бы знать. Надо бы в горку взлететь да сесть на ней. Взлетел бы, да только хвост прошлого не позволяет, тащится, не отвалился по дороге. Что ни говори, а годы учат осторожности, премудрым пескарём становишься, на простую удочку не поймают.
Краем глаза, в поле своего зрения держу Елизавету Михайловну. Хорошо бы знать, о чём она думает. Не может она быть настолько загипнотизированной, чтобы не иметь особых собственных мыслей. Нет, наверное, ни одного человека, который может себе позволить не думать ни о чём.
Мне вот пришло в голову, что в детстве у меня был дом, без особого достатка, без излишеств, со своим своеобычным укладом и неукоснительно выполняемыми правилами. Когда подрос, моей обязанностью было наносить воды, или нарвать травы поросёнку, нарубить её. От этого я не переломился. «Ежовых рукавиц» родители не надевали. Дом был тёплый и добрый.
Так и каждый о своём доме это же может сказать. Что не так?
Росли мы в одних условиях, но на разной почве. Кто-то на каменистой, кто-то на чернозёме, на песке, на навозной куче. Солнце – одно, дождь одинаково поливал, ветер, снег или град,- всё одинаковое, и рождались одинаково, а запросы разные. И у каждого с тех пор сохраняются отрывочные воспоминания о разного рода событиях, когда-либо происходивших с каждым. Эти воспоминания вырываются от случая к случаю. А ведь верили без разбору во всё: и в бога, и в чёрта, и в домовых, и в русалок...
Взгляд Елизаветы Михайловны добрый, но испытующий. Она долго не отводит взгляда от лица Зубова, потом начинает смотреть в сторону. Становится не по себе. Трудно выдержать, когда чудится, что считывается желание покривить душой. А такое желание есть.
Елизавета Михайловна не хочет вызывать жалость к себе, да и кто из работяг будет жалеть своего начальника? Правда, она время от времени старается изобразить свою роль так, чтобы сочувствие вызвать: контора давит. Но, как говорится, муж да жена – одна сатана.
Пережитое делает взгляд особенным.
Меня поразила внезапная мысль: как всё просто и одновременно сплетено… Жизнь и смерть, например...
Главное – терпимость. По отношению ко всему: и к прошлому, и к теперешнему, и к будущему. Верю ли я тому, что горожу мысленно? Полог над прошлым давно нужно задёрнуть. Чего там рыться, угроза не оттуда идёт.
Вечная дилемма, вперёд или назад, не имеет одного решения. Пока не вернёшься назад, движения вперёд не будет. Исходное место для броска вперёд всегда сзади.
На трибуну я не полезу, ни за что воевать не буду. Воевать ни за что обходится дорого.
В силу постоянной работы над своими чувствами, есть у них сила, я, наверное, могу, в состоянии высказать своё сокровенное. Конечно, не первым. По счастью, этого и не нужно, потому что моё сокровенное никак не касается того, из-за чего мы толпимся на стройплощадке.
Поток, который вмещает в себя и чувства и желания с возможностями, течёт сразу в двух направлениях. А берега у него – сплошная мораль: и это нельзя, и то нельзя, нельзя грешить. Боженька накажет.
Стоит озаботиться, как тут же опустошение души случается, из-за этого теряется смысл жизни. Покаяться надо, только кому покаяться? Кто разогреет нутро?
Думается, только поощряя мужчину, можно подогреть его чувства.
День прожил, он уже не твой, назад не вернётся. Не поймал миг удачи — вини себя. Счастье надо не ждать, а своими руками брать.
Снова чувство вины нахлынуло. Новый взрыв отчаяния и надежды. Что и остаётся, так стиснуть зубы. Всякая тайна ищет разоблачения. А не слишком ли много я хочу? Ну, мало, мало мне дано. Из-за этого и презираю себя. Хорошо, что пакости людям не делаю.
В какой бы топи мыслей ни находился, подвести под рассуждения твёрдую почву можно. Жизнь – движение вперёд, в разных направлениях, но вперёд. Шанс рвануть предоставляется, стоит положиться на судьбу. С какой только страницы судьбы считать лучший вариант можно? Действительности чего-то недостаёт.
Жизнь полна возможностей. Перемена участи нежелательна, поскольку всегда таит в себе угрозу, хотя бы и мнимую, уровню счастья. Что за химера это счастье, оно так изменчиво, так неустойчиво, так коварно.
Я не заяц, я не рождён страхом. Это зайцу природа не дала ничего для самозащиты. Зайца обидеть может всякий.
Мне вроде и бояться нечего, а всё равно жду каждое мгновение какой-то подлянки.
Мгновение счастья - оно терпеливо и внимательно изучает, стараясь быть неназойливым, хитро и ловко добивается расположения, входит в доверие, ищет слабину, и …оставляет с носом.
Я - самый обыкновенный неудачник. Ни сегодня, ни завтра – никогда журавля не поймаю. Хотя бы синицу показал кто.
Вроде как мглистый мрак застил свет. Никакой памяти ни о чём нет. И никакого желания, никакого раскаяния, никаким покаянием не пахнет. Вначале, может, и было. Вначале было, а теперь нет. Исчезло всё, как только взглядом с Елизаветой Михайловной перебросился. Такой взгляд лишает мук совести.
Скромно по наивности считаю, что я наделён чувством будущего, в известной мере, если представится случай. Случай – не искушения, не что-то непознаваемое, не что-то неотступное. Случай вспышками света ослепляет на какое-то время, всего лишь на короткий миг. Он от чего-то освобождает, заводит в дебри, опутывает паутиной, но случай не бывает бесстрастным.
Случай, собственной необходимостью, из заторможенности выводит сознание. Без случая невозможно перейти на новые рельсы. Ты ни о чём не догадываешься, а случай открывает дверь перед догадкой.
И не жалею ни о чём, и не рад ничему. Я не мог иначе прожить свою жизнь. Кто-то действовал за меня. А когда всё наперекор, страдаешь ужасно, пережить это, кажется, невозможно.
Кольнуло сердце, не хватало, чтобы кондрашка прицепилась. Что-то не так делаю, будто предаю – это ощущение возникает, когда жалкие переживания, и хорошие и дурные, не слагаются во что-то общее, сумма не определяется, никак не удаётся итог подвести.
Порицание и ирония. А ирония, если раскинуть мозгами,- это не что иное, как сострадание к самому себе. Никто мне не сострадает, не жалеет, так почему бы и не поскулить. Собачка бездомная.
С мужиками молчать – это одно, лучше молчать в женском коллективе. Женщины верят в избранность молчунов без зависти, что ли. Мужик для мужика всегда конкурент, а для женщины мужик – партнёр, опора, кров.
Лёха Смирнов по этому поводу говорит, что дом у мужика там, где есть бутылка, где наливают. Налить могут и под кустом, только не всякий куст за дом сойдёт. И не зимой. И характер надо иметь благодушный: никому не завидовать, ни с кем не ссориться, уметь жить.
Того и гляди небо сплошной серой мутью затянет, будто холстинным пологом. На сердце пасмурно и ни единого живого взблеска лучика надежды нет.
Ладно, время на лето повернуло. Летом со всего другой спрос.
Спросил бы кто о чём-нибудь просто так, ни с того ни с сего вопрос задал, чтобы меня из прострации ненормальности вывести. То, что я в ненормальности, на это указывает моё равнодушие, никак не хочу поддержать разговор, выступить обличителем непорядка.
Слова призваны скрывать подлинные мысли, они выражают не то, о чём думается в этот момент. Слова всегда тащатся сзади. Да, они терзают и мучают, но в истинное значение, тот, для кого они произносятся, не сразу врубится. Я не посягаю на истину.
А что бы изменилось, допустим, если бы не я стоял в кучке, а кто-то другой? Если бы я не приехал в этот город, не отработал какой-то срок, если бы не косился краем глаза на Елизавету Михайловну, если бы передо мной стояла другая женщина, если бы не жил вовсе? Наверняка ситуация другой была бы. Не было бы этого чувства неловкости и растерянности. Не было бы противоестественности, неприятной и упоительной.
Мысли плывут лёгкие, разрозненные, как облака.
Безответственно принимаю доступность созерцания происходящего. И всё-таки в глубине души меня что-то гложет. Будь я добрее и лучше…Стоп, стоп, стоп…Я бы тогда не был тем, кто есть. А кто я есть? Идеалист, мечтатель. Мой здравый смысл не вызывает сочувствия.
В неопределённость дали заглянуть я не в состоянии. Я живу реальную жизнь. Не совсем, но почти. Не осознаю толком, что таится за этим словосочетанием: «я живу!» Одинаково мы благополучны, и одинаково неблагополучны.
Если всё одно и то же, одинаковость во всём, то до конца осознать ощущение жизни невозможно.
Задавать вопросы, хоть себе, хоть кому-то – опасно. Вопросы вынудят принимать решения. А на кой принимать решения, если само собой перемены произойдут? Кто-то же в сто раз могущественнее, решительнее, возможностей у него больше, кто-то - воротила. Ему перешагнуть условность, труда не составит.
Я никому ничего не навязываю. Я не благодетель, нечего мне раздавать. В силы непогрешимости добра не верю, но и не считаю, что зло, подобно Кощею, бессмертно.
Снова уловил на лице Елизаветы Михайловны мелькнувшую тень, тень мимолётного огорчения. Может, то тень от облака была, облако как раз нависло над нами.
Всё создано для чего-то: облако,- чтобы вырасти в тучу и пролиться дождём, человек – чтобы не быть простой пешкой, которой двигает переменчивая жизнь. От настроения жизни зависит моё настроение.
Робко ощупываю взглядом Елизавету Михайловну, взгляд подобен руке, тепло чувствуется, податливость тела, мягкость. Прицениваюсь. Прикидываю, соответствует ли она моим устремлениям. Небольшое расстояние между нами есть как бы символ расстояния вообще между людьми. Как бы ни сливался человек с другим человеком, всё одно зазор будет слишком велик. Слишком велик, слишком поздно. Злосчастно это слово – слишком. Оно умаивает происходящее, оттеняет неловкость, переходящую в глупость.
Тем не менее, смотрю, и взгляд есть как бы мостик между нами.
Честно сказать, мысли мои не здесь, мыслями я унёсся далеко-далеко от всего будничного. Ни в чём себя не упрекаю. И сказал бы, нашёл единственное слово, которое подтвердило бы моё нахождение здесь, но, что упустил, то потерял, не успел сказать, значит, слишком поздно понимание пришло. Всегда всё бывает слишком поздно.
Меня подзадоривает то, что Елизавета Михайловна моя начальница. Хорошо сохранившаяся женщина. Никто не должен подозревать о моих мыслях. В слова я их никогда не облеку. Слова предназначены для того, чтобы скрыть намерения. Скрытность – нечто волнующее в возникших чувствах.
Словно красным туманом начинает обволакивать мозг, мысли путаются и блекнут. Изменилось что-то. Надломилось во мне и вокруг. Я почувствовал это. Оборвалась тонкая нить привязи.
Мимолётный укор совести мелькнул в сознании, не коснувшись сердца.
Сто тысяч слов можно заменить одним непосредственным прикосновением. Тем не менее, жест, движение тела, взгляд – всё можно истолковать предвзято.
Губы у женщин разные, по-разному они ответно приоткрываются, и если к одним губам тянет, привораживают они, то к другим – полное равнодушие.
Губа не дура.
Через какой пласт времени продираюсь, понятно, что этот пласт чего-то недопонятого. Чего именно? Не принял никакого решения, вот и, подобно пушинке, скольжу в потоке грёз.
Ничего, обстоятельства сдуют, так завьюсь в потоке,- мало не покажется. Какая-то тупая усталость наваливается. Обругать себя хочется. Я и ругаю себя другой раз похлеще, чем какой-нибудь забулдыга выражается, но ведь одно дело ругать себя самому, а не дай бог, если кто словесным кнутом отхлещет ни за что. Из-за «ни за что» зубами поскрипишь.
Радостное событие должно быть настоящим подарком. А если ни подарков, ни радостных событий не предвидится, если колодец жизни исчерпан до дна, если что и осталось на дне, так недовольство? Чего, запрокинуть голову и завыть? Пустить слезу от жалости к себе?
Хорошо, что каждый из мужиков занят сам собой, не в состоянии почувствовать мою беспомощность. Я сейчас беззащитен против чужого любопытства, потому что не способен объяснить, что творится у меня внутри.
Не хочу ничего спрашивать, не хочу ничего угадывать. И то, и другое на пользу мне не пойдёт. Такое чувство, будто я предаю время, город, людей – всё то, что научило меня жизни. Если что и знаю, только благодаря ним.
Впрочем, понимая это, я не понимал всего до конца. Понимал умом, а чувства молчат, чувства ничего не испытывают. Полезность свою я не ощущаю. Работа ради самой работы не приносит удовлетворения. Время идеалистов ушло. Давно протрезветь пора по этому поводу. Следы от болезненной плётки жизни ощущаются явственно. Не это ли заставило меня помудреть?
И всё же пытаюсь осмыслить, что же произошло? Не получается.
Сегодня надо жить, сейчас. Не ждать чего-то, чтобы начать жить, не пытаться заглянуть в завтрашний день, не тянуть руку за подачкой. Ведь не начерно человек живёт, живу я один раз.
Смутный протест, не знаю против чего и с чем он связан. Конечно, не с былым безмятежным самодовольным существованием.
Сбежать бы из этой страны, переместиться из этого времени. Уехать, никому ничего не сказав.
Жаль, что не плыву на корабле, жаль, что корабль не тонет. Как хорошо было бы спрыгнуть за борт вместе с Елизаветой Михайловной, и доплыть до необитаемого острова. Только я и только она.
Какая-то смута в душе – волнение, протест, надежда.
Я жду, от меня что-то ждут. Но услужливой готовности у меня нет, я не буду вести себя как пай мальчик.
Общность, которую именовали советский народ, распалась на отдельные личности. Различия между всеми ощутимые, каждый сам по себе, в меньшей мере готов подставить плечо.
Различные силы управляют людьми, нет угрызения, что не сумею угодить кому-то. И бог с ним, у каждого своя роль.
Мимолётен укор совести, он мелькает лишь в сознании, он не касается сердца.
Почему-то страшно захотелось курить,- готов скрутить папиросу из сухого мха. Кто-то цепко и пристально смотрит на меня. Ощущаю противный липкий озноб.
Я готов играть свою роль, кто-то, может, и скажет про меня – альфа-самец. Альфа, да ещё самец, как-то не обо мне это, высокопарно. Однако соблазн сочувствия есть, смотрю вот на Елизавету Михайловну, и хочется мне сделать эту женщину подчинённой, не на всегда, на короткое время.
Рой мыслей-мух в голове. Жужжат, бьются о стенку черепа. Мухи на свет и на мёд летят. Мёд, понятно,- женщина. Свет, так свет в конце тоннеля наиболее притягателен. В конце тоннеля и надо липучку вешать. Вешать так, чтобы мысли-мухи повисли по-отдельности на этой бумажке. То-то, тогда бы я, не торопясь, перебрал их. Пусть себе жужжат и трепыхаются, а я буду считывать возможности. Лишь на переходе от темноты к свету слова на должном месте находятся.
Никакие планы не строю. Нет и мучительной сосредоточенности. Всё вразброд. Как непутёвый рассуждаю обо всём на свете. Смотрю перед собой взглядом, не выражающим ни удовольствия, ни скуки. Понятно, не служу ни женщине, ни своему времени. Некогда мечтал о глобальной славе, а теперь дрожу, как бы хуже не было. Годы перестройки не были моими годами. Однако я живу в это время.
Живу, хлеб жую. Краюху маслом стараюсь намазать и колбасу сверху накладываю.
В той последовательности, в которой мухи на липучку садились, начинаю слышать слова. Одни до боли отчётливые, навязчиво вторгаются в сознание, другие разобрать невозможно – одно жужжание.
Перевёл дыхание, приходя в себя. У, эта несносная способность городить изгородь там, где никто не ходит.
Нельзя довериться очевидности. Она всегда иллюзорна. Нет, но раз существую, то надо брать от жизни всё, что можно.
Топ-топ-топ…будто чьи-то шаги. Прислушиваюсь. Вот-вот кто-то подойдёт и разъяснит. Мне бы только от исходной точки не удаляться.
А может быть так, что двуликость меня закрутилась в разных пластах-плоскостях? В двух, по крайней мере? Я ничего не вижу и не понимаю, так как нахожусь внутри?
Тот, кто живёт в параллельном со мной мире, находится где-то рядом. Он может прикоснуться ко мне, а я? Движение пластов времени чередуется в обратных направлениях: его пласт движется от меня направо, мой пласт – налево. Мой пласт зыбкий. Точка опоры или уступ, или карниз, или твёрдый пятачок, с которого можно предпринять попытку уцепиться и принять устойчивое положение, он где-то есть. Для этого, что и надо, так восстановить разорванную связь событий: ни вчерашнее, ни позавчерашнее существенной роли не играют. Мне не обязательно уяснять, почему и как…
Надо уметь сопоставить промежуточный и конечный результаты.
Бог с ним, что звеньев в цепи жизни не хватает. Цепь не натянута, цепь на земле лежит. Да, тяжесть какую-то я ощущаю. Может, цепи никакой и нет, следы на песке. Цепочка следов.
Всё может быть.
Подобно мухи сел на липучку и бьюсь, пытаясь отлепиться.
Нет азарта. Во мне перегорели два-три предохранителя. Не сразу, а один за другим. В целом система работает, но ведь щёлкнуло что-то, какой-то неиспользуемый прибор отключился.
Я не оскаляюсь. Меня беда кусала. Осторожно предполагаю. Мои слова осторожные, высказанные и в то же время они невысказанные. Тень подозрения, она упрёки загодя готовит. Внешне я безучастен, но слежу за всеми проявлениями.
Клубок мыслей распадается не сразу. Он постепенно будет крошиться на отдельные кусочки.