Рубик говорил, что собирается на днях продать свою Субиру Логаси и купить новенький Ягура, потому что, по меткому выражению Рубика «На Субиру сейчас только лохи ездят». Звучало многозначительно, учитывая, что у Кенеси из средств передвижения этим летом были только сланцы. Но Кенеси это проглотил, как проглотит Сникерс полчаса спустя.
Окна днями и ночами были плотно зашторены, поэтому о приближении ночи Кенеси узнавал только, заслышав песни цикад за стеной.
Кенеси был подобен змею Уроборосу, с тем отличием, что пожирал не хвост, а собственную голову.
Когда-то давно Кенеси увлекался философией, но с возрастом некогда почитаемая любовь к мудрости медленно переросла в еще более почитаемую любовь к деньгам. Наблюдая такую неловкую метаморфозу, Кенеси утешал себя тем, что именно деньги, должно быть, и являются последней эволюционной ступенью философии.
Кенеси так долго маскировал серьезность приколами, что с какого-то момента его уже не воспринимали всерьез, и единственным способом побыть серьезным стала несмешная шутка с его стороны. Со временем шутки Кенеси становились все серьезнее, а жизнь вокруг все абсурднее. Над жизнью хотелось смеяться, как никогда, хотелось снова стать клоуном, но застывшие в каменную мину презрения мышцы лица уже не поддавались смеху. Поэтому в голове Кенеси воцарился цирк, хотя саму голову окружал густой мрак. Это был цирк за тюремными стенами – самая страшная архитектура цирка.
Эти дураки балансируют на краю крыши и думают, что у них будут крутые селфи, лайки и почет таких же дураков. Они не настоящие дураки и почета дураков недостойны. Лучшее селфи делаю сейчас я, притом ежедневно, балансируя на краю финансовой пропасти. Лайков ноль, зато адреналина ничуть не меньше. Упав же вниз, разобьешься не сразу, успев насладиться всеми прелестями падения под открытым небом, разглядев каждую звезду в небе и каждый фонарь на земле, и каждый припаркованный у подъезда чей-то четырехколесный кредитомобиль.
Кенеси испытывал особое почтение к людям, имевшим интерес, выходящий за рамки маркетинговых отношений. Вот есть у человека увлечение, и он тянет его из года в год, сохраняя верность и любовь, несмотря на абсолютную денежную бесперспективность оного занятия. Это была вершина человека в наши дни – иметь хоть что-то, чего не коснулись деньги, а, значит, не коснулась и смерть.
Кенеси нравились шахматы, потому что, в отличие от жизни, можно терпеть поражение тысячи раз и все равно надеяться победить. Это было дороже всего для Кенеси – надежда победить после смерти.
Кенеси жил жизнью калеки в здоровом теле, монаха в миру, жизнью лузера в обстоятельствах победителя.
Люди у Кенеси делились на две категории: на назойливых мух и на безразличные поверхности, на которые эти мухи садятся. И над этими двумя категориями был Бог, который бил и по одним и по другим без разбору. Потому что достало.
«По временами надо як треба отравиться, шоб, опомнывшись от яду, здоровым сэба чуять», - говаривал дед, чиня под вечер свои причудливые деревянные мышеловки.
Наилучшим достижением ученика от общения с Великим Гуру была способность к той таинственной и простой расфокусировке взгляда, которая ослепляет к очевидному, но делает очевидным все остальное. Именно на периферии оказывалось все самое главное.
Нет глупее глупости, чем мудрость, высказанная признанным дураком, и нет мудрее мудрости, чем глупость, высказанная признанным мудрецом.
Есть какая-то особая радость в остракизме, в дикой обособленной мысли, ведущей тебя к пропасти социального презрения и насмешек.
Довольный жизнью взрослый человек – это бабочка, поверившая в то, что она муха, и что дерьмо – это вкусно. Кенеси всегда считал, что от взрослости несет дерьмом и мухами, и еще чем-то необъяснимым – самым вонючим.
У Кенеси в башке творилась такая невообразимая ***ня, что даже конченые атеисты советовали ему сходить в церковь и помолиться.
После прочтения 46 главы романа Чака Паланика «Уцелевший» Кенеси захотел повторить в реальной жизни все то, что там написано. Стать спасителем и избавителем от страданий несчастных людей. Или стать сватом одиноких сердец. Стать кем-то, чем-то особенным в реальном мире, иметь силу, иметь власть. Потаенное стремление всякого сердца – иметь значение в этом абсурдном мире. В абсурдном мире много абсурдных ситуаций. Абсурдные ситуации доводят людей до отчаяния. Кенеси спасет их, Кенеси поймет их, Кенеси даст им еще один шанс. И это семя, эта маленькая плевела стала пускать ростки в его мозгу, и ночами он не мог думать ни о чем другом. Первое – никто не должен знать его настоящее имя. Виктор – хороший псеводним. Виктор – победитель. И есть в этом имени что-то основательное, Виктору хочется доверять. Виктор надежен. Фамилия не нужна. Мы ведь друзья. Телефонные друзья. Соседи по одному и тому же миру отчаяния. Друзья по абсурду. А Кенеси даст надежду. На самом деле, все в мире продают и покупают только одно – надежду. Кенеси даст надежду. Спаситель стал обдумывать детали спасения.
Люди способны купить любую дрянь, если она стоит достаточно дорого, чтобы восполнить им дешевизну их самолюбия.
Кенеси понял одно – в отличие от дерьма, туалетной бумаги много не бывает.
Девушек проще всего излечить сексом.
Всякий раз, когда Кенеси спрашивал Алекса о том, как ему женщина, Алекс серьезно с прищуром смотрел на фото и, небрежно махнув рукой, говорил только одно – «****ь можно». Вкусы у друзей не совпадали.
«Каждая книга – это акт мужества, история о переживании, на которое у многих не хватило решимости. Автор – это герой, Кенеси, который ведет хронологию своих подвигов для соплеменников и благодарных потомков» - засыпая голой рукой золу от костра песком, сказал мудрец. В слабой тени сумерек его лицо выглядело ожившим ликом древнегреческой статуи. Даже низкие холмы за его спиной обрели для меня величие и силу античного Пантеона.
«Забыть любовь – это тебе не Delete нажать. Нужно долго, очень долго ждать, пока не иссякнет батарея» - произнес, засыпая, Витек. Рядом с ним на белом деревянном табурете лежала пачка Winston, напоминавшая храм египетских богов и пепельница, похожая на святотатски сожженную гробницу древнего фараона. Закатное солнце дробилось о жалюзи, бросая на лицо Витька золотистую решетку, кажущуюся забралом шлема. Все в тот вечер было необычным, волшебным. И даже моя затерянность в каменных лесах города казалась мне священной. «Все священно, Витек. И даже этот табурет, и жалюзи, и дым сигареты» - произнес я задумчиво. В ответ Витек лишь дернул головой и что-то промычал, его подбородок пошатнулся и обессиленно уперся в грудь. После долгого и изнурительного рабочего дня эта мелкая комнатушка наконец погружалась в убаюкивающую темноту.
«Прощаясь с покойниками, просто скажите «Спасибо» - зло прошипел Змий, извиваясь в табачном дыму над могилой. Мы поняли, что прием окончен и медленно попятились на коленях обратно к кладбищенским воротам. Краем глаза я видел раскрытую крышку гроба, охваченную огнем. Сверху на нее падали громадные комья земли. От дурмана я не сразу понял, что это был стряхиваемый с небес пепел. Кто-то в ночных звездах громко хохотал, а потом меня что-то сильно ударило в голову. Я нащупал в темноте упавший предмет, он был мягкий на ощупь. Чтобы не спровоцировать Змия, я очень аккуратно поднес предмет к глазам. В слабом свете звезд мне в глаза смотрел ворон. Он был белый, как фосфор, глаза его мерцали неземным сиянием. «Если упал ворон, загадай желание» - тихо прошептал сбоку Кенеси. «Загадай, загадай, загадай» - закаркал вороний клюв. «Загадай, загадай, загадай» - раздавалось вокруг меня. Распахнув крылья, я взлетел к небу из распахнутой ладони. Бескрайняя стая моих братьев пересекала небо в ночной вышине, и я горел желанием присоединиться к ним, поднимаясь все выше и выше. «Кенеси, останься» - доносилось снизу, но я не хотел слышать. Я не хотел оставаться.
Кенеси хотел бы написать книгу-самоучитель о чем-нибудь, о программировании, например. И назвать ее наподобие «Сам себе программист», но чтобы более логично звучало. Например, «Так себе программист».
Кенеси часто спрашивали, чем ему запомнился 2019 год, и он неизменно отвечает одно – «Помню, трахнул я в жопу одну бабу» - и молчит. Тягостное молчание. Очень скоро про 2019 год перестали спрашивать. Большинство журналистов думали, что Кенеси груб, но некоторые особенно повидавшие людей понимали, что Кенеси просто не нравится вспоминать 2019 год. И дело совсем не в жопе. И даже не в бабе. Да и 2019 год тут не при чем. Только мудрец понимал, что Кенеси раздражает сама память, потому что память напоминает о времени, с которым у Кенеси были старые счеты.
«Люди. Люди. Очень много людей. Множество людей. Люди повсюду. И нет спасения от людей» - единственная запись в дневнике Кенеси, который он купил в 2010 году. Запись датирована 2019 годом. Только эта запись от меня и останется. Но Кенеси еще об этом не знает. Люди прочтут ее и поймут превратно. Только человек может понять правильно, а люди все всегда понимают каждый на свой лад, и вместо гармонии понимания только какофония мнений.
Красота женщины – это просто искажение восприятия, возникающее вследствие твоей отдаленности от ее вагины. Инстинктивно Кенеси всегда понимал, что красота – это просто замануха. Не зря самые красивые насекомые, рыбы и животные в то же время самые ядовитые. Умение отделять красивое от некрасивого – следствие той агрессии ума, возникающей вследствие его различительной способности. Блаженство где-то на той – обратной – стороне, которое, как Луна, вечно скрыто от ума. Блаженство – это неумение различать, это отсутствие красивого и некрасивого, это бытие без ограничений – бытие, свободное даже от идеи свободы и несвободы.
«Мне плевать, если человек грешник» - сказал мудрец, стоя в мольбе на коленях перед иконостасом, - «Лишь бы он верил, даже если и в грех.»
Когда она возвращалась с пробежки, больше всего он обожал уткнуться носом в ее подмышки и вдыхать запах ее свежего пота. «Кенеси, сука, что ты делаешь?» - возмущалась она странным тоном. И он вдыхал еще глубже. Однажды останется только память об этом запахе. Но тогда он этого не знал, не знал, что будет чему оставаться, потому что не верил, что будет чему исчезать. Time knew better.
Каждой новой любимой он давал книгу. За несколько дней до расставания он ее требовал обратно. И не всегда специально. Дать любимую книгу – значит дать взаймы душу. И он говорил «Верни мне книгу». И они возвращали. А одна сказала «Нет». Она не вернула книгу. Она хотела читать его книгу. И он остался с ней.
«Разум сам по себе – испытание», - ответил мудрец, надкусывая яблоко, - «Быть живым значит уже работать в мире. К чему тебе удесятерять и без того тяжелую ношу. Позволь себе принять жизнь.»
Он испытывал ностальгию по тому, что видел впервые в жизни. Порой ему казалось, что он от рождения забыл что-то безмерно важное и родное. Что, если мы все больны чудовищных размеров амнезией? И все безумства и странности в нашем поведении – это проявления тоски по чему-то давно утраченному. Что, если наше безумие – это память о том, что по ту сторону мира, по ту стороны самих нас и нашего рождения? Поломки в сознании. Пробуждающихся нужно упрятать подальше, ведь они будоражат то, что знать не положено тем, кто попал сюда – в этот мир. Но если есть частично вспомнившие, не может ли быть так, что есть пробужденные абсолютно? И что, если они, умея скрываться, ходят среди нас?
Эти картинки, фотографии, воспоминания – они наполняли его таким глубоким и абсолютным счастьем, что уже при жизни был в раю.
Со смертью каждого своего кумира что-то в Кенеси обрывалось – еще одна ниточка, соединяющая его с уходящей эпохой, со всем, что ему было дорого. «Моя душа осталась в 90-х» - любил повторять он. Какая была грусть! Какое было счастье!
Я видел, как люди вдруг высыпали из подъездов и стали здороваться друг с другом, знакомиться и общаться. Все улыбались и смеялись, делились друг с другом необходимым, помогали друг другу по мере сил. Я видел, как солдаты вышли из своих казарм, как они побросали оружие, как они раскрыли ворота и пошли домой. Я видел, как смеялись над приказами, указаниями и декретами отныне беспомощных политиков. Я видел, как никто никому не желал зла, как исчезла жадность, алчность и гнев. Я видел, что всем хватает пищи и воды, никто ничем не торгует и все берет у щедрой безграничной природы. Я видел, как люди стали радостными детьми на лоне трав и растений. Я видел, как спала пелена забвения, как покинул этот мир страх, как воцарилось доверие. Я видел рай, рай на этой Земле, здесь и сейчас. Я видел его, видел его в каком-то странном видении откуда-то издали, оттуда, где находился истинный я. И где-то рядом был Господь. Я видел все это, я чувствовал себя счастливым, но это счастье шло не изнутри меня, оно шло снаружи – из мира. Оно обволакивало меня, как волна, идущая на меня отовсюду.
Как определить успех? Очень просто. Успех – это когда твоя фамилия начинает заменять тебе не только имя, но и деньги, и сама по себе является тебе наилучшей рекомендацией.
- Что будет, если вооружить голубей?
- Что?
- Ничего.
…
- А что будет, если дать людям обилие еды и вещей и самые благоприятные условия для жизни?
- Что?
- Война.
Кенеси очень заинтересовался теорией плоской Земли и прочей альтернативщиной, он был близок к экзистенциальному прорыву в неведомое, но вовремя опомнился и просто стал снова трахаться.
Днем небо было цвета сепии. Но время шло. Было что-то классическое и вечное в черно-белом полотне ночных будней, в шорохе штор на запотевшем от дождей окне. Сквозняк гулял по нашим обнаженным телам, ее ладонь тихо вздымалась на моей груди. Я слышал тиканье часов на ее запястье. Так тихо и счастливо протекало наше время в те дни. На дне бутылки все еще оставалось шампанское, а рассекающий жалюзи свет уличных фонарей брызгал каплями сотен отблесков по нашим зеркалам. Отражаясь, они падали на мое тело. С этими отблесками на груди я засыпал рядом с ней.
Реальность есть восприятие образов, перетекающих из одного в другой. Есть два полюса восприятия образов – янский и иньский. Иньский – это тот, что невежественно именуется ничего конкретно не значащим и до конца не понятным никому в реальности словом «сон». Янский – это тот, что невежественно именуется ничего конкретно не значащим и до конца ни понятным никому во сне словом «реальность». Хотя говорить, что во сне янский сон именуется реальностью, неверно – в инском сне нет слов для янского сна, потому что слово – это янское понятие, являющееся, по сути, бледным суррогатом иньского мира, состоящего из образов. В некотором роде реальность можно уподобить феерверку из застывших образов, а сон – его изначальному заряду, вмещающему в себя зародыши образов в состоянии абсолютной неопределенности. Кто же воспринимает эти образы? Что скрывается за невежественным и до конца (а, значит, и вовсе) никому не понятным словом «человек»? Нельзя сказать, что есть кто-то определенный, кто воспринимает, скорее, есть само восприятие, реализованное сразу во всех предметах и существах. Грубо говоря, можно, сказать, что каждый так называемый человек, каждое животное, растение и каждый предмет есть органы Бога, которыми он воспринимает сам себя. Бога познать нельзя (по крайней мере, умом – в традиционном смысле этого слова), Богом можно только быть, Бога можно только переживать. Собственно, вся так называемая невежественным словом жизнь, никем до конца (а, значит, вовсе) непонятая, и есть переживание Бога Богом. Природа Господа двоична, как двоичный код – это единица (ян, «реальность», определенность) и ноль (инь, «сон», неопределенность). Как правило, оба восприятия – и «реальность» и «сон» - сосуществуют, но одно состояние в тот или иной период преобладает – ян днем, когда все предметы озарены, определенны и ясны, и инь ночью, когда все предметы в темноте, неопределенны и невидны. Существа есть также янского и иньского типа, например, мужчины и женщины, птицы и рыбы, воздух и земля, огонь и вода и так далее. Но и среди существ одного типа есть деление. Например, мужчина может быть иньской полярности – так называемым интровертом, а женщина может оказаться янской полярности – так называемым экстравертом. Счастье же – это состояние, когда внешнее восприятие равнозначно внутреннему, например, интроверт в интровертных обстоятельствах, и экстраверт в экстравертных. Так практически никогда не бывает, потому что для существования указанных полярностей необходимо известное их противостояние, которое порождает неизбежное трение на границе двух противоположных стихий. Вследствие подобного трения возникает то, что в восточных учениях известно как дукха. Дукха – это некое горение мира, влекущее его к развитию и стремлению воспроизводить себя. Дукха порождает всякую страсть и всякую ненависть, всякое влечение и всякое отторжение противоположностей. Обе стихии – ян и инь – существуют в некоем океане энергии, именуемой древними дао. Дао может почувствовать любой, стоит только сосредоточить на нем душу, а, проще говоря, внимание. Дао – это абсолютное ничто, в котором отсутствует все, что можно только мыслить, в дао отсутствует даже тьма, в дао нет даже ничто, в дао нет даже отсутствия, в дао нет даже дао. Сосредоточившись на подобном, ощутишь его слабое влияние.
С Кенеси подобное откровение случилось в семь лет. Он отдыхал у тетки, смотрел из окна на дорогу и березу на ее обочине. И он сказал себе «Странно, что все это существует. Ведь по сути все, что я называю дорогой, деревьями, небом, солнцем и людьми, безымянно – все это невыразимо, и по ту сторону любых слов. Все это – нечто, все это – немыслимое. И всего этого могло бы не существовать. А что, если всего этого не могло бы не существовать – что, если всего этого не должно существовать?» Такой вопрос ввел сознание Кенеси в ступор, в котором ощутимо нечто. Это нечто было по ту сторону, и это единственное, что про это нечто можно наиболее честно сказать. Хотя деление на ту и эту сторону весьма условно и чуждо дао, при этом все же нельзя сказать, что дао что-то близко или чуждо.
С тех пор Кенеси стал часто сосредотачиваться на абсолютном ничто, и время от времени с ним стали случаться удивительные состояния.
Твоя функция всего лишь наблюдательная, твоя задача – восприятие всего того, что происходит с твоим телом и твоим умом. Твое тело с самого зарождения запрограммировано совершать определенные действия в определенном порядке – каждое твое движение каждого пальца ноги и руки, каждый поворот торса, каждое даже наимельчайшее движение каждого мускула предопределено. Каждая мысль, которая когда-либо возникнет в твоем уме, уже прописана, каждая эмоция заложена, каждое решение уже давно сделано. Ты – это лишь чистое восприятие, которое подобно игле граммофона, движущейся по определенной дорожке определенной пластинки, и пластинка и дорожка уже проложены под тебя, а твой механизм движения запущен. Воспринимай свое тело (хотя оно не твое, да и ничто не твое и ничье), как нечто чужеродное, отдельное от тебя – оно живет своей жизнью, и твой ум живет своей жизнью. Например, мы часто говорим «ко мне пришла идея» или «ко мне пришла мысль». Весьма странная формулировка. Даже когда «ты» говоришь «я думаю», ты с тем же успехом мог бы сказать «я думает» или «я мысль» или еще нечто в подобном роде. Но что такое это я, и где находится это я, тебе неизвестно. Потому что этого «я» не существует, но существует восприятие, которое это несуществующее я считывает с дорожки, на котором оно прописано как твоя мысль, которая воспринимается в определенный – заданный – момент. Иными словами, ты словно находишься в кукле, которая заведена не тобой, и тебе остается лишь быть в ней и переживать сценарий ее механических передвижений в этом мире. Всю твою жизнь (хотя она не твоя) можно уложить в набор механических движений твоего тела (хотя оно не твое) и виртуальных скачков твоего ума (хотя он не твой) – ты же всего лишь воспринимающий. Твой дух (хотя он не твой, скорее, он как бы взаймы) может быть вложен в любую куклу с любым сценарием в любую эпоху и при любых обстоятельствах. Например, в этом, так скажем, воплощении, ты сын, а в следующем отец себя самого – того самого сына – из прежнего воплощения. Таким образом, твой дух может пережить опыт каждой из кукол, персонажей, членов семьи и мира. Проще говоря, твоя жизнь – всего лишь фильм, а ты – всего лишь зритель. Бог же – это все восприятия вообще – всех кукол разом, всех опытов одномоментно; дух же – это, своего рода, орган зрения Бога, точка фокусировки его безграничного внимания, безграничного страдания и блаженства всех существ, которое он испытывает. По своей природе Бог делится с тобой своими переживаниями, своими существами, своими дарами, как бы отделяя кусочек самого себя в отдельное «зрение» (одно отдельное восприятие одного отдельного существа) – это твой дух, данный взаймы. Но, по сути, так как ты и есть часть Бога, то Бог как бы дает взаймы самому себе – так как только в множественности он способен постигать, а в этой безграничной множественности его абсолютное единство. Но, по правде говоря, ничего этого нет, и ты все время находишься в пустоте, вернее сказать, ты не находишься нигде. Но это – великая тайна.
Когда я это сделал, мне показалось, что я стал слышать в ушах демонов. Меня бросило в жар, все лицо горело, как в костре. Слезы застили глаза и не было им конца. Но вопреки этому кошмару наяву я был твердо убежден, что поступил правильно. За несколько секунд я повзрослел на десять лет. Что-то внутри меня отмирало в те мгновения - что-то, что не вернуть. Я переступил черту.