Звонок.
Удалась ли?
I
Великая властная сила необходимости толкала Михосенко к решительным действиям, заставляла продираться сквозь жизнь. Потерять статус специалиста финансового рынка – ничего более насмешливого, издевательского для него, финансиста от бога, придумать было нельзя. Известно, что сила действия равна силе противодействия. А если это воздействие одного человека на другого? Законы механики вряд ли могут помочь, хотя и тут подразумевается воз-действие – неотвратимость ответного сопротивления. Законы общества более суровы: наиболее эффективным противодействие оказывается не в количественном, а в качественном отношении.
Чем следовало ответить на провокацию? Что можно было изобрести в ситуации начальник–подчинённый, регулятор–регулируемый? Наглая выходка Милованова – пощёчина хлёсткая, нанесённая одетой в перчатку рукой, – была низкой местью завистника, подготовленной с расчётом поразить как можно больнее. Поведение вполне в чиновничьем духе – духе двоечника-второгодника, тихо ненавидящего новых учителей. А значит, надо было учить – учить заново министерскую его душонку, как жить с людьми по-человечьи, а не заклинаниями вроде «О, потоки инвестиций, приклоните русло своё в страну богобоязненных хижин! Вы – творцы пшеницы и родители ячменя! Вы – повелители газопровода и металлопроката! Вы даёте силу рукам олигархов и вечную нерушимость власти». Надо было на деле, вопреки жадности и мздоимству, способствовать притоку денежных средств сначала на рынок, а затем в экономику. И этой миссии служил ДСК: расширяя клиентскую сеть, компания увеличивала биржевые обороты и худо-бедно поддерживала инвестиционную активность в центре и регионах.
– ДСК не только переживёт кризис, – сказал, как отрезал, Олег Андреич, – но выйдёт победителем. Наша сверхзадача – увеличить капитал, когда иные его теряют.
– Нас долбят, а мы крепчаем! – поддакнул Илья Андреич, и генеральный неодобрительно глянул в его сторону.
– Ваши предложения! – потребовал. В голосе слышалось раздражение: сидите, мол, тут, ничего не делаете, выжидаете, а поезд в Воркуту уже ту-ту! – Что скажешь, Вадим Сергеич? Как получить прибыль в новых условиях? Сокращение затрат? Штатные изменения? Что делать с активами? В общем, по каждому пункту твои позиции.
Вальяжно откинув со лба с проседью чуб, Вадим Сергеич приготовился было изложить предложения, но отчего-то замялся и решил предоставить слово аналитикам.
– Думаю, мои позиции будут понятны, как только прояснится общая, так сказать, картина. Я высказываюсь за непопулярные меры. Олег Андреич знает, на чём я настаиваю уже давно, но именно сейчас рыночная политика компании не может не пробудить нашу инициативу в этом, прежде непопулярном, направлении. Достаточно рассмотреть, как обстоят дела в центральном офисе, и мои суждения не будут выглядеть голословными.
И он выжидательно перевёл взгляд на Стоценко. Тому пришлось сбивчиво и утомительно докладывать, как резко за последние два месяца снизились обороты по клиентским счетам, насколько уменьшились вложения и как много потеряли инвесторы, когда мировые экономические завихрения вспенили нашу «тихую гавань». Доходы падали, себестоимость торговых операций росла. Ещё немного и расходы по содержанию офиса придётся покрывать из собственных средств компании.
– В регионах положение ещё хуже, – прибавил Вадим Сергеич, – просто удручающее. Большинство надо закрыть. И чем скорее, тем лучше. Вот финансовые результаты агентских пунктов и филиалов.
Нижние строчки баланса заставили генерального побледнеть. Неприязненно поморщилась Юленька Бобровская, Шушанян застыл в сосредоточении, потупились остальные. Низкие тучи нависли над центральным офисом, а в ледяной пустыне провинции кроличьей шапкой опустились на самые крыши. Героические усилия по расчистке парадных дверей от сугробов были обречены; лишь узкие лестницы чёрных ходов и кухонь не были пока перекрыты.
– Их деятельность будет приостановлена, – вымолвил наконец Олег Андреич и, посмотрев за окно на стылое в разрывах туч небо, подыскал подходящее слово: – мы её заморозим.
Иногда в интересах дела нужно было и уступить, но на этот раз отступление намечалось по всему фронту. Наполеон плутал до самой Москвы, священной и древней столицы России, пока окончательно не убедился в силе русского оружия, а потом вернулась зима и с непобедимой военной мощью великого полководца было покончено. У Кутузова был план: спасенье России – в армии. У Кутузова было целых три плана! Похоже, к одному из них неизменно клонил хитроумный Вадим Сергеич. Клиенты не вернутся, пока не начнётся устойчивый рост: семидесятипроцентное падение отпугнуло слабонервных, а спекулянтов загнало в медвежий угол, комиссия с оборотов – хрен да маленько. Ясно, что дела пойдут в гору не раньше, чем наметится повышательный тренд. А если тренд этот наметится осенью, через год? А если не наметится совсем? Такого быть не могло: в долгосрочной перспективе рост цен на акции всегда превосходит ставку по банковским депозитам, – но это у них, на западе, а у нас… У нас всё может быть. В этом-то и проблема! Как жить? О, великие академики! О том, как жить, ничего нельзя знать наверняка. Как спасти бизнес? Что делать? Надёжный способ – занять министерское кресло. Ерунда вышла. А казалось – жизнь удалась… Удалась ли? Что теперь? Возобновить попытки? Обивать пороги, кланяться до самых портянок тому, за кем власть, или, на худой конец, местоблюстителю? Эх, если бы всё было так просто! Сейчас у стольких людей ветер в голове, что сначала надо разобраться, откуда этот ветер дует.
– Ну что, Макс? Будем призывать народ там, где дело начинается с государства? – витийствовал Вадим Сергеич. – Тебе слово. Что с рынком?
Шушанян набрал полную грудь воздуха.
– В целом ничего нового. Лежит на дне.
– Этот тот самый случай, когда достигли дна и вдруг снизу постучались?
– Вероятно. Это один из возможных сценариев.
– Что, есть ещё хуже?
– Есть вариант с постепенным ростом в ближайшие четыре месяца – тут нужно, чтобы многие факторы сработали, что неочевидно. Есть также вариант падения ещё ниже, до показателей двухтысячного года.
– Это если нефтя до тридцати долларов присядет?
– До двадцати пяти.
– Не велика разница.
– Но всё-таки…
– Про «всё-таки» замечательный анекдот, если позволите, – подсуетился Илья Андреич. – Рабинович, говорит Мойша, твоя жена – продажная женщина. «А твоя?» Но всё-таки…
Шутка не удалась: никто не рассмеялся и даже не повёл бровью.
– Обожди ты, – лицо генерального исказилось. – Капиталы теряем. Нужны доходы.
– Денежная позиция оптимальна.
– То есть ждать с моря погоды?
– «Капитал–Возрождение» распродал весь пакет, «Петрополь» тоже.
– Распродал. И что? Это даже чайникам понятно. Все в деньгах сидят. На чём зарабатывать будем?
– Мы кое-что имеем на падающем рынке…
– Ты же слышал: офис больше съедает, чем зарабатывает. Всё, забыли о развитии. Ну, заморозим провинцию. Что дальше?
Шушанян потупился: трейдеры давно уже не поднимали глаз. Сказать было нечего. Уповать на чудо? Спекулировать смелее, как это делал Олег Андреич, выводя с утра миллиард, а к вечеру забирая миллиард и девяносто тысяч рублей удачи? Такое получалось не у всех, притом что не каждый был вправе управлять круглой суммой. Да и сам Олег Андреич, бывало, попадал впросак. Вадим Сергеич азартно тряхнул головой – настало время его решений.
– Не будем обманывать самих себя, – произнёс он. – Начинать следует с того, что назовём вещи своими именами.
– Хватит уже рефлексировать, – прервал его генеральный. – Называть – переименовывать. Толку думать? Прыгать надо! Закроем, к чертям собачьим, филиалы. Дальше что?
– Это только начало, – торжественно, как кардинал на конгрегации, провозгласил финдир. – Необходимы широкомасштабные сокращения в головном офисе.
– Давай! Валяй! – махнул рукой генеральный.
– Тридцать процентов персонала, а то и все сорок придётся освободить от занимаемых должностей! – Вадим Сергеич упивался сознанием своего могущества.
– Как вы думаете их «освободить»? – заёрзала Юленька. – Уволить по сокращению?
– Платить три месяца оклад, когда дела нейдут на лад? – мило срифмовал финдир. – Нет, не подходит. Напишут по собственному желанию.
– С чего бы это?
– Поставь в бэк-офисе коньяк в подарок или просто так. Знакомо? Вы, Юлия Владимировна, не обратили внимания, что последние дни половина офиса навеселе?
Юрисконсульт хмыкнула. Шушанян надул щёки и затряс под стулом ногой. Кому-кому, а ему совершенно невозможно было отказаться от ста грамм армянского марочного. За неделю ящик невесть откуда образовавшегося коньяка уговорили. Ящик появился в коридоре между бэк-офисом и торговым залом открытый и бесхозный. Трейдеры, бухгалтеры, специалисты всех мастей потихоньку вынимали из него по бутылке, и никто за это не бил по рукам.
– У нас каждую пятницу к вечеру офис навеселе! А тут ещё от двадцать третьего не отошли, как уже восьмое. Что из того? Всех увольнять?
– Пятница пятницей – корпоративное мероприятие. А вот распитие спиртного в рабочее время на протяжении рабочей недели, это статья…
– Тогда пусть пишут объяснительные.
Бобровская препиралась лишь для проформы. Ей было хорошо известно, что уволить людей обычными способами не всегда удаётся. Заявление по собственному желанию готов написать не каждый, опозданиями и прогулами тоже грешат не все. Нужно идти на хитрости, а порой и на подлость, провоцируя поступки, за которые можно легко выгнать с работы. Ох, лишь бы не возложили на неё и это. Выставленный в коридоре коньяк сразу показался ей подозрительным. Интуиция подсказывала: «Не тронь, Юля! Это подстава». И она демонстративно проходила мимо и коллегам не советовала, во всяком случае, до пятницы припадать к коньячной струе. «Так выпьют же всё!» – посетовала вертихвостка-стажёр. «А ты во всём первой хочешь быть? Не надо. Умерь свою прыть!» Юленька была строга, хоть и благожелательна к подчинённым.
– Вот теперь согласен с вами всецело, радость моя. И не только как финансовый директор, но и как один из акционеров компании. – Вадиму Сергеичу принадлежало десять процентов акций Компании ДСК. Он был членом Совета директоров ДСК, что неоднократно подчёркивал, не имея привычки уточнять, сколь весом его голос. – Никто не принуждал сотрудников распивать спиртные напитки, делали они это по собственной инициативе и отвечать будут по полной. Нечего церемониться! У Натальи Безменовой отмечено кто, когда, с кем. Это её работа. Таким образом, нарушители пишут объяснительные… Да-да, Макс, исключений не будет, – Вадим Сергеич бесшабашно подмигнул насупленному Шушаняну. – Пишут все, сегодня же отдают секретарю в приёмную с резолюцией руководителя подразделения, и мы принимаем решение по каждому работнику индивидуально. Распитие коньяка по кабинетам это не дело! Дошло до того, что пили в торговом зале, в бэк-офисе операционистки прикладывались. Это никуда не годится. Ведь так, Нина Вячеславовна?
Начальница бэк-офиса была самым возрастным из руководителей ДСК. Олег Андреич принял её на работу по причине министерского прошлого и полезных связей в вотчине Милованова. Сын её занимал какую-то крупную должность в МЧС и был чуть ли не генералом, а это тоже было немаловажно. Нина Вячеславовна умела лгать не краснея и, более того, свято верила в ложь. Через день она могла невозмутимо изменить своё мнение в угоду новым фактам и обстоятельствам и держаться, как ни в чём не бывало. Подслеповатые черепашьи глаза её грустно, но без опрометчивости смотрели на мир. Парализованная левая рука беспомощно свисала иссохшей ветвью. Девочки из бэк-офиса прозвали её герцогиней: большинство из них она сама приблизила, обучила и опекала с настоятельностью суверена. Но вот тут почему-то не усмотрела… Старая стала совсем, так что ли?
– Наверно, что так, – признала Нина Вячеславовна. – Откуда взялся коньяк, не знаю. Не мешало бы службу безопасности спросить. Что пили, видела сама. А мне, вы же знаете, нельзя ни грамма спиртного. Последний раз на поминках мужа чуть-чуть пригубила и сразу давление. Сахар в крови скачет, анализы сдавала на днях, говорят…
– Нина Вячеславовна, ждём от вас тридцатипроцентного сокращения численности бэк-офиса. Количество операций уменьшилось вдвое, объёмы втрое, операционистки пьянствуют от безделья. В такой компании, прежде чем у нас что-либо получится, мы сопьёмся, как есть, или ни у кого храбрости не хватит.
– Но коньяк… Откуда взялся коньяк?
Стоценко втянул голову в плечи.
– Сдалась вам его предыстория! – Вадим Сергеич казался слегка раздосадованным. В ДСК с некоторых пор укрепилось мнение, что герцогиня и финдир не смогут ужиться в одной конторе, но финдир сильнее, поэтому герцогине не сдобровать. – Коньяк был специально приобретён для подарков клиентам.
– Это кем же? – герцогиня перешла в атаку.
– Отделом клиентского сервиса.
– Хотелось бы знать, кем именно. Кто поставил его в коридор?
При этих словах у Стоценко сильно забилось сердце, ладони вспотели, по спине потекли струйки. Он поспешно скрестил на груди руки; мокрые отпечатки подушечек пальцев проступили на столешнице.
– В коридор? – рассердился Вадим Сергеич. – Какое это имеет отношение к факту нарушения производственной дисциплины?
– Прямое! – любезно настаивала герцогиня. – Я считаю, увольнение должно коснуться, в первую очередь, непосредственных виновников и провокаторов.
– Непосредственны виноваты те, кто выпивал на рабочем месте. В этом нет никаких сомнений! – Исчерпав аргументы, финдир вынужден был потрафить двоемыслию герцогини: фурии колотились в проёмы её души и вот-вот должны были вырваться наружу. Буйство следовало укротить. Чем же? Кандидатурой на растерзание, ритуальным пожертвованием. Проще ничего нельзя было придумать. – У вас есть другие идеи? Вы хотите знать, кто в ДСК занят расширением клиентской базы?
– Не надо! Я поняла. Эти работнички все у меня на глазах – в переговорных на диванах отлёживаются. Постоянно то на ужинах, то на приёмах, а проку? Клиентов больше не стало, обороты снизились втрое! Вот с кого начинать надо! Кстати, где их начальник? Почему его нет?
– Деникин с двадцать девятого в отпуске, – навела справки Юленька, – приказом Олега Андреича номер двадцать девять дробь два.
– Прекрасно! Деникин в отпуске, а его дивизии по всему фронт-офису орудуют. Что ни час – комфортный диалог со стратегическими партнёрами.
– Какие дивизии? У него в штате две девушки и обе в декрете.
– А вот и надо разобраться, почему в декрете. Почему это у него молодые специалисты долго не задерживаются? Что за волшебный диван? Три месяца – и в декрет. Вот вы, Вадим Сергеич, не обращали внимания?
– Обращал.
– Я тоже! И девочки мои, знаете, замечают. Заигрывает он с ними что ли? Флиртует? Это же ненормально!
– Ну, флирт в известных пределах снимает внутреннее напряжение, – учёно просопел Илья Андреич.
– Это у вас он снимает. А у нас ничего он не снимает. Я не удивлюсь, если этот ваш Деникин из отпуска не поспеет. Загорает сейчас на Канарах, а моим девочкам его ящики разгружать.
– Хорошо, Нина Вячеславовна. Вопрос о Деникине и его отделе поставим по приезде. Как только так сразу!
– В комплексе вопросы надо решать, Вадим Сергеич, сами нас учили – в комплексе, – разошлась Нина Вячеславовна, видя, что генеральный не без интереса слушает её обличения. – Что за отдел такой? Зачем нужен? Людей к нам препроводить, а от нас в клиентский зал? Это и мои девочки сделать могут. Невелика наука.
– Ваши девочки могут всё, – финдир примирительно откинул прядь со лба.
– Я даже не знаю, кому доверять. Взяли коньяк, который будто и стоял для того, чтобы его взяли. Так что теперь – в воровстве обвинять? Вот вы, Максим, – она ткнула пальцем в Стоценко, – как топ-менеджер офиса – правильно я говорю? – вы сами пили?
Вопрошаемый замотал головой:
– Я… только по пятницам.
– Почему же вы не следите за порядком в офисе? Если пить – так всем, не пить – так никому.
– Это не моя компетенция, – озираясь на финдира, оправдался Стоценко. – Я и к Деникину-то не имею никакого отношения, не то что к бэк-офису.
– Вы можете не иметь никакого отношения к своей жене, – тем более, что у вас её нет, – а к моим девочкам имеете… Вы обязаны были навести порядок, прекратить попустительство. А вы этого не сделали, наплевали на служебные обязанности. Что это, профессиональная некомпетентность или пробелы должностной инструкции?
– Так мы с вами, Нина Вячеславовна, ой до чего договоримся, – вступилась Юленька. – Должностные инструкции пересматриваются каждый год и утверждаются лично Олегом Андреичем. За их исполнение и соблюдение отвечают непосредственные начальники. В бэк-офисе, насколько я понимаю, вы у нас главная? Или как? Или кто?
– Я, детонька, – обиделась «или кто», – знаю, что говорю. Моего опыта хватит на десяток таких… В Москве работают по-другому, совсем не то, что на периферии. В Новокузнецке, кажется, или Северодвинске? А может, в деревне Голопупенко – без разницы. Вы, детонька, только жить начинаете и пока ещё не зам генерального и даже не начальник юридической службы. Так что извольте учиться и слушать, слушать, что вам старшие товарищи говорят.
Герцогиня переборщила. Даже Олег Андреич почувствовал себя задетым: в раздражении она совершенно забыла о пролетарском происхождении шефа и отпускала слова с московской развальцей, какую он на дух не выносил, щурила глазки и пыжилась неимоверно.
– Не скажу насчёт Голопупенко, – зловеще отчеканил шеф, – но у нас в городе старшие товарищи славились опытом партийной традиции – пить водку до «не могу больше», воровать до «нельзя больше» и обещать до «не хочу больше». И мне не хотелось бы, чтобы опыт совка расшатал ДСК!
– Я совсем другое имела в виду, – Нина Вячеславовна поправила очки. – Опыт работы в крупных руководящих структурах, в министерстве…
Но генеральный её не слушал.
– Так вот. Человек я простой: когда хлебаю борщ – слышно во дворе, когда ем огурцы – хруст стоит на весь дом. В министерстве не срослось, все ваши связи – пшик и на ветер! – Нина Вячеславовна была уверена, что сказанное относится ко всему коллективу. – Милованов свинью подложил. В компании пьянство, доходов нет. Церемониться не приходится. К утру объяснительные и тридцатипроцентное сокращение штата – вынь да положь. Ответственность на руководителях подразделений. Кто не справится, пусть идёт сексуально-пешеходным маршрутом. Вопросы?
Великий и богатый русский язык это великий, хоть и бедный русский народ. Вопросов не было. Народ надо накормить, одеть и обуть. Шеф начал с последнего. Вопросов быть не могло.
В приёмной Наталья Безменова, когда не курила в форточку, подслушивала у двери. Чудная маленькая инсценировка с действующими лицами, домогающимися должностей. И разыграно было как по нотам: Бобровскую манила перспектива должности начальника юридической службы, Шушанян мечтал о кресле финансового директора, Бряк – о дополнительных десяти процентах акций компании. Добиться должности означало достичь триумфа. Что могло быть слаще? У них и в мыслях не было, что все эти штатные расписания, премии и награды – бусинки, рассыпанные счастливой рукой того, кто вечно обновляет свои создания. Бусинки-ходы и бусинки-фигуры терялись в несметном богатстве байтов и пикселей, чьи возможности пеленали пространство свободы.
Боги-числа и многорукие знаки слов, символы времени, хозяйничали у кормила этого гиперболоида.
II
Настоящее соблазняет – соблазняет причудливым узорным покровом, который люди жизнью называют. Сплетая, хочется сделать его пышней и богаче, подобным роскошному персидскому ковру или знаменитому пуховому платку. Кто ж виноват, что в лучшем случае получается лоскутное одеяло? Приходится жить в кредит, раздваиваясь, дробясь во множестве мелких отражений – в буднях, работе, домашнем очаге, городах и весях. Жить, жить, прожить и так и не обрести собственного лица – не того, что рождается биологическим, природным процессом и вместе с ним умирает, а того, что задумано и творится в вечности, – Божью идею и Божий замысел. Одной – жизнь рисуется в мечтах; другой – накатывает по факту, в реальности. Можно ли тут угадать предназначение? Допытаться до истины? Быть может, в этой самой жизни в кредит и состоит всё задание? И только-то? Маловато будет. Хотя довольно для шизофрении, потакающей соблазну и внушающей серьёзные опасения.
Кочевники недоступны для соблазна, потому что они сами соблазн.
Это вечное движение – превращение и обновление – узорный покров.
Нет более сильного соблазна для человека, чем другой человек. Ведь что наиболее дорого, необходимо, недоступно подчас ни за какие богатства мира? Человек! Человеку нужен человек. Это озарение, если кому и неведомое, открывается после великой радости или страдания, как выстрадал его один кибернетик – человек хороший, но несколько скисший на орбитальной станции в бесконечном ожидании контакта с инопланетным разумом. В опьянении он предлагал открыть донные люки и кричать туда ему вниз. Или высечь его розгами… Или лучше помолиться ему… К чему человеку иные миры – за наличные или в кредит, – если нигде ему не найти себя? Что ему с этой шизофрении? А найти себя без другого, так уж мы устроены, невозможно никак. И космос с его светилами, пространствами и дырами в них это вечное чудо, вечное чудо возрождения субъективности.
Когда кончается жизнь, начинается история: в наличном мире вещей наше вечное обновление совершают другие.
III
Max Factor. Что, Григ, не спится?
Grig93. Угу.
Max Factor. А что в сети делаешь?
Grig93. Общаюсь.
Max Factor. Тебе в самом деле семнадцать?
Grig93. Чуть меньше.
Max Factor. Так ты ещё в школе учишься?
Grig93. Учусь.
Max Factor. И как успехи?
Grig93. Норм. А ты?
Max Factor. Работаю. ;
Grig93. Кем?
Max Factor. Менагером.
Grig93. Это кто такой?
Max Factor. Тот, кто менеджментом занимается. Управляющий я.
Grig93. Чем управляешь?
Max Factor. Скорее кем. Людьми.
Grig93. Много их у тебя?
Max Factor. Людей?
Grig93. Нет, рабов.
Max Factor. Десятка полтора в одном офисе и полсотни по городу.
Grig93. Круто!
Max Factor. Ещё бы!
Grig93. А про тебя кто-нить знает?
Max Factor. Что?
Grig93. Что ты гей.
(Max Factor молчит, улыбается.)
Max Factor. ;
Grig93. Ты женат?
Max Factor. Нет.
Grig93. И не был?
Max Factor. Не был и не собираюсь.
Grig93. Почему? У тебя есть бой-френд?
Max Factor. Когда-то был, когда ещё учился. Об этом никто не знал.
Grig93. А сейчас?
Max Factor. А сейчас работаю и не до того.
Grig93. Странно.
Max Factor. Что странно?
Grig93. По-моему, когда работаешь, занимайся чем хочешь.
Max Factor. Примерно так оно и есть. Сам себя ограничиваю.
Grig93. Зачем?
Max Factor. Друзья просто не поймут.
Grig93. У тебя много друзей?
(Max Factor задумался.)
Max Factor. Немного, если вообще есть…
Grig93. Вот видишь.
Max Factor. Есть приятели, подруги. Их много. Я здесь друга ищу.
Grig93. Само собой тебе взрослый друг нужен? Опытный.
Max Factor. Не, опыты ставить не буду. ; Я вообще это дело не очень люблю.
Grig93. Я тоже.
Max Factor. Уже пробовал?
Grig93. Конечно!
Max Factor. С кем?
Grig93. Да было с кем.
Max Factor. Не понравилось?
Grig93. По-другому себе представлял.
Max Factor. Покажешь себя?
Grig93. Я некрасивый.
Max Factor. Это ты брось. Кто тебе такое сказал?
Grig93. Никто. Сам знаю.
Max Factor. Неважно. Просто хочется тебя увидать.
Grig93. Щас вебку включу.
Max Factor. Э, да ты симпатяга! ; Растрёпанный только.
Grig93. Душ щас принимал.
Max Factor. Красавчег! Солнечный такой – класс! Ты мне нравишься.
Grig93. Спасиб!
Max Factor. Как тебя дома зовут?
Grig93. Гриша.
Max Factor. А цифра – год твоего рождения?
Grig93. Около того.
Max Factor. А я Макс. Мне 28. (Макс скинул лет эдак пяток.)
Grig93. Оч. приятно.
Max Factor. Мне тоже. Может, звук включишь?
Grig93. Не могу. Бабушка дома.
Max Factor. А родители?
Grig93. Я сам по себе. Бабуля вот только сечёт.
Max Factor. На то она и бабуля. Твоя фамилия, надеюсь, не Распутин?
Grig93. Не. ;
Max Factor. А как?
Grig93. У меня смешная фамилия. Не буду тебе говорить.
Max Factor. Почему? Станешь известным человеком и будешь Гриша Смешная Фамилия?
Grig93. Ни за что! (Гриша смеётся.) Псевдоним выдумаю.
Max Factor. Какой? Григорий Орлов? Или Паша Мерседес?
Grig93. Мерс это у отца. Только он не Паша. ;
Max Factor. Тогда используй никнейм! ;
Grig93. Я буду Grig des Nikin.
Max Factor. Прикольно. Звучит красиво. Музыкально. И сам ты на музыканта похож.
Grig93. Угу. Видишь синтезатор в углу? Песни пишу.
Max Factor. Послушать дашь?
Grig93. А тебе интересно?
Max Factor. Кидай файл!
Grig93. Щас, подожди. (Отправляет файл с песней.)
Max Factor. (Некоторое время спустя.) Здорово! Сам поёшь?
Grig93. Угу.
Max Factor. А что за девочка на подпевке?
Grig93. Подруга моя.
Max Factor. А текст на английском кто сочинил?
Grig93. Тоже сам.
Max Factor. Э, да ты талантлив, чувак.
Grig93. Спасибо. ;
Max Factor. Мне особенно это нравится: «Music plays through the night and connects our hearts…». Голос такой (Макс задумался) романтический.
Grig93. А ты с кем живёшь?
Max Factor. Один. Метро Семёновская. В гости зайдёшь?
Grig93. Далеко.
Max Factor. Ты разве домашний мальчик?
Grig93. Ещё какой! Я недавно в Москве.
Max Factor. Откуда сам?
Grig93. С Питера. (Не зная почему, соврал Гриша.)
Max Factor. Ну и как тебе столичная жизнь, общение?
Grig93. Никак. Родители общаются.
Max Factor. С кем?
Grig93. Бывает у них один парень, забавный такой, подкачанный.
Max Factor. Красивый?
Grig93. Дааааа. Я за ним подсматриваю, когда в сауне у нас парится.
Max Factor. Сауна дома?
Grig93. Угу. В цокольном этаже. Мы в коттедже живём.
Max Factor. На Рублёвке? ;
Grig93. Не. ; Маленький такой особнячок на Каширке.
Max Factor. Я тоже скоро особнячок приобрету. По соседству.
Grig93. Давай!
Max Factor. Будешь тогда ко мне в гости заглядывать?
Grig93. Возьму и перееду совсем.
Max Factor. Ух!
Grig93. Испугался? ;
Max Factor. Будешь за мной в сауне подсматривать. ;
Grig93. Да ладно! ; Вместе греться бум.
Max Factor. Только греться?
Grig93. Я бегу по росе, босы ножки мочу. Я такой же, как все, – очень секса хочу…
Max Factor. Вот ты какой! ;
Grig93. А то!
Max Factor. Сними майку, покажи торс. Завлекательный! А ниже?
Grig93. Раздеться?
Max Factor. Да.
Grig93. Видишь?
Max Factor. Сядь дальше.
Grig93. Так?
Max Factor. Надо же – ни волоска!
Grig93. Я брею.
Max Factor. Красавчег!
Grig93. Теперь ты…
IV
В стремлении к совершенству романтические наклонности оказывают двусмысленную поддержку. А без романтики и приключений совершенствование носит преимущественно религиозный характер, что неплохо для духа, но иллюзорно для тела. По молодости, как правило, духу приходится обождать, а к старости готово обождать тело. Есть, конечно, такие, кому седина в бороду – бес в ребро; есть и святые, поцелованные в маковку Святым Духом и посвятившие Ему своё девство. Однако, как замечено, мы с совершенством живём порознь. Потому и опираемся на костыли наклонностей, страстей, привычек – коварной второй натуры, порождаемой недостатком природы изначальной, единственной, неограниченной – природы добра.
Если бы Димасику задали вопрос, он бы согласился: распутство само себя позорит, изнашивая психику и здоровье. И в этом износе есть что-то от самоубийства – дерзкого, непоправимого вызова жизни и миру в том виде, в каком мы его застали. Если нас, не спросясь, забросили сюда – в это время и место, к этим любящим и противостоящим нам людям, резонно допустить наше право на несогласие с правилами раздающего, особенно если некоторые правила никуда не годятся. В самом деле, что значит эта неизвестность с той и другой стороны – до рождения и после смерти? Уж не означает ли она полную свободу прихода в мир и ухода из жизни? И полное бессилие морализаторства по этому поводу… Несущую безосновность временения… Традиция утверждает, что это не так: выбора нет, надо играть по правилам, установленным свыше. Правила не могут быть негодными, потому как очень даже может быть, что мы живём в лучшем из возможных миров. В этом мире мы обретаем жизнь и меняем её на нечто неизвестное в самом конце.
Это неизвестное – вечность.
До обеда они загорали на пляже, после – от ресторана недалеко – занимали шезлонги и ещё пару часов грелись в лучах убегающей колесницы Озириса. Бассейн отливал розовым и голубым – цветами зари и неба. Лёгкие девичьи тела, как ласточки, проскальзывали мимо. Димасик лениво следил за ними из-под очков. Белою ряской плыли облака. Посреди бесконечною лентой струились воды небесного Нила. Отрывочные мысли бродили без всякого соизволения по белой ряске, синим водам, ряби на самой поверхности, девичьим телам…
«Красный купальник производства полноценной ядерной державы. Смешно. Надо возрождать своё производство, чтобы дать отдохнуть китайцам».
«Такой, как есть, женщину принимает только земля…»
«Встанет, до пупа достанет. Поспеши! У меня осталось магии на одно перевёртывание».
«Олег Андреич… Столп, титан, стоик. Работать на него – вот уж где соль земли зачерпнёшь пригоршней. Слава богу, вырвался из этого ада! Лучшее средство для ухода – ноги. Что за атмосферы! Злобная придирчивость, мелкие людишки… Меня они мало беспокоят, хотя очень уж хитрющие. Генеральный живёт для себя, не знает, что можно с людьми на равных. Ну да, ведь он гений! Финансист! А его сподвижник-финдир? Человек тонкой душевной организации.
Двуликий Анус, сцука, постоянно мечется между высокими идеалами и желанием сделать кому-нибудь падлу. Милашка, пока дело до бабла не дойдёт. Любит, сцука, деньги, как себя самого».
«Такая тема – врубайся, страна! Люди хотят поэзии, на…»
«Да, жизнь что туалетная бумага, – кажется, длинною, а тратишь на всякое дерьмо!»
«Ощущение, будто всё время ускользаю от смерти. Откуда? С чего? Что возможно в любой день, возможно и в этот».
«Who is by fire? Who is by water? Зовущий кто? Кто этот всесильный голос, призывающий всех и вся, молодых и старых, грешных и святых? Объединяющий в человечество. Кто говорящий нами как своим языком? Перед его лицом мелочны различия по полу, возрасту, социальному происхождению. Один только дух, один только чистый дух – сознающая сама себя идея».
«А что человек? Герой-любовник. Он же злыдень-террорист. Когда долбать некого, начинает долбать мозг. Я не попадаю под это определение, нет… Будем надеяться. А вот Шушанян. Постоянно фонтанирует бредовыми идеями, самовлюблён до усрачки, день-деньской пялится в зеркало на своё отражение и с умильной лыбой радуется, что краше нет никого. Красивый, как истеричка. Кричал как-то в универе на весь коридор, что не пидор. “Ты, ты представляешь, он предложил мне с ним жить! Будто я голубой. Он мне такое предложил! Мне!” Точно – истеричка, и не стесняется этим бравировать. Минет в туалете – додуматься до такого! Интересуется только, кому бы присунуть и собой, и совсем нет дела до людей, которые интересуются им, если это, конечно, не Олег Андреич. Как же! Шушанян у него любимчик. Он бы, наверно, тоже мог предложить ему жить вместе, если бы не контора и обязанность появляться на людях…»
«А город каменный по-прежнему пьёт и ждёт новостей. Два конца Москва – Петербург. Я всё-таки ужасный провинциал – замечаю, что возвышенная архитектура не возвышает, а ещё более пригибает».
«Отель “Атлантик”, двухкоечный нумер… И там она тихой ненавистью гада ненавидела меня…»
«А враг насторожен, озлоблен и лют. Прислушайся: ночью злодеи ползут, ползут по оврагам, несут изуверы наганы и бомбы, бациллы холеры... И ещё кучу всяких бацилл волокут вороги… Но ты их встречаешь, силён и суров, испытанный в пламени битвы Ежов».
«Счастье – это когда тебе все завидуют, а нагадить не могут».
«Боже, кто это? Клавдия Шрам? Величайшая бобслеистка мира? В самом бобслейном соку. А с ней подросток, откормленный на убой. Целлюлитоносец. Понял: это бабень… Жизнь лепит загадки из грубой глины».
«Ночь пройдёт, пройдёт пора ненастная… Солнце взойдёт!»
«В его возрасте можно взойти куда угодно – хоть в мифический Вавилон. Но вхождение получается бледным, невыразительным. И всё из-за недостатка опыта. Но потом, когда опыт приходит, взойти высоко уже не получается. Таков конец истории».
«Чудеса чудесатые!»
«Секс-игрушка, где ты был? Легче сказать, где я не был. Секс-игрушка стоически переносит всю жопу, куда попадает перманентно, потому что знает, что заслужил».
«Грехи мои – недуги души… Чистый разум, грязные портки».
«Посадил дед печень. Выросла печень большая-пребольшая. Дед тянул, тянул да не дотянул…»
С чудесатых чудес мысли его возвращались к красному купальнику, планам на день, двухкоечному нумеру и другим занимательным мелочам, таким же как всё, чему предавались в Эль Гуне. Предавались вдвоём.
С утра припекало солнце. Она дразнила его бирюзовыми шортиками и блузкой под цвет вельветовой кепочки и казалась молодой, как в годы студенчества, хотя и тогда нравилась ему именно потому, что была старше. Он никогда не любил ровесниц, тем более тех, кто моложе его. Они были ему не интересны. Про себя он считал их «недоделанными мальчиками» и презирал мнение о том, что нет ничего прекраснее девушки семнадцати-восемнадцати лет. Совсем другое дело женщины. Это чудо, происходящее после тридцати, делало их бесконечно привлекательными: он любовался ими, они околдовывали. Чудо было в том, что из глупой необузданной девочки, пыжищейся, но не достигающей полноты силы и обаяния, получалось новое существо, неизмеримо более глубокое, чем можно было вообразить, глядя на «заготовку». Что это за чудо, когда в «недоделанных мальчиках» обреталась истинная глубина чувств, достигалась полнота смысла, он не знал. Своим удивлением он не делился с приятелями, а когда намекал подругам, те обижались.
– У меня две новости, – грустно сообщила она.
– Знаю, – лениво произнёс он. – Одна хорошая, другая – плохая.
– Нет, обе не важнецкие.
– Э, ты так не шути. У меня хрупкая художественная натура. Потеряю эрекцию, что будем здесь делать?
– Жора звонил. Спросил, как погода в Ленинграде. Хочет завтра приехать.
Деникин представил третьего сожителя в их возведённом на сваях бунгало и почувствовал, как одна из свай дала трещину.
– И что? Теперь мчится на «Сапсане»? Или летит в Пулково?
– Теперь он сидит дома, а за окном идёт снег. В Москву вернулась зима. Скользко и чертовски холодно.
– Ага! Последнему охотно верю, а тому, что Жорик усидит дома, раз уж звонить начал, – с трудом.
Бобслеистка Клавдия Шрам шумно плюхнулась в воду, обдавая брызгами тяжеловесного бабня. Разговор прервался. Мимо с новым своим другом прокурсировал мальчик Руслан. Накануне вечером, пьяный, по пояс голый, он приставал к официантам-арабам. Те ускользали из его цепких объятий и кивали в сторону аниматоров-итальянцев – дескать, к ним приставай, с ними можно. Одного из официантов Руслан крепко ухватил зубами за галстук и упорно клонил головой книзу. Оторвать юношу от обслуживающего персонала мог только отец, но тот равнодушно наблюдал за его выкрутасами – и не такое видел. Это был высокий красавец-мужчина с молодой женой, – а может любовницей? – который, в отличие от сына, производил впечатление надёжного человека. Пока Руслан был не на бровях, мачеха даже танцевала с ним и младшим его братом, мальчиком лет девяти-десяти, в маленьком семейном кругу, а глава семейства спокойно потягивал коньяк. Потом танцевал один его брат, ловко двигаясь в такт и выделывая неимоверные пасы руками. «Надо же! Учат что ли в школе теперь такому?» – обратил внимание Деникин. Но когда Руслан набрался под завязку и уснул прямо за барной стойкой, отец увёл всё семейство в бунгало, оставив непутёвого ловеласа на милость пострадавших от него египтян.
Впрочем, Руслан скоро очухался и, поймав на себе сочувственные взгляды земляков, подсел к столику. «Руслан, – представился сразу и разъяснил. – Я на первом курсе учусь, школу кончил… Да… А то за ребёнка принимают некоторые. Где майка моя, не видели? Не, не перепел. Всё нормально. Есть у меня друган Щекотка, ого-го вытворяет, вы бы видели! Щекотка – зовут его так. Он на мышку похож из “Симпсонов”. Ну, там пародия на “Тома и Джерри” – Щекотка и Царапка. Щекотку с Витька рисовали. Мы с ним в “Зоне” зажигаем! Клуб такой, тематический… Не были? А, ну ладно, пойду».
Сегодня Руслан был увлечён сладкоголосым прибалтом, почти ровесником, с кислотной причёской и надменным выражением лица. Оба они были самодостаточны, тем не менее Димасик кивнул им. «Один пол утомляет, – отметил про себя, – даже если быть гомосексуальной ориентации. Смотреть только на мужчин то же самое, что жить среди одних только женщин. Лучшее зрелище по утрам – зрелище противоположного пола».
– А я думала познакомить его с Пьеро, – загадочно глядя им вслед, поделилась Ольга. – Вот была бы парочка!
– Да ты что! Ещё и эту беду на его несчастную голову?
– А что? Может, ему Руслана только и не хватает?
– Если для полного счастья, тогда ему не хватает обоих – Руслана вместе с прибалтом.
– Это почему?
– Подумай сама. У тебя творческий ум, извилистый, иногда не понятный.
– Так… И?
– Я же говорю: для полного счастья! Как в детском анекдоте о четырёх воронах. Одна хвастает: «У меня часы!», другая: «У меня деньги!», третья: «У меня корова!». А четвёртой хвастать нечем: ничего нет. Через какое-то время слетелись вместе опять. Одна говорит: «У меня украли часы!», другая: «А у меня деньги!», третья: «У меня корову!». Четвёртая сидит на ветке и припевает: «Мани-мани-мани, денежки в кармане. Время полвторого, пора доить корову!» Мораль такова, – Димасик зевнул и присовокупил меланхоличную, как колыбельная, реплику: – прибалты подобны четвёртой вороне: мало того, что воруют, ещё нам же об этом и хвастают.
– Воруют не все…
– Не все и не всё – корова здоровенная умом слабовата…
– Знаешь, все мы задним умом крепки. – Ольга разочарованно посмотрела на телефон. – Пришлось соврать Жоре, что компания подобралась чисто женская, организаторы семинара увезли всех за город и я даже не могу сказать точно куда.
– Закосила под блондинку? – усмехнулся Димасик.
– Он не поверил, обещал быть на перроне у поезда. Так что по прилёту мне прямая дорога на Ленинградский вокзал на встречу с мужем.
– Что, всей семьёй будет встречать?
– Не знаю. Он непредсказуем.
– Это как?
– А так… Сказал на днях, что в армии его научили приёмам рукопашного боя, и он знает точку, куда ткнуть и человека не будет, и ни одна экспертиза ничего не докажет.
– Напугал. А точку джи слабо отыскать? Из него рукопашник, как из бегемота танцор-диско.
– Не знаю. Меня напугал.
– Брось!
Он хотел было обнять её, но шезлонг заскрипел, заходил ходуном, и Димасик предпочёл не двигаться с места.
– Это он тебе специально сказал. Чтобы пробудить в женщине страсть, нужен страх, трепет или восхищение. Чувство опасности придаёт сексу исключительную остроту.
– Какому сексу? – Её покоробило при воспоминании, как любит Георгий Александрович: немножко подчинения и потом боль, боль, боль. – Ночью глаз не могу сомкнуть – храпит, а в последнее время ещё и заговаривается. Проснётся – не помнит ничего.
– Позвольте осведомиться, не бредит ли досточтимый супруг графским титулом и поместьем?
– Бывает что круче.
– Радуйся! Значит, есть мечта.
– Мне от этого не легче.
– Она его за муки полюбила, а он её за состраданье к ним… И была она врачом-проктологом. У вас большой дом – разбегитесь.
– Можно даже и развестись. Только по мне мужчина, нуждающийся в деньгах, лучше денег, нуждающихся в мужчине.
– Меньше коварства – будут тебе и деньги и мужчина.
– Ничего себе! Семь казней египетских. Я принадлежу тебе в большей степени, нежели себе самой. И где будем жить? У тебя в Филях?
– Я об этом не говорил, – Димасик призадумался. – В известном смысле, мне далеко до твоего Жоры. В сравнении с ним я – грубо говоря, мягко выражаясь – бедный писец: не умею ни плавать, ни читать. А всё почему? Потому что происходящее в моей голове для меня гораздо важнее всего, что происходит вокруг.
Целый день над водой парили крылья воздушных змеев. Кайтеры ловили ветровое окно, разворачивались и галсами ходили вдоль берега. Временами натянутые стропы отрывали их от воды и десяток метров несли вместе с доской и трапецией над серпом изогнутой отмелью. С берега они казались исполинскими насекомыми, грузно порхающими над зелёным заливным лугом. Надо было дунуть посильней, чтобы они вмиг разлетелись. Или засмотреться на само трепетание крыльев пёстрого, как у самцов, окраса. Дома он так смотрел из окна. Внизу текла жизнь, а он был её небесным творцом, хранителем, супервайзером. Творец допускал тюнинг своего мира под каждое из замысленных им созданий. Хранитель гарантировал разнообразие жизни. Всевидящее, вечное око вселенского супервайзера правило кормилом судеб. И это было хорошо! Все функции в одном лице. С первых дней он привязался к этой своей съёмной квартире с эркером. Здесь он ощущал себя уверенным, нагловатым, иногда развязным, развратным, но и добрым, чувствительным, простым и немного робким. Здесь он пил шампанское с горла, созерцал закат в приятной компании, пошло шутил и готов был заботиться о своих близких.
– Самое неприятное, что с маминого телефона звонил. Зачем? Чтобы не сразу поняла?
– Не говори: «Не поняла». Что-то бабье есть в этом.
– А как?
– Хоть как. «Мне непонятно» покрасивее будет.
– На манер бабушки? Непоня-а-а-тно…
– Сойдёт и так! – отмахнулся он. – Весь вопрос, кто оплачивает счета.
– Муж…
– Объелся груш. За телефон тоже он платит?
– Все расходы Жора выверяет собственноручно.
– Самое опасное в естестве женщины – это её голова! Поздравляю, теперь он убедился, что звонок международный.
– Каким образом? По оплате?
– Разумеется. Долго говорили?
– Он первый трубку повесил. Сказал: «Ну, хватит».
– Стало быть, понял всё…
– Прямо так сразу и понял? Буду всё отрицать.
– Ничего не получится. Против фактов не попрёшь.
– Скажу: «Сама ездила. Одной хотелось побыть».
– Это ближе к истине, хотя вряд ли проканает.
«Жора скрытный, – с опаской рассудил Дмитрий. – Жора знает, что делать. Сил нет никаких вытащить из него инфу, практически так же трудно, как выдать замуж бобслеистку Клавдию Шрам в самом её бобслейном соку. Бармаглот страшный и, сцука, грозный. Лбом стену прошибёт, а в общении – ну просто шушпанчик».
– Боишься?
– Я? Поздно теперь бояться. У страха глаза велики, а у фобий тривиальные причины. Вот смотри: гомофобы, как правило, страдают от простатита, а лечить боятся. У антисемитов застарелый фимоз, а на обрезание не решаются.
– А если боятся чёрных, значит пятна на интимных местах? Так что ли?
– Угадала. Ещё могут бородавки или родинки быть, фигня всякая… А на Жору какая фобия? Импотенции разве что…
– Может, тебе позже вернуться? Вдруг в аэропорту встретит?
– О, выдумала! Что он дежурить в аэропорту будет? Для этого надо знать номер рейса.
– Он это может…
– Может, – согласился Димасик и тревожно пригляделся к высоко кружащему парусу кайта. – Для него это просто, как салат с морепродуктами. Постой, ведь он понятия не имеет, с кем ты и где ты. Только дату приезда…
– Я тебе потому и предложила вернуться позже.
– Ладно. Обсудим.
Сейчас он не хотел размышлять о возможных ловушках. Да и зачем это Жоре? Боится потерять суженую? Напрасно! Оленька не скрывала, что до развода дело не доведёт. Как-то очень умно сказала. А! Жить с тобой, выдала по приезде, всё равно, что со сгустком воздуха. Он рассмеялся и сказал, что недаром по гороскопу Весы. А она, что Мураками надо читать. А что надо Жоре? Поймать с поличным? Всё равно не в постели. Мало ли почему на одном рейсе – бывает такое. Сколько приходилось с друзьями летать, один раз даже со своей бывшей – стюардессой оказалась. Говорила, что на транспорте работает, не соврала. Весь полёт близко не подходила, уморила до смеху. А ну как один из стюардов её муж? Не, те голубые в массе своей. Хотя кто их разберёт? Может, бисексуал какой затесался. Или – из экипажа? В общем, игнорировала его по полной, сколько он на неё не смотрел. Ну и ладно, подумаешь «Девушка и Самолёт». Другую нашёл.
Сейчас он хотел отдохнуть, ни о чём не думая отдохнуть. А все эти треволнения, звонки, супруги – пустое, обман неопытной души. На улицах Садов святого Павла нежными белыми звёздочками вечно распушены апельсиновые деревья, и всё там для счастья… Нас только нет. Но хотя бы о цветении этом приятно подумать, вспомнить, если видел когда-нибудь. Дмитрий нырнул в изумрудные волны, распрямился, поплыл, прижимаясь почти к самому дну. Купание взбодрило; на обратном нырке он снова был истинный пёс Антисфен и весь вид его по выходу из воды говорил: «Извините, если мы кого обидели, и простите, кого не успели». Стряхнув капли, он сунул голову в полотенце и промычал изнутри:
– Умм! Класс!
– Каждый раз так говоришь.
– И тысячу раз буду! – Он повесил полотенце и подсел к ней на шезлонг. – Ты обещала две новости. Что ещё?
– Ещё мы опять опоздали на гольф…
– Да бог с ним с гольфом… Можно прогуляться вдоль поля – на людей посмотреть, себя показать.
Ольга смерила его критическим взглядом. Из всех негодяев, какие могут попасться на жизненном пути, этот был самым разумным, блистательным, как мир в романах Александра Грина. Он и сам не отрицал, что бесстыж, дерзок, несносен, но всегда находил приемлемые и даже благородные обоснования своим поступкам. Однако зачем? Независимости его не угрожало ничто: к нему нельзя было подступиться на пушечный выстрел, если он сам того не хотел. Прячась в башню из слоновой кости и нередко предпочитая компании уединение, он был неисправимым холостяком и, хотя со временем привязывался к людям, тяга ко всему новому с неумолимостью закона природы заставляла его обновлять круг знакомств. Ему всё давалось легко – во всяком случае, так казалось со стороны, – и можно было надеяться на его помощь или хотя бы на сострадание. Но зачем было всё это, если негодяй не любил?
Не любил. О чём это она? Любовь, ласки. С годами ум переходит в память: молодёжь говорит о будущем, старики – о минувшем. Не глупость ли уповать на любовь? Гораздо важнее, чтобы он готов был эти ласки принять. Мужчины как торговые агенты: нельзя верить ни одному слову. Эта порода – банда ливийских наёмников: их трудно понять, у них всегда проблемы с тем, чтобы объясниться. Знают ли они сами, любят ли кого? Громы и молнии – неизменные спутники бесконечных кочевий. Громы – овальные контуры проникновений. Молнии – вспышки облаков, которые трёт и рвёт ветер. Нечто за пределами добра и зла, другая вселенная. Ужас! Хотя опять же – если попробовать одной верёвочкой увязать изменчивый мир – ну, ужас, но ведь не ужас, ужас, ужас… Жить-то можно. Таков установленный порядок вещей: мужчины с необходимостью должны поступать так. Хотя бы потому, что у них в два раза чаще возникает перхоть. Желать иного означает желать, чтобы фиговое дерево не производило фиг.
– А что? Появиться на гольфе в вечернем платье. Это идея!
– Вот видишь. Денег у меня нет, мозгов тоже, зато идей много!
– Правильно. В человеке три начала – интеллект, нравственность и душа. Если два из трёх высокоразвиты, третье уступает.
– Боюсь, развивается что-то одно, а всё прочее деградирует на фиг…
– В таком случае куда развиваться мозгам? Вытекать из ушей?
– Мозгам, – обескураженный, озадачился он, – выдающимся мозгам приходится нависать большим носом.
Она снова оценивающе смерила его взглядом.
– С внешностью, допустим, у тебя всё в порядке.
– У тебя тоже.
– О как! Хороша парочка – гусь да гагарочка.
– У великого фараона Рамсеса Второго – Победителя – было сорок жён и двести детей. Он был великолепен, царствовал шестьдесят семь лет. Мы тоже! Нам просто завидуют.
И он, дабы круче подрумянить золотистое, как персик, бедро, занял место под солнцем.
V
– Снег, снег, снег! Сколько можно! – Маленький официант тоскливо пенял на падающие с самой ночи хлопья. – Не могу больше видеть его…
– Белый снег, белый снег! Белый клён! – Весёлая, вездесущая напарница ловко подхватила тарелки с салатом. – Ой, как кухня сегодня работает – загляденье, «Цезарь» какой.
– Ты, Манютка, не заговаривайся! – прикрикнул повар. – Мы для вкуса готовим, не для красоты.
– Что ж плохого, если красиво получается?
– Вот непонятливая. Если тебе benissimo говорят, значит, безвкусно было. Поели и забыли. И ушли твои чаевые.
– Так уж и ушли? – веселилась Манютка.
– А ты как думала? Мясо само по себе вкусным не бывает и рыба, и вон даже капуста та. Всё заведение с кухни живёт. Отсюда и чаевые твои.
– Что же, вкусно как будет? Са си бон?
– Саси, саси! – погрозил повар. – Сколько тебе объяснять: Buono! Che bonta!
– Ах-ха-ха-ха! – убежала Манютка.
Маленький официант дождался её возвращения.
– Видела, кто у меня?
– Этот твой… горец! – Манютка залилась смехом. – В графе «Национальность» пишет: русский со словарём.
– Иди ты…
– Любит он тебя. Всегда за твой столик садится.
– Обзор из окна хороший, вот и садится, – пробурчал маленький официант.
– А с ним что за пеленгас? Руки прямо из ума растут. Первый раз его вижу.
– Лучше не спрашивай. Бандюган какой-то.
– Тоже мне итальянская мафия! – не унималась Манютка. – Комиссар Катани! Сцена убийства! Зрители в шоке!
– А ты такое не смотри. Меньше будешь знать, дольше проживёшь, – еле слышно посоветовал маленький официант и отправился к бандюгану.
– Ну что, повяжем стукачка? – услыхал на подходе.
– Сколько хочешь?
– Чутка, Хасаныч! Договоримся.
Хасаныч милостиво кивнул маленькому официанту.
– Спасибо, дорогой. Второе давай.
– Как только будет готово, – быстро отозвался маленький официант. – На медленном огне тушим…
– Хорошо. Карри больше положи, понял?
– Понял.
Пока маленький официант расставлял приборы, важный гость сохранял молчание. Затем, выпив и закусив, вытер губы и обратился к сотрапезнику.
– То, что ты предлагаешь, Токарь, исключительный случай. Откуда мне знать, что ты парня не очернил и не подставил? Какова степень его вины? И сколько ты с него получил? А сколько ещё хочешь? Всё это не поддаётся оценке. Я думаю, не у одного меня будут вопросы.
– Ну, о-оп тыть, Хасаныч!
– Оп тыть тут не отделаешься. Я за этим красавцем давно наблюдаю, а служба моя ещё дольше. Даже если чего и сболтнул тебе по глупости, – или со страха, – не буду к ногтю прижимать.
– А ты прижми – увидишь, золотое дно. Он ведь не успокоится, пока не свихнёт себе шею. А всё по жадности. Или по глупости. Ули, гавно-вопрос! А то, смотри, на крайняк я и сам маляву чиркану.
– Кому?
– Главному твоему – Михосенке.
– Кому?! – разозлился Хасаныч. – Что малевать будешь? Как на векселя контору развёл?
– Вот пля! Чё векселя поминать? Быльём поросло.
– Гнида ты, Токарь! Земляка продаёшь.
– Пипл хавает – рамсов нет! Ули, тут страну продают – от мала до велика очередь стоит. А если по хорошему, – в глазах Токаря заметались шальные огоньки, – я родину не продавал, я её купил.
– Купил… Да видно не ту родину купил.
– Хасаныч, – Токарь налил из графинчика стопку, – чё раздухарился? Твою работу делаю, выручаю, можно сказать. Вчера – ты ловил, я убегал; сегодня – сам к тебе пришёл, стукачка раскроил. Завтра, может, ты к нам… Как знать! От степи до пампасов слышен шум маракасов. Где наша не пропадала?
– Голову не морочь!
– Оп тыть! – озорно ругнулся Токарь. – Коли голову морочат, другое место подставляй, Хасаныч.
На раздаче маленькому официанту опять пришлось ждать: баранина была сыровата. Подошла Манютка, сложила ему на плечо руки, сказала светло:
– Сегодня целый день идёт снег. Он падает тихо кружась. Ты помнишь, тогда тоже всё было засыпано снегом. Это был снег нашей встречи. Он лежал перед нами белый-белый, как чистый лист бумаги, и мне казалось что мы напишем на этом листе повесть нашей любви.
– Ты ещё запой, а я тебе подпевать буду – ла-ла-ла, ла-ла-ла, ла-ла, ла-а-ла, – зафальшивил маленький официант. – И позё-о-омкою клубя…
– А вот и запою. Мы всегда пели вдвоём.
– И йогой тоже вдвоём занимались?
– Всё не можешь забыть?
– Ты чего, подруга? Можно ли назвать романтиком йога? Не твой вариант – сразу ясно было.
– Какой же мой?
– Что-нибудь получше.
– Лучше тебя не придумаешь! Ну что ты на меня смотришь, как рублём одарил? Я гадала, гадала и выходит, что так.
– Ну-ну. Никого не нашла?
– Мы встретились, а могли мимо пройти. Я в общепите «Свободненькая касса» кричала, ты в театральном учился, в республиканском театре служил.
– Знаешь где? В Минске. Сколько мне там платили? На завтрак хватало, а на обед едва-едва…
– Ну и что? Это смотря как тратить, – настаивала Манютка. – Не пьёшь, не куришь, в автоматы игральные не играешь – правильный мальчик.
– У меня один недостаток, и он с лихвой окупает все прочие, – возразил маленький официант. – Я мужчин люблю…
– Тоже мне новость.
Поздним вечером на прощанье Хасаныч ухватил сотрапезника за жилистую, крепостную выю:
– Слышь, ты! Приговорил парня. Получишь лавэ и чтоб духу твоего не было!
– Пусти! Пусти, говорю! Чё за прикол? Детство какое-то, – и, оправив воротник, Токарь приобщил, как ни в чём не бывало: – да, теперь на мобилу звони, если чё…
Маленький официант собирал со стола. Подруга его – Манютка, напарница – отчудила такое: села и разревелась, ни с того ни с сего. А он очень не любил, когда шмыгают носом и ловят ртом воздух. Пришлось слёзы ей утирать. А всё эта её любовь к жесту, позе, театральности. Он, актёр, такого себе не позволяет, а она… Болезненная у неё всё-таки натура – возьмёт и выдаст монолог в духе Марии Стюарт, вещает, будто с подмостков мира:
– В моём конце моё начало. Я верна как своим достоинствам, так и ошибкам. Мною владеет воля сильнее разумной души! Мною владеет безрассудная страсть! Душа моя – тень её безмерного сияния. Я познала восторг саморастворения в другом существе. И ныне что бы я ни затеяла и что бы для меня ни затеяли другие, всё заранее обречено. Всё для него! И мысли нет иной как быть его женой, его рабой. С ним каждое мгновенье, каждый час, а там – пусть зависть осуждает нас! Круг власти замкнулся. Горе побеждённым!
А потом прильнёт так, что мнётся белоснежная блузка, и шепчет: «Через другого, через близкого своего, человек обретает Бога. Мне хорошо с тобой!» – и целует.
Влюбилась, что ли? Сейчас вот подошёл к ней, а она опять за своё: «Снег, – говорит, – лежит, как и тогда, белый-белый, как чистый лист бумаги. И я хочу чтоб мы вновь брели по огромному городу вдвоём, и чтоб этот волшебный снег не стал бы снегом нашей разлуки».
Ну, не шиза ли?
© Иллюстрация Ильи Бугакова