Здравствуй, гостья зима..
Для Бируте...
Погрузившись в свои размышления, я не обратил внимания, как разразился истошным лаем пёс Айнары Дымка, как кто-то не спеша прошёл по двору, постучал в дверь. В последнее время к нам много кто захаживал, так что гости в нашем доме — привычное дело. Подошёл я к двери лишь после того, как стук повторился. Звучал он необычно, отрывисто, придавая каждому удару таинственности, а вместе с ней настойчивости. Я накинул куртку, так как в прихожей было довольно прохладно, отворил дверь. Передо мной стояла высокая, довольно молодая женщина с очень знакомыми чертами лица. Мы с минуту глядели друг на друга: я с надеждой всё-таки вспомнить, где мог её видеть, она — давая мне возможность это сделать.
— Добрый день! — наконец произнесла гостья.
Только теперь, услышав голос, я наконец вспомнил ту самую таинственную незнакомку, повстречавшуюся мне в лесу на Пасху. Признаюсь, я был ошеломлён!
— Вы, простите, к кому? Если к Айнаре, то её сейчас нет дома, — захлёбываясь от непонятно откуда нахлынувшего волнения, протараторил я.
Женщина поморщила губы, словно пытаясь выплюнуть улыбку, сухо ответив:
— Я к вам.
После нашей прошлой встречи таинственную незнакомку трудно было узнать. Пропала жуткая бледность лица, глаза наполняли жизненные искры, да и одета она была довольно прилично, можно сказать, богато — норковая шуба, дорогие, модельные сапожки, на пальцах — несколько золотых колец.
— Что ж, проходите, — сказал я, показывая жестом на диван, уютно располагавшейся возле окна, под сенью двух величественных комнатных пальм.
Незваная гостья потопталась немного у порога, затем стянула с себя свои дорогие сапожки, обутые явно не по сезону, поставила их в уголок, бросила на стульчик шубу. Видно было, что женщина немного замёрзла, — скинув обувь, она потёрла ногу о ногу и подошла к пылающей жаром грубе, положив на неё ладони. В такой позе она на какое-то время замерла, закрыв глаза и прислонив голову к теплому месту.
Не выдержав затянувшейся паузы, я спросил:
— Простите, вы пришли погреться? Может, вам некуда идти?
Женщина медленно повернула голову, посмотрела на меня долгим, каким-то потерянным взглядом. В её прекрасных, голубых глазах застыла печаль, разбавленная усталостью и одиночеством. Не говоря ни слова, она довольно странной, можно сказать, кошачьей походкой подошла к дивану, присела на него с краешку, произнеся:
— Алиса… можете меня так звать.
— Рад знакомству, Алиса, — ответил я, слегка поклонившись. — Так что же вас привело сюда?
— Я к вам, батюшка… Поговорить.
— Хорошо, — сказал я, — тогда чай поставлю. Мне кажется, вы немного озябли.
— Не откажусь, — кокетливо ответила женщина, наклонив голову и растаяв в великолепной улыбке.
Признаюсь, улыбка у Алисы была действительно великолепна. Ослепительно белые, ровные зубы, умело подчёркнутые губной помадой аккуратные губы, а главное — чудесные ямочки на щеках, придававшие ей неотразимой красоты. Когда она улыбалась, от неё трудно было отвести взгляд. Я вдруг понял, что эта дьявольская красота пленяет меня, будоражит мысли, воспаляет сознание. Скорей бы пришла Аня, подумалось. Ещё неизвестно, с какой целью пришла эта подозрительная женщина. Я отошёл к плите, небрежно брякнул на раскалённый чугунный щит чайник, обратив внимание, как дрожат мои руки. «Господи, помилуй меня!» — прошептал я и решил надеть подрясник. В подряснике вдруг почувствовалась незримая сила, уверенность, можно сказать, некая официальность. Если она пришла к священнику, то пускай разговаривает со священником, как полагается, а не сверкает своей улыбкой, приводя меня в соблазн. Но вдруг я понял, что дело не в ней, а во мне. Как же я слаб, перед дьявольским соблазном! Перекрестившись на иконы, тут же надел иерейский крест, после чего присел на стул перед гостьей. Невольно бросилось в глаза, как Алиса сидя продолжает потирать нога об ногу, так что пришлось принести ей пуховые Анины тапочки, со смешными заячьими мордочками.
— Ой, спасибо вам! — снова вспыхнув улыбкой, сказала Алиса, обувая тапки. — Вы очень внимательны. А то ножки совсем замёрзли.
— Да уж. Не по сезону вы как-то оделись, — произнес я, косясь на капроновые колготки незваной гостьи.
В этот миг меня охватило смущение. Вообще, я терпеть не могу, когда в общении со мной чужая женщина употребляет уменьшительно-ласкательные слова. Я воспринимаю это как вольность или кокетство, и от этого становилось неловко.
— Позволю себе в очередной раз проявить любопытство, зачем вы здесь? — настойчиво пытался я узнать суть данного визита.
Алиса некоторое время помолчала, опустив голову, словно собираясь с духом, и наконец ответила:
— Да вот… хочу стать прихожанкой вашего храма. Примете?
— Вы?– её слова очень удивили. — Прихожанкой храма?
— Что же вас так удивило?
— Просто… Ну, в общем… — путался я в словах. – Тогда, в лесу, не стану скрывать, вы показались мне, как-то…
— Ясно, — в голосе Алисы промелькнула снисходительность. — Согласна, явление достаточно странное, даже пугающе-мистическое. Столкнувшись с таким, собирая ягоды, я б наверняка струхнула.
Пожав плечами, я, слегка улыбнувшись, произнес:
— Мы всем рады в нашем храме, если человек искренний и готов открыть душу для Бога. Богослужения проводятся, как правило, в субботу вечером и в воскресение утром. Ещё по большим церковным праздникам. Приходите, пожалуйста.
— Спасибо… — Алиса задумчиво улыбнулась, не сводя глаз с одной точки. Затем перевела взгляд на меня, добавив: — Гляжу, вы с каким-то напряжением, даже с острасткой относитесь ко мне. В общем, это логично. Чтобы стало всё понятно, расскажу, что к чему. Так сказать, расставим точки над и. А то, гляжу, у вас возникли недоразумения по отношению ко мне. Конечно, при условии, если у вас имеется на это время.
— Время имеется. Я готов вас выслушать.
К тому времени чайник уже закипел. Я подал гостье чашку душистого напитка, поставил на стол мисочку с мёдом, сахарницу, пару ломтиков белого хлеба. Алиса сделала несколько глотков, обхватив чашку обеими руками, отвела глаза куда-то в сторону, заговорив:
— Я раньше в большом городе жила. Семья, хорошие друзья, прекрасная и любимая работа. Здесь, в Покровском, у нас дача имелась. Мы с семьёй сбегали сюда отдыхать от городской суеты. Я чувствовала себя, наверное, самым счастливым человеком на земле. Каждое утро просыпалась, радовалась любой погоде, любому событию, будучи абсолютно уверенной, что так будет всегда. Мне казалось, что я достигла всего, чего может желать женщина. Я сама врач по профессии. Благодаря своему отцу быстро поднялась по карьерной лестнице. В тридцать лет уже имела учёную степень кандидата медицинских наук, возглавляла кардиологическое отделение престижной клиники. Ощущая свою самодостаточность, своё призвание в медицине, целиком и полностью отдавала себя работе. Чувство гордости стало расти во мне с неимоверной скоростью. Но в один прекрасный момент всё оборвалось.
Мой муж часто летал в командировки за границу. Он был генеральным директором крупной кампании. Когда наши двое сыновей подросли, он стал брать их с собой. Я не возражала, тем более это возможность посмотреть мир, вживую приобщиться к ценностям цивилизованного запада. У нас с мужем блистала перспектива уехать за границу.
А как-то раз прихожу домой, зазвонил телефон — референт мужа на проводе. Голос дрожит, сам взволнованный. Говорит, Лёня, муж мой, с мальчиками погибли в авиакатастрофе. Это прозвучало так неожиданно, а главное — так нелепо, что я не могла в это поверить. Какая чушь! Они только несколько дней назад встречали меня с радостными лицами у парадного, поздравляли с каким-то праздником... И вдруг — авиакатастрофа! Вы только представьте, в одночасье потерять свою семью... Всё, чем я жила! Но это было ещё не все. Узнав о трагедии, папу свалил инсульт. Он впал в кому, после чего скончался, не приходя в сознание, всего на две недели пережив моих мужа и сыновей. Трудно передать словами мгновения, которые пришлось пережить в минуты невосполнимой трагедии. Конечно же, я считала себя сильной. Мой максимализм внушал мне уверенность, что я обязательно преодолею страшное горе, тем более что друзья не оставляли меня, постоянно поддерживая и помогая. Ошибалась. Время совершенно не излечивало, мало того, оно меня расплющивало, размазывало, ломало стойкость, характер, превращало в немощное, дрожащее существо, потерявшее всякий интерес к жизни. Я сделалась нервной, раздражённой, какой-то потерянной. Всё, что меня радовало, заставляло жить, моментально ушло в бессмысленную пустоту. Работа стала в тягость. Я часто опаздывала, брала отгулы, могла без веской причины не выйти. А если выходила, то вела себя безответственно, словно волоча ненавистный, непосильный хомут. В те дни, как ни прискорбно, пристрастилась к спиртному. Поначалу это выглядело снятием стресса. Дальше пила без разбора, чтобы только не воспринимать нелепой действительности. Стала приходить выпившей в клинику.
Конечно, коллеги понимали моё состояние, первое время прощали, пытались увещевать. Только так постоянно продолжаться не могло. Всё же престижная клиника, а у меня должность. Главврач вызвал, сказал несколько нелестных слов, а затем настоял, чтобы я написала заявление по собственному желанию. Даже другой вакансии не предложил. Меня такое отношение просто взбесило. Честно говоря, я и не заметила, как скатилась так низко, что о работе в клинике уже не могло идти и речи. Устроила истерику, что-то даже разбила в кабинете. Еле утихомирили с помощью охранников. Медсестра сделала несколько уколов, после чего меня отвезли домой. Целую неделю просидела дома безвылазно, — просто пила, благо денег хватало от дивидендов из бизнеса мужа. Ещё немаленькие счета в банке. Но это продолжалось недолго. Одним утром позвонили в дверь. Открыла, на пороге незнакомые люди в костюмах с папками. Что-то говорят, суют какие-то бумаги, предлагают поставить подписи, денег сулят. Я с бодуна, голова болит, соображаю плохо. Сделала, как они хотели, лишь бы убрались поскорей. Через месяц стало известно, что совет директоров решил продать весь бизнес мужа заграничным инвесторам. Опрометчиво подписав предложенные документы, я лишалась практически всего: контрольного пакета акций, дивидендов, права голоса. Генеральным директором стал партнёр Лёни, по совместительству друг семьи, так я тогда думала. С подачи этого мерзавца, кампанию объявили банкротом. Она ушла практически за бесценок в чьи-то загребущие руки. Мало того, откуда ни возьмись появились долги, последствием которых меня лишили некоторой недвижимости, квартиры, виллы на Мальорке. Немного опомнившись, я пыталась разобраться, в чём дело, вернуть всё обратно. Не тут-то было. Суд не удовлетворил мой иск, так как с юридической стороны никаких противозаконных действий не совершалось. Я самолично подписала документы, в присутствии адвоката, нотариуса, каких-то официальных лиц, в доброй памяти, в трезвом уме. Последнее, правда, не являлось действительностью, но мне это уже казалось неважным. Потерялась я, опустила руки, всё представлялось абсолютно неважным.
Пару раз хотела свести счёты с жизнью. Неудачно. В квартире оставаться одной, наедине со своими тяжёлыми мыслями, тоской, унынием было невыносимо. С самого детства меня пугала темнота, а больше всего — одиночество. Будучи фантазёркой, я представляла в каждом шорохе, скрипе, скрежете определённые действия мистических существ, стихий, просто что-то невообразимо жуткое. А в те минуты, стоило лишь взглянуть на портрет Лёни, на счастливые улыбки сыновей, глядевших из фотографий, душу охватывала необъяснимая паника.
Стала пропадать у подруг, которых становилось всё меньше и меньше. Мы тусили, выпивали, шлялись по ночным клубам. Надо отметить, все мои подруги были люди довольно приличные, так что такой образ жизни, тем более каждый день, им не подходил. Начали намекать, а вскорости прямым текстом объяснили, чтобы я оставила их в покое. Однажды я проснулась в каком-то непонятном месте, даже не помню, как туда попала. Кругом всё разбросано, грязно, накурено. Какие-то незнакомые люди полулёжа, полусидя что-то пьют, курят. Я пытаюсь понять, что произошло. Как я здесь оказалась. Не получается. В голове абсолютное помутнение, заторможенность. Вообще не соображала, куда нужно идти, что надо делать. Вышла на улицу, пошла куда глаза глядят. Хотела поймать такси, но выяснилось, что у меня нет денег, кредитных карточек. Вытянули все, как и документы, ключи от квартиры, сняли кольца золотые, браслет. Даже жалко не стало! Сама виновата, уж докатилась ниже некуда.
Переходя улицу, едва не попала под машину. Водитель, такой толстый верзила, от него ещё чем-то неприятным пахло, выскочил, принялся ругаться, руками махал. Я огрызнулась, так он мне как зарядил в ухо, аж искры с глаз посыпались. Брякнулась в сугроб, подняться нет сил. Поняла, что накачали меня какой-то жуткой дрянью, обчистили, а теперь есть опасность замёрзнуть в этом сугробе. Ночь на дворе, прохожих никого, автомобили проезжают мимо, никто не обращает внимания на валяющегося на обочине человека. Такая тоска взяла, такое отчаяние, в полузабвении произнесла: «Боже не оставляй меня!». В нашей семье в Бога никто не верил. Не то чтобы не верил, скорей всего, Ему среди нас не находилось места. О Нём попросту не вспоминали. А тут вырвалось как-то само собой.
Вдруг слышу, за плечо легонько так потрясли, затем голос:
— Вы можете идти? Вам помочь? Вставайте, не ровен час замёрзнете. Вы слышите меня?
А я лежу, слова вымолвить нет сил. Поднял моё обмяклое тело высоченный мужчина с мягкой бородой. В темноте я не смогла его рассмотреть, зато чувствовала, как он заботливо отнес меня в свой автомобиль, что-то положил под голову, о чём-то пытался расспрашивать. Потом полное забытье.
Очнулась в какой-то лачуге. Потолки низкие, окошки совсем крохотные. Пахнет воском, травами, дымом. Рядом женщина в белом халате копошится, капельница стоит, на небольшом столике куча всяких лекарств, пузырьки, таблетки. Женщина в белом халате, тётя Галя. Рассказала, что здесь я четвёртый день. Привёз меня сюда отец Александр в практически невменяемом состоянии — сильное алкогольное отравление, плюс наркотики. Дня три я просто спала, редко приходя к памяти. Документов при мне не оказалось, так что кто я, откуда никто не ведает. Поселили, пока здесь, в этой хибарке. Ей, медсестре Галине, поручено ухаживать за мной, лечить. Отец Александр — местный священник, которому я, по сути, обязана своим спасением. Если б он меня тогда не подобрал, я либо замёрзла бы в сугробе, либо умерла бы от интоксикации.
Слушая тётю Галю, я просто не верила, что всё, о чём она рассказывает, произошло со мной. Вдруг так стыдно стало — как же я докатилась до жизни такой, если меня подобрали с улицы в невменяемом состоянии, грязную, обворованную, никому не нужную.
Неделю лежала почти неподвижно. Руки, ноги словно ватные. Пыталась подняться — не тут-то было! Помню, лежу, мыши по одеялу лазят. Мне до ужаса страшно и омерзительно, а сделать ничего не могу, руки поднять не в силах. Благодаря тёте Гале вскоре встала на ноги. Она так заботилась обо мне, как не заботился никто в моей жизни, даже мама. Огромное ей спасибо.
Однажды под вечер заглянул в хибарку отец Александр. Первое впечатление о нём не оставило ничего хорошего. Грубый, бесцеремонный, исполинских размеров человек. Когда говорил, было неясно, шутит ли он или это у него такая манера разговора. Сначала вычитал меня как следует, после чего долго рассказывал о религии, о душе, о том, зачем я живу, и вообще, в чём смысл жизни. Я слушала, слушала, затем выпалила: «Нет больше никакого смысла в моей жизни! Умереть хочу!». Лучше бы промолчала. Он как набросился на меня, думала, сейчас побьёт, чем под руку попадётся.
— Мы здесь возимся с тобой, ухаживаем, а она ишь чего мелет! — орал батюшка.
— Так не возитесь, не ухаживайте, — отвечаю. — Больно надо! Не просила никого!
Тут отец Александр резко сменил тон, расспросил, почему я в таком отчаянии, отчего жизнь немила. Рассказывать ничего не хотела, думаю, поп одно и то же талдычить станет. Да и не было желания вспоминать всё пережитое. Устала сильно. Но батюшка ненавязчиво так, осторожно всё-таки заставил выговориться, открыть душу, обнажить кричащие болью раны. Затем нашёл такие слова, от которых будто от чудодейственного лекарства приходило спокойствие, умиротворение, а главное — позабытое чувство надежды и уверенности. Я разговаривала с ним, а у самой душа ликовала необъяснимой радостью. Вдруг захотелось подняться, вдохнуть полной грудью воздух, возвести руки к небу, застыть так в ликующем забвении, ни о чём больше не думая. Удивительно, как могут излечить добрые, искренние слова человека, относящегося к тебе с неподдельным участием.
Отец Александр благословил пока жить в этой хатке. Ежедневно навещал меня, беседовал, благо проживал рядом, в соседнем дворе. Тут же располагался его храм в честь Чуда Архистратига Михаила. На службе мне присутствовать полагалось обязательно, так как каждую неделю принимала причастие, исповедовалась, слушала молебен за болящих. К отцу Александру приезжало довольно много людей, в основном одержимые бесами, алкоголики, наркоманы, курильщики, прочие порабощенные страстями. Кого привозили родственники, кто ехал сам, но в том, что он помогал исцелиться этим людям, я убедилась воочию.
Службы церковные сначала казались скучными, тягостными, непонятными. Хор в храме был не ахти — одни старушки, ими руководил молодой парень, Федя. Ох, бедный, мучился он со старушками, порой даже прикрикнет, а они всё равно: бе-ме. Но службу служили всю, без сокращения. Особенно вечером тяжело — читают, читают... Я ничегошеньки не пойму. Устроюсь возле грубки, дремаю — тепло, спокойно, в полумраке свечки мерцают, монотонное чтение. Веки сами закрываются. А однажды вслушалась в чтение, паремии, сдаётся, читали. Вдруг даже интересно стало. Попросила у тёти Гали Библию. Но батюшка в тот же вечер принёс Закон Божий. С первых же страниц так привлекла эта книга, что не могла уже оторваться. Проясняться стали премудрости Божественной службы, смысл читаемых стихир, канонов, выучила некоторые молитвы наизусть. Совсем по-другому потекла моя жизнь в Привольцах, так село называется, где отец Александр служит.
— Погодите, — перебил я Алису, — это не те ли Привольцы, что за лесом в соседнем районе?
— Они самые. Я когда узнала, где оказалась, сама немало удивилась. Ещё бы, совсем рядом с Покровским, где у нас дача находится. Только домой я не спешила. Батюшка тоже не отпускал. Говорил, поживи пока при храме, окрепни духовно, кабы снова в пропасть не свалиться. А я и рада! Как представлю, что снова возвращаться в пустой дом, где томные воспоминания и тоска... Нет, думаю, буду жить у отца Александра в хибарке, пока не прогонит.
дальше будет....