Даже не знаю, как это и назвать...
Ах, юных сон –
мечты,
порывы,
страсти.
Обман,
предательство,
любовь.
И слёзы счастья
в миг объятий.
А. Грин
Пустынный пляж Зелёного острова.
Двое влюблённых лежат растянувшись на горячем песке. Уже
накупались, наплескались, уже набегались друг за другом. Уже
наелись, вернее — объелись (не без этого, к сожалению). Вином
домашним побаловались…
Хорошо на белом свете жить!
Лежат пузом кверху под полуденным Солнцем, за руки держатся.
Любимую свою молодой человек больше полугода не видел. Студентка.
Приехала домой на лето.
Спросите: «Больше полугода не виделись и всего лишь за руки
держатся? Не верим!»
Правильно, что не верите.
Всё самое интересное и было-то, пока плескались в тёплом
мелководье Зелёного острова, Ейского лимана, Азовского моря, в
стране, под названием Союз Советских… На планете Земля.
Сейчас они одни во всём мире…
Им сейчас больше никто не нужен…
На остров их ранним утром доставил отец молодого человека
на своём баркасе. Выгрузил их, погрозил им пальцем, чтоб мол —
не шалили тут, и отправился дальше, с мужиками на рыбалку. На
обратном пути обещали забрать.
На сегодня — они хозяева острова.
— Как робинзоны, — мечтается молодому человеку. — Нет, лучше —
Адам и Ева. Хотя нет, лучше — Ромео и Джульетта! Хотя там… у них…
Фу, блин-н! Всякий бред в голову лезет…
Повернул голову — Милая рядом с ним, на песке. Уже наверняка
спит. Крепче сжал её руку, чтобы не вырвалась. Посмотрел в небо.
Там, по чистому ультрамарину скользят белые чайки. Солнце не
жжёт, нет — ласкает своими длинными лучами. Вода — плещется
ритмично, усыпляя. Глаза сами закрываются. Борясь с дремотой,
снова смотрит на свою Любимую…
— Моя, — думает, — никому не отдам!
Крепче сжимает её ладонь. Любимая открыла глаза, повернулась
к нему.
— Подъём, — шепчет.
Затем, склонившись над ним, крикнула ему прямо в ухо;
— Подъём!!! — Засмеялась. — Вставай, тебе пора…
Рядовой Иванов сперва подпрыгнул над кроватью от сильного
толчка снизу и только затем, уже в полёте, проснулся. Уселся на
койку, протирает глаза, зевает. В ушах — вой сирены, топот
босых ног и, разумеется, матерщина. Перед глазами всё мелькает.
И старшина — тут как тут, что называется — нарисовался.
— Иванов, с.….а!!! Сигнал «Тревога» тебя не е.…..т, что ли?!
Спать дома будешь, оружие получай!!!
И дальше, в мечущуюся толпу, кричит:
— Первый взвод — получать оружие, второй — вещмешки, третий —
ОЗК!!!
Через мгновенье, он же:
— Второй — оружие, третий — вещмешки… ОЗК… На выход! Всем на
улицу! Строиться! Бегом! Бего-о-ом!!!
Спустя какое-то время, шумная лавина схлынула со всех трёх
этажей казармы и построилась на плацу. Стоят, переминаются с
ноги на ногу, носами шмыгают, ёжатся от ночной прохлады, хотя
и лето на дворе. Перед строем комбат прогуливается, на часы
поглядывает, головой недовольно покачивает.
— Я доклада дождусь сегодня или нет?! — Кричит. — Где дежурный
по части?!
На плацу — нервная заминка. Наконец-то появляется запыхавшийся
дежурный.
Командует:
— Батальон! Становись! Равняйсь! Смирно! — Вышагивает строевым
к комбату. — Товарищ комбат, батальон построен по сигналу
«Тревога». Дежурный по части — капитан Берлизев.
Комбат:
— Вот что значит товарищи бойцы и товарищи офицеры. Строились
мы ровно пять с половиной минут. — Комбат, демонстрируя свои часы
и стуча по циферблату пальцем, выразительно посмотрел на строй. —
Ну что, начальники команд? Что делать будем? Вы хотите, чтоб ваши
бойцы и на проверке так же строились? Это так дело не пойдёт.
Будем тренироваться. Та-а-кс-с значитс-с, господа офицеры, —
недобро ухмыльнулся. — Батальону — «Отбой», дежурным по командам —
получить оружие, оружейки опечатать, ключи — дежурному по части.
Начальники команд — все ко мне. Всё, разойтись!!!
Легли не раздеваясь. Оружие и прочая амуниция — подсунута под
кровать. Так сказать — солдатская смекалка. Все в ожидании…
Как выяснилось позже, комбату не спалось. Решил проверить
бдительность вверенной ему войсковой части. За плечами у него —
полная выслуга лет. Скоро в отставку. Дослужился до подполковника.
Это после срочной, солдатской службы, после трёхмесячных
лейтенантских курсов и после мотания по всему Союзу.
Жизнь прошла. Ему грустно.
Стало ему известно, что на осенней проверке будут проверяющие
из Москвы. Так сказать — ему под занавес. Черти бы их разодрали
всех!
В наступившей тишине казармы слышен лишь скрип коек, лёгкая
перебранка, да нервный стук железных набоек дежурного.
— Мужики, короче! — Обращается он ко всем. — Пока я не вернусь
с ключами от оружейки, чтоб ни одна падла нос на улицу не
высунула. Всё ясно? Что молчите?! Дрыхнете уже, что ли?! То-то же!
Смотрите мне…
Постепенно народ угомонился, наверняка кто-то уже спит.
Но, как ни жди воя сирены, а резанула она уши неожиданно, до
дрожи в теле, до мурашек по коже. Повскакивали. Дежурный по
команде умчался получать ключи от пустой оружейки. Остальные все,
уже в полной готовности, ждут его у дверей. Вещмешки, противогазы,
оружие, фляжки, лопатки, прочая амуниция — всё уже надето.
Вернулся дежурный, покрутил связкой ключей на пальце перед
ожидающей его командой. Придержал на мгновение ринувшихся было к
выходу…
— Всё. Пора. Валите н-на…
Выбежали.
Построились.
Выслушали матюги комбата и всё то, что он о них думает…
Снова «отбились». И минут через десять опять выбежали. На этот
раз, даже не ложась в койки для приличия. Вроде бы — получше, это
говоря о нормативе. Комбат уже не так расстроен, как вначале. Но
всё ещё хмурится.
— Ладно. Хрен с вами. Батальону — «Отбой». Берлизев, командуй. —
Хитрая ухмылка на его лице сменяет хмурое недовольство.
Вернулись в казарму. Сдали оружие в оружейную комнату, амуницию
и прочее распихали по шкафчикам. Разделись. Легли.
— Не советую расслабляться. Вы думаете, это всё? — Старшина.
Он всё ещё не ложится. — Концерт ещё не закончен, не радуйтесь.
Старшина оказался прав.
Вошедший в расположение команды её начальник, капитан Ананьев,
став посреди спальни громко объявил:
— Значит так… Команда… Мать вашу… Учёба продолжается. После
сигнала «Тревога», получив оружие и снаряжение, сразу выдвигаемся,
без построения, на первый рубеж обороны. Занимаем там круговую
оборону и отбиваем атаку условного противника.
— А первый рубеж, это где?
— Веселимся, ……? Завтра у меня повеселитесь! Старшина, объясни
умнику, где первый рубеж обороны.
И ушёл с другими офицерами команды к себе в кабинет.
Надо признать, что про первый рубеж обороны многие бойцы
слышали впервые. Зато очень хорошо был известен всем дальний
рубеж.
Старшина, монотонно:
— Первый рубеж обороны находится вокруг казармы. Второй — вокруг
территории части. Ещё вопросы? Значит — так. Первый взвод залегает
вокруг входной лестницы. Второй — на наш торец казармы. Третий —
на задний двор. Остальное будут другие команды прикрывать. Ещё
вопросы? Нет?
Лестница…
Старая, бетонная лестница с вытертыми до блеска железными
уголками на краях… Сколько ж ты такое терпеть ещё будешь? Когда
тебе на покой?
Рассыпались бойцы, как бисер, вокруг казармы. Попадали в
прохладную траву. Автоматы у всех — на изготовку «к бою».
Офицеры — на плацу совещаются. Вернее — комбат им мозги чистит,
а может всего лишь ставит им новую боевую задачу. То рядовому
Иванову неведомо. Он на заднем дворе. Расслабился. Положил свой
автомат рядом, лёг на спину, вещмешок подложил под голову. Всё
равно темень кругом да суматоха, кто его здесь заметит? На
заднем-то дворе?
На небе звёзды.
Яркие…
Глубокие…
Манящие…
Потянуло запахом костра, запахом моря. Повернул Иванов голову
набок — рядом его Любимая. Свернулась калачиком лёжа на покрывале,
под пледом. За ней, чуть дальше, потухшее кострище. Над ним —
тренога с котелком. Из котелка доносится аромат ухи. Вокруг них
море плещется…
Ах да!!! Они же на острове…
Иванов сел. Потянулся, просыпаясь. Заворочалась его Милая,
недовольно поморщилась. Иванов замер. Не хотел её будить. Снова
лёг. Можно ещё поваляться, до утра уйма времени. Повернул голову
в другую сторону. С той, с другой стороны, над ним склонился
лейтенант Фортуна.
— Иванов! — Рявкнул. Хотел ещё что-то добавить, но по
молодости лет не нашёл нужных слов. — Подъём! Рядовой, поступаешь
в моё распоряжение. Будешь посыльным. Приказ ясен?
— Так точно! За что?
— Не за что, а потому что! Вставай. За мной. — Оглядывается,
уходя, по сторонам.
Нашёл глазами старшину.
— Старшина, выдвигай команду на второй рубеж обороны.
Занимаете там позиции и ждёте дальнейших распоряжений. Иванов,
за мной.
Фортуна с Ивановым вернулись на плац к группе офицеров. Те
стоят тесной кучкой перед комбатом.
Комбат:
— … в общем, дела хреновые и подготовка у части никакая.
Расслабились, товарищи офицеры… Расслабились — дальше некуда.
Через три месяца проверка, проверяющие будут из Штаба. Так что —
терпите, пока меня на дембель не спровадите, а там уж, как
знаете… Но уже без меня… В общем так, всем — в расположение своих
команд и ждать дальнейших приказов. Мы с начштаба решим, чем вам
дальше заниматься. Разойтись.
Разошлись.
Иванов со своими офицерами, прибыл ко второму рубежу обороны.
К участку закреплённому за их командой. Та — уже на позициях.
Залегла по одиночным окопам, ощетинилась стволами автоматов в
бескрайнюю казахскую степь, где на сотни километров вокруг, из
вероятных противников, только суслики.
Стоит Иванов рядом со своими и, растопырив уши, слушает
гарнизонные сплетни. Интере-есно! А вы как думали! Кто. Когда.
Куда. С кем. В каком состоянии. Как долго. Какие последствия.
Да-а уж! Тяжела судьба офицера в мирное время…
Вдруг…
— Во-о, бля! Что это?..
В чёрном небе распустился букет разноцветных ракет…
— Фейерверк, не видишь что ли?
— Начштаба, п……к, его проделки. По-русски, что ли, команду
отдать нельзя?
— Выслуживается, г…... Место комбата занять желает.
— Так! Господа офицеры! Две зелёных, красные — раз, два, три.
Синяя. Иван, чему вас там в училище учили, вспоминай!
Лейтенант Фортуна, оторопело задрав голову в сторону
фейерверка, что-то шептал…
— Что ты там бормочешь? Это химическая атака. Начштаба же
сказал, что химзащиту будет по полной использовать. — Никулин.
Старший лейтенант.
— Нет. По-моему, это «Общий сбор». Только где? — Фортуна.
— Может это «Отбой»? — Капитан Пантелеев.
— Коля, это «Химическая атака»! Надо людей в ОЗК одевать!
Дождёмся, бля, п…..й на старости от «Колобка»! — Никулин.
«Колобок», это комбат.
— А по-моему, это — «Сбор». Надо команду на КП вести. —
Фортуна.
— Иван! КаПе-тваю-мать! ОЗК надевать надо! Сопля! — Никулин.
— Так одевайте! Какого х….. вы стоите? Курдюк! — Фортуна.
— Я, тя-я, бля-я! Щенок!!! — Никулин.
Лейтенант Фортуна — год, как из военного училища. Никулин —
пятнадцать лет уж как его закончил, но всё ещё старший лейтенант.
Вернее — опять старший лейтенант. Капитаном он, разумеется, всё
же был, когда-то. Так иногда случается в Армии, если служба
офицеру не в радость, а в тягость. Субординация между ними двумя,
надо признать, была весьма условная.
— Тихо! Тихо! Лейтенант! Ты мне ещё тут! — Пантелеев.
— Слушайте, надо решать что-то. Время! Николай! — Обратился
Никулин к начальнику команды.
Тот, подняв голову к небу, стоял в лёгком замешательстве.
Подобный фейерверк, воочию, он наблюдал впервые за всю свою
военную карьеру. Как-то так раньше, это всё его миновало…
— Дождались, бля, комбат едет. — Никулин. Обречённо.
Комбатовский «Уазик» притормаживал чуть в стороне, не доехав
до ожидающих его. Быстро вывалившийся из него на ходу, держась
рукой за дверцу всё ещё двигающегося авто, начштаба, для начала,
выдал серию матюгов…
И лишь затем;
— Ананьев!!! Какого х…… стоишь?! Хватит уже е.…. щёлкать!
Выдвигай команду на дальний рубеж обороны! После «Тревоги» — все
ко мне!!!
Так же шустро заскочил внутрь машины и умчался дальше, помахав
всем на прощанье столбом пыли из-под колёс «Уазика».
Вмиг оживившийся Ананьев:
— Иванов, слышал?! Быстро метнулся ко всем! Общее построение!
Здесь! Бего-ом!!!
Дальний рубеж…
Дембельский аккорд и одновременно — «губа» Десятой площадки.
Дальний рубеж обороны. Длиннющий окоп в полный рост,
выдолбленный в тяжёлом, скальном грунте казахской, бескрайней
степи, поколениями солдат срочников.
Дембельский аккорд, это когда группа дембелей (надеюсь, вы
знаете, кто это) под занавес службы проковыряет кирками и ломами
очередные пять метров в рубеже, в полный рост. И лишь затем —
домой. Если очень по дому соскучились, то за неделю задание осилят.
Если не осилят, то не беда. Торопить их не станут. Покормят их
ещё солдатским пайком, пока рулетка замполита не отмерит
очередные, заветные метры.
«Губа», это гаубвахта. Никто провинившихся бойцов, с площадки
на берег, за сотню километров везти не станет. Для них и на месте
исправительные работы найдутся. Всё те же метры скального грунта.
Но только метраж, в данном случае, определяется уже степенью вины.
Батальон построился покомандно и — вперёд, на дальний рубеж…
Марш-бросок с полной выкладкой. Почти десять км. Десять
километров бегом по горелой степи.
Мило! Очень мило!
Недавно прошли пожары и всё, что могло сгореть в степи — сгорело.
Степь чёрная. Пыль, сажа, дышать нечем, а бежать надо.
Автомат при этом, бьёт в плечо, вещмешок — по спине, противогаз —
в бок, а подсумок с пустыми магазинами — по заднице. Да острые
камни под сапогами. Да в желудке уже засосало, время завтрака, а
дай-то бог если обед будет.
Бегут…
Пот — ручьём, силёнок поубавилось, взгляд — в землю. Так легче.
Надо думать о чём-нибудь хорошем. Думать о хорошем, а то совсем
сдохнешь тут…
О хорошем…
О чём бы это?
Ах да! Собственно! Хорошо, что не зима. Зимой такое
приключение, во-още — тоска полная. Хорошо, что нет на тебе
тяжёлой шинели до пят и нет на тебе тёплых кальсон на завязочках.
Сволочи…
Это я о завязочках.
Всю зиму ходишь в кальсонах, и ничего. Как только марш-бросок,
обязательно завязочки на поясе развяжутся и сползают кальсоны до
самых коленок. И это под гимнастёркой-то! А сверху ещё шинель, а
на этой шинели, как на ёлке навешано. Вся амуниция плюс оружие.
И это на марш-броске! В строю! Попробуй остановиться, чтоб
поправить! Спереди — суровые спины, и сзади — в затылок дышат,
так же — сурово. Попробуй остановиться — затопчут!
Да-а…
Хорошо, что не зима…
Зимой ещё, обычно, снег бывает…
Зимой бы ещё, если по снегу, то к сапогам были бы лыжи
прикручены… И на лыжах, как по паркету…
Шарк — шарк…
Шарк — шарк…
Левой — правой…
Левой — правой…
Это так, бойцы, натирая мастикой паркет в офицерской гостинице,
учились у старшины на лыжах кататься. Обмотали босые ноги
шинельным сукном, как портянками и…
— Переносим вес на левую ногу, правую выбрасываем вперёд.
Переносим вес на правую ногу, левую выбрасываем вперёд. И телом
догоняем ноги. Догоняем телом ноги-то! Чучело! И ступни от
паркета не отрываем! Не отрываем, говорю, ступни! Ну, б….ь вашу
ж мать! Вставайте, клоуны! Какие вам ещё лыжные палочки?
А паркет натирать пришлось после того, как…
Зимой, с полгода назад, бежала часть лыжный кросс. Десять
километров. Так же, с полной боевой выкладкой. И всё бы ничего,
всё было б хорошо с выполнением норматива, да вот беда: приплелись
на финиш человек десять с опозданием — больше получаса. Часть уж
давно в расположение ушла, но комбат решил сам, лично, отставших
встретить. Решил посмотреть на них, так сказать — воочию.
Дождался…
Построили их перед ним. Ходит комбат вдоль строя растрёпанных,
измученных бойцов, в лица им заглядывает, ухмыляется.
— Товарищи бойцы, а известно ли вам, что время прохождения
марш-броска определяется по последнему пришедшему на финиш? Не
слышу!
— Так точно…
— И что с вами делать теперь прикажете? Из-за вас вся часть
не уложилась в норматив, да с таким отставанием, что и стыдно
сказать… Что молчите, бойцы?!
Подошёл к Иванову. У того в руках лыжи: одна — треснута
надвое, у обоих — оторваны с мясом крепления для сапог.
Комбат, ехидно:
— Что скажешь, рядовой?
— А что говорить? Я эти лыжи в глаза в первый раз вижу.
— Откуда призывался?
— Ейск. Краснодарский…
— Та-а-кс-с… — пошёл дальше вдоль строя.
— Откуда призывался?
— Каневская.
Дальше…
— Краснодар, Тимашовка, Динская, Староминская…
— Та-а-кс-с, значит… Понятно. Кубанцы?! (С ударением на
последнюю букву). Шо-о, кубанцы, снега никогда не видали?! —
Ухмыляется уже весело.
— Видели, товарищ подполковник, но, как-то без лыж обходились…
— Замполит, — обернулся комбат к тому, — определите для
начала всем взыскание, а затем — индивидуальные занятия с ними
по лыжной подготовке. Проверю.
Индивидуальные занятия по лыжной подготовке проходили в
коридорах офицерской гостиницы, под чутким руководством старшины.
Да-а…
Хорошо, что не зима…
Прибыли…
На чёрном фоне выжженной степи обозначились линии окопов,
переходов, блиндажи, насыпи. Ещё раньше, перед тем,
долгожданно замаячили на горизонте разбитые остовы всевозможной
военной техники.
Измученный строй, остановившись у окопов безо всякой команды,
слегка смешался.
— Третья команда, рассредоточиться по рубежу от того блиндажа,
до во-он того! — Указывая, махнул рукой запыхавшийся капитан
Ананьев.
Остальные две команды и хозрота отправились дальше, вдоль
рубежа, занимать свои места.
Попрыгали бойцы в окопы, попадали в них навзничь, как
подкошенные, замерли в блаженной истоме.
Отдых…
Отдых долгожданный…
Горло першит, пить хочется, но фляжки давно пустые. Лежат бойцы
на дне окопа, мимо проплывающими облаками любуются. Руки у всех —
не поднимаются, спина — ноет, ноги, так во-още отваливаются.
Одним словом — блаженство!
Облака плывут над ними высоко. Небо синее…
И чайки по нему белыми молниями шмыгают…
Туда — сюда…
Туда — сюда…
Рядового Иванова кто-то в плечо толкает…
— Вставай, милый! Ну ты силён спать! Вставай!
Иванов приподнялся, сел. Сонными глазами уставился на свою
Любимую. Нашарил рукой бутылку с водой, жадно из неё напился.
Судя по солнцу — за полдень. Перегрелся, блин-н…
— Вставай. Твой отец уже был. Оставил нам рыбы, сказал —
завтра утром нас заберёт. Оставил нам тёплые вещи, котелок вот.
Ночуем сегодня на острове! Здорово, да?!
И дово-ольная, аж сияет вся!
Интересно, к чему бы это?
— Ты знаешь, мне сон какой-то дурацкий снился. Будто я на
войне… наверное… в солдатской форме, с оружием… бежим куда-то,
кругом гарь, пепелище, разбитые машины… лица у всех в саже,
залегли в каких-то окопах, готовимся к какой-то обороне… странно
всё это…
— Пошли дрова собирать, воин. Уху варить надо. Отец три судака
здоровых оставил, кто их только есть будет?
— Едоки я думаю найдутся. А вот кто их чистить будет! А-а?!
— Ты…
— Щас! Я дрова собираю и костёр развожу. И это… это самое… —
Обнял её. Пытается поцеловать.
— И чистишь! — Уворачивается от него, убегает.
— Дудки. Не мужское это дело в рыбьих кишках ковыряться.
Пытается её обнять, усмирить. Та — наигранно вырывается, не
даётся. Завозились, шлёпнулись оба в прибрежную волну,
барахтаются в ней…
После…
Смыли с себя налипший песок, собрали разбросанные по берегу
плавки — купальники…
— Ладно, уговорила. Будем всё вместе делать…
Взялись за руки, пошли вокруг острова топляк собирать.
Острова-то того всего, размером с три футбольных поля будет.
Не больше.
Собрали.
Развели костёр. Над ним утвердили треногу, повесили на неё
двухвёдерный котелок. Принялись за рыбу. От её запаха, конечно же,
никуда не денешься. Милая — морщится, а Милый, испачканной в
рыбьей требухе рукой, исподтишка, мажет ей нос, щёки и лоб…
Та — завизжала. Убежала к воде умываться…
А над ними обоими, уже совсем низко, чайки кружат…
Многие из них на песок спустились. Подходят совсем близко,
не боятся. Клюв разевают, кричат, растопырив в стороны крылья.
Чего-то требуют настойчиво…
Бросили одной из них, самой смелой, рыбной требухи. Тут же
свалка из чаек образовалась, растащили всё в миг. И снова к ним,
за добавкой. Скормили чайкам все потроха, те совсем обнаглели,
лезут, чуть ли не на голову садятся. В руки клювом тычутся
требовательно…
Скормили им по кусочкам целую рыбину…
— А ты жаловалась, что рыбы слишком много. Хоть бы нам что
осталось за этими оглоедами…
Вечер.
Солнце — близко к горизонту, на котором сквозь марево
просматривается далёкий город. Там, потихоньку, зажигают огни.
Над островом — тоже зажигаются огни. Звёздные…
В очередной раз объевшись, улеглись наши Голубки на покрывале.
А чем ещё на отдыхе заниматься? Жрать, спать, да …. (та-ак,
чё-то меня понесло, надо притормозить).
Лежат наши влюблённые на тёплом покрывале. Прижались друг
к другу, сцепивши пальцы рук. Считают звёзды над головой.
Соревнуются, кто больше созвездий знает.
Чайки, расположившись на другом конце острова, угомонились.
Стало тихо. Слышен лишь лёгкий плеск волн.
Ночь.
А с ней пришла прохлада…
Лежат, укрывшись пледом…
Каждый думает о своём. То — есть их тайна. Их думы — их
личная тайна. Спрашивать о ней бесполезно, всё равно не
признаются. Слов красивых наговорят друг другу много, о
сокровенном же — никогда. О сокровенном словами не скажешь,
сокровенное словами не выразить.
Нет таких слов.
Нет таких слов в нашем мире.
Лежат влюблённые под звёздным небом, взявшись за руки.
Перебирают нежно пальцы друг друга. Слова здесь не нужны.
Нужен лишь покой и безмятежность. Безмятежность, да плеск
набегающей волны. Плеск набегающей волны рождает Дрёму…
Встаёт Дрёма из пены морской…
Склонилась Дрёма над влюблёнными и, как заботливая
старушка своих неразумных внучат, укутывает их с головой
своим нежным, тёплым одеялом.
У Дрёмы на них свои планы…
У Дрёмы — свои законы бытия…
Склонилась она над Ивановым, улыбнулась и нежно стукнула
его по лбу костяшками своих иссушенных пальцев.
Открыл Иванов глаза — над ним, сидя на краю окопа,
склонился взводный. Кидает в него сверху камушки…
— Иванов! Ну ты силён спать! И двух минут не прошло как…
Вставай! Завтрак привезли!
Встал взводный над окопом, там, по-прежнему, лежат все
без движения.
— Э-э!!! Третья команда!!! Жрать, что ли, никто не хочет?!
Пошевеливайтесь, н-на ….!
Нехотя повылазили все наверх, окружили подъехавшую кухню.
Поотстёгивали котелки, полезли в вещмешки за ложками, кружками…
— Чая пока нет, — обрадовал их повар, раскидывая по
подставленным котелкам кашу, — но будет. Добавки не дам, не
суйте… Мне ещё людей кормить…
— А мы тебе кто?..
Повар лишь усмехнулся в ответ. Закрутил крышку полевой кухни,
спрыгнул с неё, сел в машину и отправился дальше, так сказать —
по позициям…
Вскоре прибыл чай. Но чай оказался, так сказать, с сюрпризом.
Вместе с флягами чая в машине привезли ломы, кирки и лопаты…
После завтрака, начальник третьей команды, капитан Ананьев,
построив всех, ставил им боевую задачу.
— Команда! Что, все наелись? Это хорошо… А теперь, значит
так! Боевая задача! Расчистка и укрепление рубежа обороны до
потребного состояния! Первый взвод — от сих, до тех. Во-он,
видите? — Указывает пальцем. — Второй — от тех, до во-он туда.
Третий — оттудова и до блиндажа. Всем всё понятно? Всё!
Выполняем приказ! Разбираем шансовый инструмент и за работу…
Взводные — ответственные за исполнение. Всё! Разойтись!
Пантелеев:
— Э-э! Э-э!!! Бойцы, бля!!! А ломы? Куда это все лопаты
похватали? А кто киркой махать будет? Петров! Стоять! Ко мне!
Отдай лопату молодому, держи железяку. Кругом! Шагом марш!
— Ну куда такой-то, товарищ капитан? Он же больше меня…
— Давай-давай! Качай мышцу! Скоро на «дембель», а всё такой
же хилый, как был, «сачок»!
— Во-о! Этот лучше будет. — Петров взял лом потоньше.
— Сто-оять! — Пантелеев вернул ему тот же, толстенный лом,
что и вручил сразу. — Доиграешься у меня. Марш отсюдова!!!
О дальнем рубеже обороны я вам уже рассказывал. Можно лишь
добавить, что на подобных учениях бойцы занимаются расчисткой
окопов от бесчисленных, колючих кустов перекати поля, да
вычищают щебёнку на обсыпавшихся участках.
Несмотря на пожары, изгибы окопов почти под завязку забиты
колючими кустами.
Полдень.
Колючки посжигали. Благо, что степь уже не поджечь по
неосторожности, не страшно. Разве что блиндаж, где попрятались
от зноя товарищи офицеры. Вычистили щебёнку. Ломами-кирками
махать практически не пришлось. Зачем их только привезли? Разве
что нервы бойцам потрепать.
Худо — бедно, пришло время обеда.
Несмотря на усталость, аппетита, из-за жары, не было. Лениво
поклевали горячий борщ, погоняли ложкой по дну котелка кашу,
напились чаю…
После обеда — полчаса перекур.
Отдых.
Бойцы снова попрыгали в окопы. Там, на дне, хоть маленькая,
но тень. Да и прохлада от камня. Иванов, лёжа на снятой
гимнастёрке, наблюдал за небом. Вид со дна окопа, как из могилы.
Лишь узенький прямоугольник неба над головой. По нему плывут
вечные странники — облака.
Цепляешься за них рукой и плывёшь вместе с ними до самого
дома… к своей Любимой… Где ты, милая? Когда тебя увижу?
Яркое солнце, выглянувшее из-за края окопа, ослепило Иванова.
Он зажмурился. Прикрыл пилоткой глаза. Когда солнце ушло, он
снова открыл глаза…
Рядом с ним была его Милая, которую он так мечтал увидеть.
Сидела рядом, на покрывале, пыталась прибрать растрёпанные на
голове волосы. Иванов приподнялся на локте, огляделся кругом…
Остров.
Утро.
— Фу-у, блин-н! Опять какая-то бредятина про войну снилась.
Рыли окопы где-то, что-то горело, а потом я в могиле валялся…
только прямоугольник неба и видел из неё. И холодно ж там!
Бр-р-р… — поёжился, — до сих пор не отойду. Согрей меня, милая…
Потянулся к ней…
— Ты от сырости замёрз. А ты думал как, у воды ночевать? А
страшилки разные тебе перед армией снятся. — Рассмеялась. —
Успокойся, милый, войны не будет.
— Ага-а! У нас не будет, а в Афгане она уже идёт. Загребут,
как миленького…
— Ть-фу! Сплюнь! Дурак! — Испугалась вылетевших слов. —
Извини…
Прижалась к нему, прижала его к себе:
— Не заберут. Останемся здесь, на острове. Построим себе
шалаш и будем в нём жить… Вечно…
— Если с тобой, то я согласный. А тем более — вечно…
Вечность, впрочем, ещё впереди. А сейчас — надо вставать.
Как бы хорошо при этом не было, это вдвоём-то, рядом с Любимой!
Надо подниматься, приводить себя в порядок и чем-то заниматься.
Так уж приучили.
Разожгли костёр. Вскипятили остатки пресной воды, заварили
чай. Позавтракали, тем что нашлось, тем что осталось…
Ну во-от! Наелись.
Теперь можно и поспа-ать…
Но — нет. Пошли купаться.
Солнышко скрылось за облаками, но воздух тёплый. Вода, так
почти горячая, не хочется из неё выходить. Разлеглись они лениво
на мягком песочке, на линии прибоя, подставили набегающей волне
свои босые пятки и…
В общем — хорошо.
Хорошо так лежать, лежать на границе смыкания трёх стихий:
Морской, Небесной и Земной. Жаль только Огненная стихия за
облака прячется. Облака сгущаются, уже — почти тучи.
— Что, милая, пора домой собираться? Скоро отец за нами
придёт…
Раскидали, затоптали кострище. Остатки ухи скормили чайкам,
те опять гвалт вокруг них устроили. Котёл отшкрябали от сажи
песком. Собрали раскиданные по всему берегу вещи, сложили их
в кучу. Уселись рядом. Ждут…
Баркаса всё нет…
Уже и ветер поднялся, уже и тучи, почти грозовые, со всех
сторон надвигаются, а баркаса всё нет.
Похолодало.
Закутались в одеяло, сидят, ждут…
Поднял ветер волны, те уж далеко на берег выплёскиваются.
Пришлось вещи от воды оттаскивать. А волны всё выше, а ветер
всё крепче. Остров, конечно же не затопит, но всё равно —
хорошего мало.
На душе тревожно у обоих, холодно…
— Ну где твой отец? Что это он? А если совсем за нами не
придут? Что делать будем?
— Придумаем что ни будь. Не бойся.
Уже стоят обнявшись, завернувшись в одеяло, высматривают в
бушующем море кораблик.
— Ты помнишь, я тебя летать учил в школе, в спортзале?
— Помню. Когда это было!
— У тебя тогда хорошо получалось. Если что — домой полетим.
— Я забыла уже всё. Это когда было-то?!
— Я напомню. Короче! Давай вещи подальше от берега отнесём,
ничего им не будет. А я уже замёрз. Отправимся домой влёт.
Вспоминай. Это, как на велосипеде, стоит на него только вновь
сесть…
— Я боюсь…
— Не бойся, я буду рядом. Вспоминай. Так значит, как там…
Руки в стороны, ладошки вниз. Глаза открой, открывай шире и
зрение расфокусируй…
— Не могу… не получается…
— Посмотри на свой нос, а затем в разные стороны… Глазами!
Не верти головой! Снова на кончик носа и, когда резкость
расплывётся, медленно переводи взгляд перед собой… Видишь?
Смотри, сколько потоков вокруг льётся. Выбирай самый яркий.
Локти согни слегка и опирайся на ладошки, лови ими поток, но
отталкивайся от него. Ноги вместе, коленки слегка согни под
себя, не знаю — зачем, но так легче будет… Во-от! А ты
говоришь — забыла! Ладошками, ладошками опирайся, лови поток,
отталкивайся от него, но не соскальзывай! Прекрасно всё
получается! Открой глаза, чукча!
Та открыла…
Земля под ней метрах в полутора…
— А-а-а-а!!! — Завизжала и шлёпнулась на песок.
Поднял её, аккуратно стёр с её лица прилипший песок, поцеловал
в лоб и рассмеялся.
— Как ты?
— Вспомнила… Полетели уж… Встретим твоего отца, всё ему скажу,
что о нём думаю. Пусть потом не обижается. Устроил нам тут экстрим…
— Ну и хорошо. А теперь давай, встаём на ветер, можно
разбежаться для уверенности, отталкиваемся ногами от земли, а
дальше — опора только на руки. Не бойся, я рядом.
Разбежались…
Оттолкнулись…
Поднялись в воздух. Ладошки по нему скользят, пытаются
сорваться с потока… Рукам тяжело с непривычки тело держать, руки
ж вам — не ноги. Дрожат руки, давно не летали. Всё некогда было.
Да и неудобно как-то перед людьми. Что люди подумают, что скажут?
Скажут, что дети малые, ерундой всякой занимаются.
Поднялись выше. Облетели по кругу остров и повернули к городу.
Ветер их треплет, то сталкивает, то в разные стороны разносит.
— Давай выше подниматься! Там ветер меньше, легче будет…
Ещё, ещё выше…
— А здорово!..
— А я тебе что говорил!..
— Но тяжело… Я уже устала…
— Держись, я рядом… Смотри, тучи уже внизу… Смотри — Солнце!
Красотища-то какая! Смотри-и-и!!!
— Всё, я больше не могу. — В глазах усталость и тоска. —
Прости…
Сорвалась вниз…
Он ринулся за ней…
Снова вокруг тучи, дождь, ветер, гром и молнии. Поймал её за
руку, но всё равно падают, хоть и не так быстро…
— Отпусти…
— Ни за что…
Сил уже и самому не хватает. Страх потерять её сковывает мышцы,
но за руку держит крепко, не отпускает. Второй рукой пытается
поймать поток, опереться на него.
Да где там!
Падают.
Чёрные волны всё ближе…
Сил уже и у самого не осталось. Остался только страх и
нарастающая паника.
— Отпусти, вместе — убьёмся… Отпусти, милый, видно нам не
судьба…
В её глазах лишь мольба. Потихоньку пытается высвободить
свою руку.
— Не пущу! Не надо!!!
Но её холодные, мокрые пальцы потихоньку высвобождаются,
выскальзывают…
Она летит вниз. Пропадает в бушующей пучине…
Вслед за мгновенно наступившим облегчением от непосильной
ноши, ужас парализует его тело. Взрывает его изнутри, и он
камнем, раскинув бесполезные руки, падает вслед за ней…
Удар.
Рядовой Иванов подскочил на дне окопа весь в холодном поту. В
беспамятстве, обрывая ногти, заскрёб он руками по его каменистым
стенам, пытаясь выбраться наверх. Тяжело дыша, он перекинул своё
непослушное тело через бруствер. Выполз. Откинулся навзничь и
замер, приходя в себя.
— Ты чего это? Что случилось? — Выглянули ему вслед испуганные
сослуживцы.
— Вот же ……… (выругался). Приснится же на …..! Врагу не
пожелаешь…
— Ну ты даёшь!
— Когда ты только спать успеваешь?
— Позу лёжа принял и готов, уже — там…
— Солдат спит, служба идёт…
— У него она так и проходит, всю службу «протащил» по
командировкам…
— Сачок!
— Тащ-щила!
Загомонили все разом…
Иванов уже пришёл в себя. Смотрит на всех сверху, лишь
усмехается…
— Не завидуйте. Зависть не украшает человека…
Загрёб ладошкой горсть камней и кинул в них ими. Разумеется —
не сильно.
— Чё-ё! Щас-с мы тебя украсим. Только держись!
Повыскакивали из окопа, навалились на него гурьбой, подмяли
под себя, мутузят его со всех сторон. Разумеется — шутя. Только
пыль столбом от этой возни стоит. Покатилась куча-мала вдоль
бруствера, да свалилась снова в окоп.
— Ага, третья команда уже отдохнула, я вижу? — Пантелеев.
Прошёлся он вдоль окопа, проверяя проделанную до обеда
работу. В одном из боковых ответвлений, обнаружил спящего на
подмятых под себя колючих кустах, накрытых сверху неведомо
откуда взявшимся бушлатом, рядового Сидорова. Недалеко от него,
под самой стенкой, оказалась неубранная куча щебня, прикрытая
лопатой.
— Сидоров! М….. т.… з… н….!
— А-а? — Тот подскочил.
— Это что?
— Где? — Протирает сонные глаза.
— Вон то, что за куча?
— Так это ж так, чтоб удобнее выглядать было, товарищ
капитан. Вдруг немцы, а я маленький, не увижу…
— Шальной, ну-ка подойди сюда…
— Зачем? Мне вас и отсюда хорошо видно…
— Мне что, к тебе спрыгнуть?
— Всё. Уже лезу. Ой, чтой-то ноги не гнутся, товарищ капитан.
Наверное, от переутомления…
— Когда дерзить перестанешь, Шальной?
— Я чё, я ни-чё! Я так, вы же спрашивали…
Выбрался из окопа, встал перед капитаном.
— Ну-ка, «упрись»…
Пантелеев выставил перед собой сжатый кулак. Размером у него
он был, надо признать, с кувалду. Сидоров покорно сложил руки
за спину и стукнулся лбом о подставленный кулак.
— Ой!
— Ещё два раза…
— Ой! Ой! — Потирает лоб. — Садист вы, товарищ капитан. Я вот
на вас комбату пожалуюсь…
— Что-о?
Пантелеев легко подхватил рядового за подмышки и забросил его
себе на плечо, как мешок с картошкой.
— А-а-а!!! — Тот заорал. — Я высоты боюсь, товарищ капитан,
ма-а-ма!
— Ну что, бойцы? — Обратился капитан к остальным. — Что со
стукачами делать будем? Закопать его разве что здесь? Или просто
ноги оторвать?
Легко перекрутил его вокруг своей бычьей шеи и, перехватив
руки, взял Сидорова за ноги. Подвесил его головой вниз, над
окопом.
— Помира-аю, товарищ капитан…
— Ну так, помирай на здоровье…
Сбросил его аккуратно в окоп на мягкую кучу колючек, укрытых
бушлатом…
— Всё! Шутки кончились! Шальной! Персонально! Колючку сжечь,
щебёнку вычистить! Проверю!
Построение.
Наконец-то.
Командует сам начальник.
— Команда! Становись! Значит так, старшина, комвзводы! Сейчас
быстро, с бойцами, все вместе, проходим весь рубеж, заглядываем
во все щели и дыры. Проверяем — не забыли ли чего. Ломы, лопаты
забираем с собой. С собой, было сказано! Это кто там
недовольный? Шаг вперёд! Что, нет таковых? Разойтись!
Снова построение, теперь уже всего батальона, покомандное.
Отбывают в часть.
Первый взвод первой команды уходит в авангард на полкилометра.
Попросту говоря — в разведку (учение продолжается). Третий взвод
третьей команды остаётся в арьергарде. Попросту говоря —
прикрывают тылы.
Выдвинулись.
Арьергард остался на месте. Ждут, когда все уйдут далеко
вперёд.
— Взвод, смотреть во все глаза… Если кто что впереди потеряет,
подбираем и тащим с собой в часть. Не нойте! А так же, если
заметите противника — даёте знать…
— Какого противника, товарищ капитан!
— Немцев, что ли?
— Так положено, обормоты! — Пантелееву самому весело.
— А как знать-то давать, патронов же нет?
— Какие ещё тебе патроны? Три зелёных свистка!!! Что ещё
непонятно? Вперёд! Марш!!!
Подвернувшийся капитану под руку боец, получает ускорение
офицерским планшетом под зад. Сам капитан, отправляется к
ожидавшему его «Уазику».
Далеко за полдень.
Жара.
Над степью марево.
Ну что ж, как уже известно — хорошо, что не зима. К тому же,
дорога домой завсегда легче и приятней. Правда, к прочей
амуниции добавилась у рядового Иванова железяка, в виде лома.
Положил её на шею как коромысло, руки на нём свесил и, марш-марш
левой…
Снова пыль, снова гарь, снова острые камни под ногами. Но уже
шагом. И на том спасибо… Лом, кстати, приятно холодит шею.
Дыхание ровное, шаг ритмичный, мысли — о чём-то далёком. Взгляд
Иванова упирается в далеко идущий впереди батальон. Тот, в
знойном мареве, превращается в какую-то колышущуюся зелёную
массу, плывущую между синью неба и сажей выжженной степи.
Потянуло запахом моря…
Иванов смотрит вверх, высматривая там чаек, но их нет.
Странно…
Под ногами всё та же степь, над головой — чистое синее небо.
Впереди — парящая над землёй зелёная колбаса. А сзади, позади —
зависший высоко над горизонтом золотой диск Солнца…
Странно, где-то он это уже видел…
По прибытии в часть — сдали оружие, инструмент. Прочую
амуницию распихали на свои места — по шкафчикам. И — мыться.
Летний душ…
Летний душ на территории военной части, расположенной в
знойной степи… Это нечто… Тому, кто его придумал, надо звезду
героя присвоить, не меньше.
Перед ужином, бойцы у своих дневальных получили почту.
Разбрелись с ней по укромным закуткам. А вечером в части
случилось ЧП. На вечернюю поверку не явился рядовой Иванов.
Такое иногда случалось, но весьма редко. Обычно — если боец
прозевает команду на построение, сидя на горшке, но и то —
вскоре выбегал.
Здесь же — нет.
Дежурный по команде перерыл всю казарму, но Иванова нигде
не было…
Метнулся к дневальному:
— Видел его?
— Нет! — Испуганно. Затем вспомнив, — Он письмо от своей
девушки получил. Пошёл с ним на ставку.
Ставка — это на крыше казармы укромный уголок, где солдаты
могли расслабиться. Немного отдохнуть от пристального внимания
офицеров. Там их никто не беспокоил.
Дежурный, как заправский циркач, по приставной лестнице,
через люк, выскочил на крышу…
— Вот же, б…..ь!
Там — никого. Всё равно, уже машинально, оббежал по крыше
всё здание, заглядывая за выступы и парапеты. И заметил,
случайно…
Внизу…
Внизу, на заднем дворе, за зданием, рядовой Иванов лежал
раскинув руки и, неестественно вывернув шею, прижимался к
траве щекой…
Подошедший к Иванову замполит части, посмотрел снизу на
крышу казармы. Затем на тело у его ног, обнимающее земной шар.
Тело лежало очень далеко от стены. Похоже Иванов не просто
спрыгнул, но ещё при этом и разбежался…
Не иначе — вздумал улететь…
Замполит присел над ним. Из кармана брюк Иванова торчал
измятый конверт. Замполит медленно вытащил его. Пустой. Из
другого кармана, потихоньку, вытащил измятое письмо. Аккуратно
разгладил его на своей коленке и прочёл несколько строчек
написанных крупным, нервным почерком. Сразу же, сама, бросилась
замполиту в глаза фраза: «Прости, я выхожу замуж»…
— Вот же мудак!!! …! Из-за бабы! О чём ты только думал,
придурок?
Рядовой Иванов в это время думал о том, где ему искать его
Любимую?
Он снова парил в облаках, высоко в небе, над островом, над
лиманом, над городом. Он помнил, где-то здесь выскользнула у
него рука Любимой. Он высматривал её в спокойном, безмятежном
небе (от бури уже не осталось и следа). Видно было далеко за
горизонт, но вокруг никого не было. Он хорошо помнил, что
где-то здесь, почти у самого берега, он не удержал Любимую.
Он явственно ощущал своей ладошкой её холодные, мокрые пальцы,
выскальзывающие от него…
Снова страх, снова животный ужас туманит разум…
В жуткой панике, он бросился к острову. Может она там? Может
она вернулась?
Никого.
Собранные ими вещи и котелок, всё так же лежат в траве, на
пригорке, где они их и оставили. Остров пустой. Он помчался в
город. Может её подобрал отец на лодке и она уже дома, ждёт
его? Облетел дом, затем весь квартал. Любимой нигде нет.
Вернулся в дом, пролетел по всем комнатам.
Никого.
Вернее — её…
Мать возилась на кухне, не обращая на него внимания. Отец был
в сарае, налаживал там рыболовные снасти. Соседи по ЖАКТу сновали
по двору, занимаясь своими делами…
Любимой здесь нет.
Что теперь?
Куда?
Институт!
Наверное, она вернулась в институт!
Туда!
Поднялся выше и, неожиданно, на его пути оказалась женщина в
развевающихся на ветру белых одеяниях. Её распущенные по ветру
длинные волосы были такие же белые, как и её платье.
Красивая женщина, но вместо глаз — пустые, чёрные глазницы…
Подплыла к нему, взяла за руку и повлекла за собой…
Ага-а! Щас!!! Разогналась! Без Любимой — никуда!
Он упёрся.
Она потянула его настойчивей.
Нет! Не выйдет! Сперва найду Любимую…
Они сцепились. Схватили друг друга руками за запястья. Она
тянет вниз, он её — вверх.
Так и вальсируют по небосклону в непонятном, жутком танце.
Она приблизила к нему своё лицо. Пристально вглядываясь в его
глаза своими пустыми глазницами, пытается что-то рассмотреть в
них. Качает недовольно головой. Своим длинным платьем и
распущенными волосами, начинает опутывать его, закутывать его,
пеленать, как новорожденного, сдавливая ему грудь. И настойчиво,
но постепенно, заваливая набок, чуть ли не вниз головой, влечёт
его к земле…
Иванов понял, что это всё…
Сил бороться больше нет…
Горло сдавил нервный спазм. Слёзы непроизвольно заполнили ему
глаза, мешая смотреть.
Но он упорно сжимает свои руки на её запястьях и тянет её
вверх.
Вверх…
Тело его пронзает невыносимая, острая боль, в горле что-то
булькает — не вздохнуть. В голове — полный туман, не понимает
уже, где он… зачем… кто он…
Но вверх…
Вдруг уши ему резанул собственный вопль, хлынувший из
сжатого горла. Громкий, отчаянный, но прочищающий лёгкие,
заставляя их дышать.
Хватка Дамы ослабла. Опутывающие его покрова медленно
соскальзывали с Иванова.
Она всё ещё держала его, пока к нему возвращались чувства,
но вниз уже не влекла. Только всё так же пристально
всматривалась ему в лицо. Подождала, пока он открыл глаза…
Прошевелила губами:
— Оставайся. Пожалеешь.
Отпустила его и медленно поплыла в сторону, развевая вокруг
себя, как медуза, своими белыми одеяниями…
Он остался.
Но не там, где хотелось бы…
Откинувшись на спину и раскинув руки, почти в беспамятстве,
он парил среди облаков.
Один.
Вспоминал — зачем он здесь, что здесь делает, как сюда попал?
Схватка с Белой Дамой вытянула из него все силы, высосала все
чувства, украла всю память. Отдав себя на волю стихии, парил
Иванов в безвременьи…
Память, чувства, силы, потихоньку возвращались к нему. Начал
оглядываться по сторонам. Над ним — бескрайняя синь неба, под
ним — безбрежная синь океана. Лишь на далёком горизонте
виднелись острова. Интересно, куда это его занесло? Решил, для
начала, осмотреть острова…
Странно…
Тело его слушалось только мыслей. Не нужно было опираться о
потоки руками, чтобы лететь.
Облетел один остров. Никого. Облетел другой, там тоже никого
нет. Полетел дальше, на другие острова…
Дальше…
Дальше…
Увидел птиц. Примкнул к ним, к их стае…
Уже в стае вспомнил, как кормил чаек. Вспомнил, как кормил
чаек из своих рук рыбой. Вспомнил, внезапно, костёр, треногу с
котелком, запах потрошёной рыбы. Вспомнил лицо Любимой…
Он замер, вспоминая…
Воспоминания вдруг нахлынули все разом. Лавиной.
Остров. Они на нём вдвоём. Шторм. Дорога домой сквозь него.
Мокрые, холодные пальцы Любимой, выскальзывающие из его руки…
Посмотрел на свою руку, затем на бездну океана под собой и
понял, что уже ничего больше не будет. Всё прошло. Всё кончено.
И виноват в этом он сам. Не удержал…
Снова — боль…
Снова — тоска…
Снова — отчаяние…
Как дальше быть?
Надо возвращаться.
Он снова дома.
Над городом зима. Всё в снегу. Лиман замёрз. По нему катаются
дети на коньках. Их остров в снегу. Нашёл на нём, торчащий
из-под снега, чёрный котёл.
А вот своего дома не нашёл. Вместо старых ЖАКТов весь квартал
застроен длинными многоэтажками.
Чудеса!!!
Полетел по квартирам, может увидит знакомые лица. Нет. Лица
все чужие. Никто его не замечает, никто не обращает на него
никакого внимания. Лишь домашние кошки, ощетинившись, провожали
его немигающим взглядом круглых глаз. Да скулящие собаки, поджав
хвост, жались к ногам своих хозяев при его появлении.
Он вернулся на остров.
Достал из-под снега чёрный котёл. Присев на пригорок, очистил
его от снега, положил себе на колени. Решил посидеть здесь до
весны, подождать. Может под растаявшим снегом найдёт ещё
чего-нибудь…
Нашёл.
Свои шлёпанцы. Причём — оба. Видимо, когда они с Любимой
улетали с острова, те — в свою очередь, слетели с его ног.
Теперь они у него в руках. Чуть мокрые, потрёпанные, но это,
несомненно они.
Снова нахлынули воспоминания…
Детальные до невыносимости…
Запахи, прикосновения, слова, чувства…
Всё бросив, убегая от этого, он ринулся вверх. Всё выше,
выше, вверх…
Почти под самые звёзды. И там, утонувший в тоске, утонувший
в отчаянии, замерев, молча наблюдал за тем, что происходит
вокруг.
Боясь пошевелиться.
Пытаясь забыться.
Не желая вернуться…
Паря над планетой, он молча наблюдал, как под ним, на планете,
менялась жизнь. Уходила зима, уходило лето, уходило время. Лишь
он, неизменный, всё так же парил под звёздами, один над всей
планетой. Теперь она — его дом, из которого никуда не вырваться…
Он стал её пленником.
А здесь, паря под самыми звёздами, он часто видел, как над
всем Миром распускался огромный, золотой подсолнух. Видел, как
по всему Мирозданию начинали сновать его «семена» — маленькие,
яркие звёздочки. Они, как шустрые пчёлки, начинали собирать с
планет свой урожай. Иногда они подлетали к Иванову и, весело
кружась вокруг него, звали с собой. Волна беспричинного,
блаженного покоя накатывала на него в этот момент, и он готов
был уже отправиться с ними…
Но…
Цепляясь за свои воспоминания, цепляясь за свою тоску, он
каждый раз оставался.
— Я по-прежнему её не нашёл, не вернул. — Говорил он им. —
Давайте в следующий раз, когда мы будем вместе…
А когда они будут вместе?
А почему он для этого ничего не делает?
А почему перестал её искать?
Он всё забыл?
Нет, он ничего не забыл.
Он помнил, что потерял её в бурю.
Точно!
Он потерял её в бурю! Значит надо вернуть бурю и разыскать
свою Любимую в ней.
Он опускался вниз и начинал яростно носиться, кружить над
морем, поднимая ветер. Всё сильнее, сильнее, сужая при этом
свои круги. Сильный ветер, раскрутившись, становился штормом.
Шторм перерастал в бурю. Дождь, молнии безжалостно хлестали
Иванова, пытаясь его растерзать. Но он всё сильнее, всё
настойчивее усиливал ненастье. Думал, чем сильнее поднятый им
ураган, тем больше шансов её вернуть…
Тщётно.
Поднятый им ураган, зло усмехаясь, швырял его о прибрежные
скалы и выбрасывал его обмякшее в беспамятстве тело на
прибрежный песок.
И всё стихало.
Вышедшее из-за туч Солнце согревало Иванова. А добрая
старушка Дрёма, осторожно посмотрев по сторонам, чтоб никто
её не заметил, сжалившись, подбирала его. Забирала его с собой,
пеленала его своим нежным покрывалом и отправляла его тайно в
свои миры, на его остров…
На Его Остров, где он, как и прежде, гулял со своей Любимой
по мокрому песку тёплого прибоя. Где они кормили чаек из рук,
где они снова объедались ухой, где они барахтались вдвоём в
тёплой воде. И счастье это длилось, как ему казалось, вечно…
__________________________________
В наступившей тишине стало слышно, как завывает вьюга.
Старый дед устало захлопнул рукописный фолиант и с нежностью
посмотрел на притихшую внучку. Поправил на ней одеяло,
притушил светильник. За окном давно уже ночь.
— Как тебе сказка? Понравилась?
(Сказку он читал своей внучке, разумеется, без
присутствующих в тексте матерных слов)
Не по возрасту продвинутая внучка, выпростав из-под
одеяла свою руку, схватила ею сухую ладонь деда…
— Дед, а дед, — торопливо, — но ведь когда его невеста
тоже умрёт, они встретятся там, на небе, снова?
— С чего это вдруг? — Изумился дед. — У неё есть другой
избранник. С ним она и проживёт долго и счастливо. И как
говорят — помрут в один день. С ним она и отправится дальше,
в своё странствие. А его душа так и будет метаться между
небом и землёй, пока не растворится вся, без остатка. Так-то,
милая, мотай себе на ус — пока я живой…
— Дед, а дед, а Дрёма не страшная? — Спросила расстроенная
внучка.
— Нет, не страшная. На твою бабушку похожа, когда та не
злится…
— А-а…
— Спи, — перебил её дед, — закрывай глаза, Лиса Патрикеевна…