Разницу между маленьким хутором, давшим им приют накануне, и здешним сравнительно большим поселением, Катуан прочувствовал сразу. Положенный приём в Гостевом Доме был откровенно убогим. Атмосфера гнетущей, почти мрачной. С Миклем хозяева вяло болтали о родне и местных новостях, на гостя же смотрели равнодушно, вопросов не задавали, ответные тосты слушали угрюмо и нехотя. Наблюдая за собравшимися, Катуан вполне понимал слухи, ходящие о Микле и его семействе. Смуглая кожа и на редкость правильные и прямые носы выдавали в большинстве жителей близкое родство с арвами. Но арвы были племенем несомненно вороватым, не гнушавшимся и мокрыми делами, однако, жизнерадостным и в целом, весьма здоровым. Выживать и промышлять, кочуя по Пустоши – тут требуется недюжинный оптимизм и железное здоровье. Арвы частенько приходили в города и на хутора, их дамы были определённо привлекательны если не внешностью, то весёлым нравом и чистоплотностью, которой могла похвастать не всякая горожанка и мало какая крестьянка, здоровьем и харизмой таинственности. Они не страдали ни стыдливостью, ни сдержанностью и брали недорого. Их мужья, казалось, смотрели на всё сквозь пальцы. Но Катуан, выросший в семье конезаводчиков, сильно подозревал, что племя знает, что делает. И именно этим объясняется этого самого племени незаурядная живучесть. Говорили, лет десять назад Магистрат по многочисленным жалобам почтенных горожанок, а кое-кто злословил, хозяек борделей, запретил арвянкам входить в город «дабы прекратить оскорбления нравственности богобоязненных людей и уважаемых граждан». И первыми против запрета восстали именно мужчины племени. Ходили слухи, что Магистрат получил от них солидную взятку. Так или иначе, но запрет был снят. Недовольным доходчиво и в неформальной обстановке растолковали, что дамы, делающие в городах покупки, приносят больше пользы, чем целомудрие городских мужчин. На том история и закончилась. В отличие от кочевников, кровь которых так явно присутствовала у этих людей, многочисленные физические дефекты и однообразие черт в купе с явной и чрезмерной даже для жителей глухого поселения недалёкостью и заторможенностью, наводили на мысль о всеобщем и слишком близком родстве. Микль явно выделялся из этой толпы, и, хотя не был ни особо умён, ни, тем более, красив, рыцарь подумал об отце из другого хутора.
- Кстати, а где твой отец? – Поинтересовался он в перерыве семейственной беседы, когда парень потянулся за кувшином довольно вонючей бурды, шедшей местным за бодрящий напиток.
- Пропал в Пустоши, - пожал плечами Микль.
Это могло означать многое и не означать ничего. Катуан задумался. В наблюдении человеческой природы он старался не торопиться с выводами, но в этот раз быстро и безоговорочно осознал, что вляпался в настоящий клоповник со всеми теми пороками, о которых вопят на проповедях отцы церкви. «Интересно, почему мне не отвинтили башку прямо на пороге? – размышлял он. – Чего ждут? Надеюсь, не счастливого положения светил для какой-нибудь изощрённой церемонии с вытаскиванием внутренностей в честь особо пакостного здешнего обитателя. От таких как раз и можно ждать. Хотя, в этом случае, какое-никакое, а времечко …»
Дав понять, что назрела необходимость, Катуан вышел из залы собрания в длинный узкий коридор, чтобы осмотреться. Дом находился слева от въездных ворот, отгораживаясь от остального поселения большой площадью, и подпирал собой ограду, прямоугольную в плане. Он был сильно вытянут вдоль ограды за счёт того, что помещал под одной крышей не только жилую часть, но и хозяйственные помещения. Зала находилась в дальнем от ворот конце постройки и открывалась в коридор, из которого направо, в сторону оборонительной стены вели три двери в спальни, одна на большой и практически заставленный склад, а заканчивалось всё дверью в хлев. Хлев был пуст, но задумываться о том, куда дели его лошадь, было не ко времени. Боевой конь здесь был бесполезен, как и меч, и арбалет: его всё равно задавили бы числом. В углу хлева Катуан отметил клеть с соломой, а под односкатной крышей антресоль с сеном. «Всё хорошо просушено, загорится быстро», - решил он. Строение было сплошь деревянным, как и все остальные виденные им до сих пор. Похоже, с камнем в Пустоши было негусто.
Он вышел на улицу. Тут же откуда ни возьмись из сумерек подбежали и молча обнюхали большие, угрюмые, похожие на волков псы. Ни попытки поклянчить, ни приветливых взмахов хвостом. Катуан, вообще ладивший с самыми свирепыми или безмозглыми собаками, заговорил с ними. Свора легла вокруг и навострила уши. Рыцарь протянул руку ладонью вверх. Крупная жёлтая лохматая сука, поднялась, подошла и тщательно обнюхала ладонь. Человек почесал её за ухом. Она напряглась, но не возразила. Несколько ударов сердца стояла будто по команде «замри», потом немного расслабилась и слегка вильнула хвостом. Катуан потрепал по холке и, не переставая уговаривать, провел ладонью по спине. Животное вильнуло сильнее. Сзади послышался скрип. Сука сделала два шага назад и села, заглядывая Катуану за спину. Катуан обернулся. Позади нарисовался Микль.
- Не боишься? – Кивнул он на суку.
- С чего бы это? Зверюга, конечно, большая, сразу видно, серьёзная. Да только на племенных конюшнях я и не с такими управлялся.
Микль хмыкнул.
- Тех вряд ли так кормили…
- Если какого супостата и надкусят, остального не отбирали. Ты ведь об этом?
Микль посмотрел на рыцаря с уважением, но промолчал.
- Ты меня как харч привёл? – Поинтересовался тем временем аристократ, развивая тему. - Чего ждёте?
Микль мотнул головой.
- Не получат они ни тебя, ни меня. Другое получат. За всё.
- И мать?
- Эта особенно. Шорох устроить поможешь? Гроза будет, это хорошо. Но нужно больше шуму. Те, что в зале, не помешают. Я позабочусь. Но в селе ещё много народу. – Зашипел он, придвинувшись к Катуану.
- Сено и солома сухие, дерево в селе тоже. Гроза, говоришь… Не ошибаешься?
- Берегиней клянусь. Нам хотя бы час помутить.
- А стража, а частокол?
- Снаружи подмога будет.
- Скотина твоя кровная сгорит.
- Не сгорит. А сгорит какая, здесь её довольно. Всем хватит. Ты с собаками, смотрю, ладишь. Меня они не больше твоего знают.
Катуан задумался. Их окружало сухое дерево, набитое тряпьём, соломой, сеном… Гроза могла предложить услужливую молнию, а могла и не предложить. А если вода хлынет до того, как огонь ударит? Бегать по селу чиркать огнивом и дуть на уголёк, ага, щаззз… Перед его взглядом вдруг встали надрезанные деревья с воронками.
- Вы тут живицу добываете?
Хуторянин посмотрел на него, как на червяка в надкушенном яблоке.
- Мы тут уж три –четыре поколения скипидар гоним. Вся лесная часть Пустоши с этого живёт. В столицу продаём. Травы ещё, но это больше приработок, хотя попы, аптекари и книжники берут хорошо. Только это через Уридди. Это кто в степи, те хлебово растят, кто рядом с холмами – виноград.
- Скипидар, - задумчиво протянул Катуан, рассеянно слушая экономиста от сохи. – Скипидааар. А где вы его храните?
- Здесь, конечно, - кивнул Микль на здание за их спинами. – Не по домам же это держать? Товар общий, у каждого своя доля, но караван-то один идёт. Вот и собираем. Да и не ровён час, от домов отдельно. Пробовали в Пустоши устроить, от жилья подальше, но там разное добирается. Сгорало всё.
- Сгорало, - снова повторил Катуан и улыбнулся так, что сам вздрогнул.
- Там, в складе, подвал есть, а я пока в зале присмотрю. Чтобы остальные раньше времени не хватились. До утра-то никто ничего делать не собирался.
- Что так?
- Кровь ночью в ограде не к добру.
- А днём к добру?
Микль пожал плечами, не оценив юмора.
- Так положено. И все должны быть. Трезвые.
- Ритуал?
Микль кивнул. Где-то далеко прогрохотало. Долго, раскатисто.
- Идёт. Нам пора.
Стремительно темнело: к сумеркам прибавились тяжёлые низкие тучи, которые медленно клубились в просвете леса над огороженным пространством. Было тихо, неуловимые струи воздуха, то внезапно касавшиеся щеки, то коротко шевелившие тряпьё на веревках, то шуршащие в соломе на крышах, предвещали ветер. Катуан посмотрел на собак. Сука сидела всё так же и выжидательно смотрела на него. Остальные тоже расселись за ней полукругом. Рыцарь тихо свистнул, сука встала и подошла. Остальные собаки тоже встали, не сходя, однако, с места. Он протянул руку, она подставила голову. Он почесал, потрепал, снова почесал.
- Ты со мной? Как звать-то тебя?
Сука заворчала и посмотрела ему в глаза.
- Будешь Найда. Была потерянная, теперь нашлась. Жди меня тут.
Он вернулся в коридор Гостевого дома, отворил дверь в склад. Подвал нашёлся быстро. Там, воткнутые в земляной пол острыми днищами, стояли низкие амфоры размером почти с Катуана и явно столичной выделки, плотно закрытые залитыми воском крышками. Рыцарь поразмыслил. Однажды в столичном порту ему, тогда ещё маленькому мальчику, показали фокус, где сама собой загорелась мокрая тряпица. Въедливый мальчишка узнал, что мокрая она была потому, что её смочили именно в скипидаре. Катуан снова поднялся наверх и огляделся. Нашлись и дерюжные мешки, и батарея небольших кувшинов с ручкой и крышкой. Он вытряхнул из ближайшего кувшина какое-то сыпучее зелье, судя по запаху травы. Нарезав из мешковины побольше лент, Катуан затолкал их в кувшин и, спустившись в подвал, залил скипидаром. Хорошо помял содержимое палочкой и привесил за ручку к поясу. Выскользнул из склада в коридор. В зале было тихо. Только доносилось какое-то бормотание и всхлипы. Он не стал заморачиваться и свернул в хлев. Лента в клеть с соломой, лента на антресоль, пару чирков огнивом, на всякий. Как говорят, «на Единого надейся, Силы чти, но осла привязывай». Потом наружу. Собаки ждали.
- За мной. Сторожить. – Не факт, что собаки понимали именно эти команды. В походах он сталкивался с тем, что животные, дрессированные в разных местностях, реагируют на разные слова, обозначающие в принципе одну команду. Но он установил эмоциональный контакт с лидером, больше ему не на что было полагаться. Поселение освещалось только редкими лучинами, чей неверный свет мелькал в окнах, затянутых бычьим пузырём. Он двигался по теням, но неторопливо и прямо, словно подвыпивший и ищущий место отлить. Мужчины, кроме ночной стражи, пировали в зале. По домам сидели только бабы, дети и старики. Но это были бабы, дети и старики при всей своей физической и умственной ущербности выживавшие в Пустоши, а с этим следовало считаться. Все они были вооружены даже в постели и имели хорошую реакцию. Поначалу он двигался вдоль внешнего ограждения от строения к строению, подкладывая ленты в укромных местах хозяйственных построек, потом переместился ближе к центру. Оглянувшись на собак, он увидел, что они рассредоточились и тоже потерялись в тенях, рядом с ним шла только Найда. Громыхало всё ближе. Найда временами издавала тихое ворчание, тогда Катуан вжимался в ближайшую тень и ждал. Раз, когда в небе грохотало уже над самой головой, а внезапный шквал раскачивал и заставлял трещать деревья за оградой, он не услышал собачьего предупреждения и едва не влетел в согнувшуюся во дворе смутную фигуру. Он отпрянул недостаточно быстро, и человек скрипучим старческим голосом спросил: «Кто здесь?» Вперёд вышла Найда.
- Глупая скотина, - сказал старик и ткнул животное в плечо кончиком ножа. Собака взвизгнула и отскочила, зализывая потемневшую шерсть. Злобно ворча и плюясь, человек ушёл в дом.
«Однако, - подумал Катуан. – Добрейшие люди.» Он погладил и шёпотом похвалил собаку. Она завиляла и снова двинулась вперёд. Из темноты на жалобу вожака показались и снова исчезли другие псы. В разрывах между шумом налетающего шквала и громыханием с небес послышались первые крики. Кое-где заметили огонь. Катуан тихо свистнул Найде и побежал вдоль ограды в сторону Гостевого Дома. Прятаться не имело смысла: на пожаре положено бегать. Местами уже было светло от занявшихся строений. У ворот горел хлев Гостевого дома. Его никто не тушил: люди занимались своими домами. Стражи у ворот не было видно. На улицы и площадь перед воротами выбегала перепуганная и обожжённая скотина, которую выгоняли из горящих или ещё не занявшихся стойл. Катуан побежал к воротам, собаки плотной группой бежали следом, молча бросаясь на тех, кто попадался на пути, будь то человек или животное. Двух или трёх сбили с ног перепуганные овцы, козы, коровы и лошади, но остальные ловко уворачивались. У ворот Катуан наткнулся на Микля, отодвигающего засовы. Рубаха на нём была черна от крови, руки скользили по дереву и металлу, оставляя резко пахнущие в предгрозовом воздухе мазки. Огромные брёвна не спешили подаваться, и они навалились вдвоём. Рядом с мужчинами в стену вонзились стрелы. Оборачиваться не имело смысла: в тенях от пожара ничего не увидеть, отстреливаться некогда. Всё зависело от ворот.
- Найда! – крикнул рыцарь. - Стрелки! Гони скотину!
За спиной собаки подняли бешеный гвалт. В ответ и без того перепуганная и шумящая живность, выгоняемая огнём из узких улиц, заметалась по площади, взвизгивая от случайной стрелы, падая под ноги остальным, усугубляя всеобщее смятение. Запах крови густел и смешивался с гарью и клубами дыма, которые то заволакивали площадь, то срывались, уносимые порывами шквала. Засовы подались, и тяжёлые ворота распахнулись словно сами. Микль толкнул Катуана к створам, а из-за ворот, из грозовой ночи в поселение вваливались вооружённые люди. Часть растекались вдоль ограды, пропуская наружу животных, другие легко и быстро ловили перепуганную скотину и уводили в ночь. Это были арвы. Катуан остановился в тени распахнутых створ наблюдая. Он быстро сообразил, что снаружи скотиной заняты женщины, одетые в мужское платье, и дети. Подростки постарше мелькали по площади, организовывая и направляя перепуганных животных к воротам, а мужчины во главе с вернувшимся назад Миклем постепенно рассредоточивались по немногим оставшимся укрытиям, блокируя выход людей. «Ограда», - вдруг подумал он, и свистнув, собак, которые снова сидели полукругом возле него, шагнул в темноту. И почти тут же наткнулся на знакомое лицо. Этот человек был из хутора, где они повели прошлую ночь.
- Ограда оцеплена? – спросил рыцарь.
Человек кивнул и протянул руку. Катуан пожал её.
- Собаки с тобой? - спросил хуторянин, недоверчиво косясь на ощетинившуюся свору.
- Со мной, - ответил Катуан. – Но дразнить не советую.
- Куда уж… Мы-то своих не брали. А то эти… - он кивнул в сторону арвов.
- Хорошо, - кивнул рыцарь. – Тогда я обойду вокруг. С ними надёжнее. Пароль есть?
- Чего?
- Знак, что свой.
- По эту сторону все свои. Да и узнают тебя.
Катуан воздел очи горе, но спорить не стал. Посмотрел на одного их псов.
- Ты!
Пёс подошёл.
- Протяни ладонь, - скомандовал хуторянину. Тот понял, протянул руку. Пёс обнюхал.
- Почеши за ухом и дай ему имя.
- Будешь Гром, - сказал хуторской, когда пёс принял приветствие и ласку.
- Заботься о нём. – Бросил Катуан и пошёл дальше.
Он обошёл укрепление по кругу, приставляя собак к тем, кто готов был с ними сотрудничать, и с кем были готовы сотрудничать собаки. Практически все, кто принимал их в Гостевом Доме прошлой ночью, были здесь. Катуана узнавали сразу и куда раньше, чем он успевал заметить человека, и если бы не собаки, могли бы при желании убить не один раз. Но псы своё дело знали, он окликал невидимого дозорного, с ним здоровались и выходили из темноты. Едва он закончил обход, трескучий грохот в небе, практически непрерывный с момента выхода из горящего поселения, увенчался, наконец, стеной дождя. Он вымок мгновенно. По земле побежали потоки грязи вперемежку с пеплом, сломанными ветвями и оборванными листьями. У ворот выводили последних животных, и Катуан, к своему удивлению, увидел и своего коня. Он свистнул, жеребец вскинул голову, заржал и рванулся к хозяину, опрокинув и едва не затоптав мальчишку, с которым до этого вполне покорно шёл в поводу. Рыцарь принял и огладил лошадь, чувствуя вину перед забытым в общем бедламе товарищем. Помог подняться мальчишке, предварительно отобрав нож. Дал основательную затрещину во избежание дальнейших поползновений и приказал вести со всеми. Найда, оставшаяся с новообретённым хозяином, выразительно подкрепила просьбу. Мальчишка не посмел возражать и повёл Катуана к временному лагерю нападавших.