Рассказ для детей(8+) и взрослых.
* * * * *
Полдень. Жара! Папы и мамы – на работе. Бабушки и дедушки с малышнёй спят в душных и прохладных домах. Старшеклассники зарабатывают карманные деньги на колхозных полях или в стройотрядах. Мои ровесники маршируют в пионерских лагерях. А я… иду за молоком.
В верёвочной сетке – две пустые пол-литровые бутылки, в кулаке – рубль. В молочном магазине, за сквером и перекрёстком, пустые бутылки я обменяю с доплатой на бутылки с молоком и на сдачу куплю мороженое… себе и брату. Может быть и брату, если успею донести эскимо по такой жаре.
Вышла из прохлады подъезда, вдохнула запах раскалённой пыли и пожухлой травы, остановилась в жаркой тени под козырьком и, протянув руку, «попробовала» каково там, на солнцепёке… Кусает! Но идти надо, мама обещала на ужин блинчики с малиновым вареньем.
Вчера, всё воскресение, мы перебирали, варили и закатывали в банки на зиму крупнущую садовую малину. Весь дом, даже полотенца в ванной, пропахли вареньем! А мисочка с ароматной розовой пенкой так и осталась со вчерашнего дня стоять на кухне. Чтобы избавиться от искушения нализаться сладости вволю, я и вышла на улицу. Интересно, а что будет делать брат? Может быть, станет кунать в заветную миску булку, а то и просто палец, и слизывать аромат лета… Нет! Он рисует свои любимые танки и самолёты, пикирующие на них, это – после вчерашнего кино про войну. Вояка! Я хмыкнула и шагнула под солнце…
Плечи, неприкрытые сарафаном и уже обгоревшие до слезающей кожи, сразу же защипало, шея под косой и переносица покрылись испариной, а сандали стали тереть ремешками взмокшие ноги, и я их скинула. С сеткой в одной руке и сандалями в другой, стараюсь не ступать на раскалённую, сверкающую на солнце дорожку, а иду с краю, по траве. Но и пожухлая трава тепла, словно мохнатая шуба на разогретой печи. Чуть наклонившись, пробираюсь мимо соседнего дома не по дорожке, а под кустами с поникшей листвой, хоть и жаркая, но всё же тень! И вдруг…
Впереди меня, по асфальтовой узенькой отмостке вдоль стены дома, неспешно бежит маленькая серая мышка… Сетка с бутылками как-то сама упала в траву под кустом! Вот уж не знаю зачем, но я, неожиданно для себя, прыгнула! И накрыла мышку сандалей!.. Не поняла – поймала или нет… Уж очень просто и ловко у меня получилось. Не поднимая своей «ловушки», оглянулась по сторонам… Нет, мышки нигде не видно… Значит, она действительно – под сандалей! Стоя на коленях, осторожно, чтобы не упустить зверька, чуть-чуть приподняла ловушку; наклонив голову так, что, словно веником, махнула косой по земле, заглянула в образовавшуюся щель и… ничего не увидела. Разочарованная, подняла сандалю, а под нею!.. Кверху тоненькими розовыми лапками лежит маленький мышонок. Наверное он в обмороке – часто-часто дышит животиком, но не шевелит усиками и крошечные глазки закрыты… Может быть сделать ему искусственное дыхание, но как! Массаж сердца? Но он такой маленький! Отнести в прохладу и попрыскать водой… Гениально! И я осторожно подняла обмякшее тельце за хвостик, опустила его в одну из молочных бутылок, благо горлышко – широкое, а мышонок – маленький, и, словно «скорая помощь», не разбирая дороги, помчалась домой!
Вовка, так и знала! На кухне облизывал столовую ложку, в другой руке держа горбушку вчерашнего батона. Вырвав ложку, треснула ею по лбу брата и рассмеялась – на лбу осталась бело-розовая клякса!
– Всё маме скажу! – брат размазал кляксу по лбу и с булкой в руках наклонился над раковиной.
– Жу-жу-жу… Расскажешь, что вместо супа лопал варенье? Пусти-ка! – я сердито оттолкнула брата от крана и подставила горлышко бутылки под струю тепловатой воды, – Про блинчики забыл?..
– Блинчики едят с вареньем, а не с… Что у тебя? – Вовка подпрыгнул, стараясь заглянуть мне через плечо.
– Реанимация, – я сосредоточенно, как учёные в кино, разглядываю серенькое тельце через стекло поднятой на уровень глаз бутылки. На дне налито немного воды, но мышонок не ожил, а наоборот – даже дышать перестал…
– Это что? Мышь?! – Вовка пнул меня по ноге, – Дай посмотреть. А зачем принесла?
– Хотела оживить, – я поставила бутылку с дохлой мышью на стол и посмотрела на ехидное лицо брата.
– Я знал, что ты дура.
– Сам дурак! – захотелось брыкнуть вредину, как он меня, но расстроенная села на стул, сложила руки на столе, как в классе, а сверху положила голову. Смотрю на мышонка и пытаюсь понять как всё быстро произошло… Зачем поймала? Ведь бежал он по своим мышиным делам, как я – по своим человечьим, и вдруг!.. А если бы меня кто-то… огромный-преогромный… Стало так неприятно, что я поджала ноги под стул, а ладони под подбородком сами сжались в кулачки.
– Отдай её Мурке! Посмотрим, будет жрать?..
– Тебе бы только…– улыбнулась, заметив, что брат, увидев сжатый кулак, сам, как мышь, шмыгнул из кухни.
Потрясла бутылку, показалось что воды стало совсем на донышке: то ли она так быстро испарилась, то ли впиталась в шкурку, не выпила же её дохлая мышка. Эх, надо было оставить её под кустом. Ой, а сандали! Вот они-то под кустом и остались… И впрямь, дура!
– Выброси мышь, пока мама не пришла! – брат подал голос с безопасного расстояния.
– Умник, – я устало вздохнула, как делает мама, когда говорит это слово, и, держа бутылку с укокошенной мышкой перед собой, направилась к входной двери.
На прохладной лестнице, в луче солнечного света танцуют пылинки. Через мокрые ресницы в этом «живом» столбе я увидела радугу! Распахнула глаза – танцующая пыль, прижмурила – радуга, вновь вытаращила глаза… Босой ногой наступила на камешек! Запнулась… и уронила бутылку!!! Вдребезги! Она разлетелась на десяток льдинок разной формы! А мышка? Не сразу нашла её на несколько ступеней ниже, в крупном осколке, как в хрустальном гробике… Идея! Надо мышку похоронить! Торжественно и тайно. Раз тайно, то без Оли не обойтись, не зря разбила посуду возле её квартиры. С мышонком в «хрустале» я позвонила в дверь подруги…
* * * * *
– Сама поймала?! Дай-ка… – У Оли от восхищения заблестели глаза, – Круто!..
Мышкин «хрустальный гробик» перекочевал в протянутые ладони, а потом на обеденный стол. У Лёльки своеобразное восприятие мира и живых существ в нём, потому, осторожно двумя пальчиками, девочка взяла дохлого мышонка за задние лапки:
– Это мальчик или девочка? – подняла трупик почти к носу, – Не разобрать! Маленький ещё.
– Да какая тебе разница! И ему теперь тоже, – я почти выдернула несчастного мышонка из цепких пальцев, – Надо стекло на лестнице убрать.
– Ну так возьми веник да совок, знаешь где!
Я знала где – в ванной. Памятуя как только что чуть ни поранила ногу, постаралась вымести и ступени и площадку лестницы тщательно, даже пролёт ниже этажом так, на всякий случай. Нашла и тот злополучный крошечный кусочек кирпича, который стал причиной «аварии». Со стеклом на совке задумалась: нести его домой или к подруге. Но сообразив, что дома Вовка станет приставать с расспросами, а потом ещё и маме нажалуется, решительно вернулась к хозяйке совка.
Стекло звонко ссыпалось в пустое мусорное ведро, и Оля повернула ко мне голову. Я прыснула от смеха: на верхней губе подруги красовались роскошные молочные «усы»! А Оля с удовольствием облизнулась и поставила на стол уже пустой стакан. В мутной молочной бутылке перед нею… что-то темнело на дне!
– Ты что, мышонка сунула в бутылку?..
– Так он у тебя там и был, – грязнуля пожала плечами.
– Моя бутылка была чистой! – я схватила белёсую посудину и заглянула в пахнущее подкисающим молоком горлышко.
– Пфф! Вот ещё… Мышу всё равно. Пусть напоследок в молоке искупается! – и разулыбалась своей глупейшей шутке.
– Ну ты и… – сдержалась, понимая свою зависимость от подруги, и вытрясла мышонка на засаленную скатерть…
– Сама такая, – Лёлька поняла, что я хотела сказать, но не рассердилась. Потому-то, вероятно, мы и дружим, что понимаем друг друга с полуслова и даже без слов, а если ссоримся, то не на долго.
Мышонок лежал беспомощный и белёсый от молока, если мыть бутылку, то надо мыть и его… Бессмысленно! И я вновь опустила трупик в бутылку, а Лёлька сунула её в точно такую же, как и моя, сетку.
– Пойдём в булочную, а потом похороним мышь.
– ?.. – я удивлённо посмотрела на подругу.
– Мать оставила денег. Зато потом будем свободны до вечера.
И мы пошли в булочную. Оля впереди, весело помахивая сеткой с молочной бутылкой, а я позади, разглядывая – видно или нет через мутное стекло её содержимое. Нет, молоко было достаточно жирным и со стороны понять, что это там чернеет на дне, невозможно. Более того, никому и в голову не придёт, что две милые девочки разгуливают по жаре с такой нелепой поклажей…
До булочной мы пошли короткой дорогой, через переулок с частными домами, утопающими в садах и небольших огородах. Здесь раскалённый воздух наполнен запахом скошенной травы, вернее – вырванных с корнем сорняков, острым ароматом помидорной ботвы и нежным – пышно цветущих кустов шиповника. Взявшись за руки, мы перебегали от пятна тени, под нависшими над дорогой ветвями яблонь и груш со зреющими плодами, к следующему пятну, Оля в домашних тапках, а я в её сандалях. За своими было идти не по пути, а мы торопились.
В булочную с дохлой мышью я не пошла, это было бы уж слишком!.. С бутылкой в руках села на скамеечку под огромным кустом жасмина, усыпанного белоснежными цветами. Их навязчивый аромат, смешанный с ароматом свежей сдобы и ванили, почему-то напомнил Вовку, с булкой в руках и пенкой от варенья на лбу…
Засосало под ложечкой и так захотелось румяного посыпанного молотым арахисом рогалика, а ещё лучше – бисквитного, с кремовой розочкой и шоколадным листочком, пирожного, что я пожалела об оставленном дома рубле. А еще в булочной можно было купить конфет… Но здесь в дверях появилась Лёлька, а за нею Петрова, наша одноклассница...
У обеих девчонок – по одинаковой сетке с кирпичиком «чёрного», батоном и парой бубликов. Мне стало смешно – можно подумать, что в булочной сегодня выдают продуктовый набор: сетка, хлеб, булка, бублики! Да нет, это Петрова – «повторюшка тётя Хрюшка», она всегда за кем-нибудь что-нибудь повторяет. Глупая девочка! Сколько раз попадала впросак…
– Представляешь, у неё есть коробочка! – прямо с порога булочной закричала мне Лёлька, – Во, смотри…
Девчонки подбежали, и Оля, выхватив мышиную бутылку у меня из рук, протянула её Петровой. Мне стало так неприятно… Предательница! Наш «секрет» опять разболтала, ну совсем ничего нельзя доверить. С невинным злорадством, я наблюдала как девчонки, стоя на жаре и жмуря глаза от слепящего солнца, пытаются разглядеть «что это там чернеется»… Ну Петрова-то понятно! А вот Лёлька…
– Зачем нам коробка? – я догадалась, что она для мышки вместо грязной бутылки, но мне неприятна чужая идея.
– У мамы большой флакон «Красной Москвы», а коробочка ей точно не нужна. И пахнет так слааадко!.. – протянула Петрова нараспев.
У моей мамы тоже была «Красная Москва», наверное, она была у всех мам! И пахли эти духи действительно неприятно приторно, а вот коробочки не было, мне стало любопытно, и я согласилась:
– Ладно, пошли за коробкой, а мышка поместится? – как всегда, моё слово было решающим.
– Да у вас не мышь, а какой-то заморыш, – расхрабрилась Петрова, но заметив, что я приостановилась, поспешно добавила, – Очень даже миленький мышонок.
«То-то!» – подумала я и, посмотрев на её сетку, сглотнула слюну. Но Оля поймала мой взгляд и полезла в свою. Достав аппетитный бублик, разломила его и половину протянула мне. Настоящая подруга!
Держась за руки, мы нарочито шлёпали по размягчённому от жары асфальту, надеясь, что после нас останутся следы, ведь он уже был испещрён продолговатыми вмятинами от мужских ног и маленьким вмятинками от женских каблучков, но, видно, нашего веса было недостаточно…
– Если возьмёшь меня на руки, вес станет больше, – как всегда прочла мои мысли Лёлька.
– Ну-ну, а может ты меня!.. – рассмеялась я, с набитым бубликом ртом, и подруга рассмеялась мне в ответ.
– Я могу понести кого-нибудь… – послышался неуверенный голос позади нас.
Надо же… Мы уже успели забыть про Петрову! Оглянулись назад, как по команде. А потом посмотрели друг на друга, и Оля повертела указательным пальцем правой руки у своего виска; а потом попыталась повертеть им у виска догнавшей нас одноклассницы, но та отскочила в сторону, словно её хотели ударить… Мы вновь переглянулись и, весело засмеявшись, побежали!
Дорога вела под уклон!.. Я, прижав к груди тёплую от солнца бутылку с мышкой, и, зажмурив глаза, старалась делать шаги как можно длиннее. Сквозь ресницы видя радугу, как в подъезде, я разгонялась всё быстрее и быстрее! И стало казаться, что ещё немного… Можно взлететь над дорогой! И планировать до самого дома, как лёгкий бумажный самолётик… А рядом слышалось торопливое дыхание человека, который понимал меня с полуслова, не нуждался в объяснениях и прощал всё. Было так хорошо, что мы и не заметили как добежали до дома и остановились в его плотной тени, чтобы перевести дух.
А Петрова?! Она осталась далеко позади на взгорке. Ковыляет, перекинув, как старушка, свою сетку через плечо. А мы, на бегу, и про бублики забыли (огрызки так и держим в потных кулаках) и про то, что шли к «старушке» за коробкой, а её дом – раньше и направо. Ну и не беда! Не сговариваясь, мы вновь побежали! Словно сдавали норматив по бегу! И успели «нога в ногу» добежать до поворота как раз, когда и Петрова доковыляла до него. Удивительно как дружно и слаженно у нас с Олей всё получается! Может быть, кто-то из нас подстраивается под другого? Не думаю! Во всяком случае, это – не я.
* * * * *
У Петровой тоже есть брат, как и у меня, но на два класса старше. И учится он в другом «старшем» коридоре, потому мы с Олей знаем его плохо и робеем.
Притихшие мы вдвоём стоим в прихожей, на небольшом коврике у дверей, – дальше, на натёртый паркет, ступать запрещено – и старательно прислушиваемся к разговору где-то через комнату. Брат с сестрой спорят.
Но вот оба показались на пороге. Петровой брат босиком, в вытянутой майке и трусах до колен почему-то похож на футболиста. Но на тощего, как его сестра, футболиста. Он держит в руках что-то, кажется красное; из полутёмной прихожей, на свет из распахнутой двери, нам не разобрать что. Брат смотрит на нас, молча, видимо он такой же тугодум, как и его сестра. Интересно, а их родители… Я решительно протянула посудину с трупиком, и Петровой брат, словно в обмен, протянул мне то, что было в его руках.
Это оказалась чудесная коробочка! Алый картон с золотыми Кремлём и красивыми буквами «Красная Москва». Да и без надписи, по запаху, было понятно, что это – духи "Москва", как говорила мама, и что они – красные! Может быть, буквы были нужны для «тупых»? Таких, как Петрова… Но Петров тупым не был!
– Просто так не отдам, – брат решительно сказал и передал бутылку выглядывающей из-за его локтя Петровой.
– Не отдаст, – голос у Петровой виноватый.
Не отдаст коробку или бутылку? Или мыша... Теперь я себя почувствовала «тупой» и, как всегда в подобных случаях, не то что впала, как говорила мама, «в ступор», но словно ушла из окружающего мира… Ничего не ответив, раскрыла коробочку и посмотрела внутрь, как будто и не слышала, что сказал этот гадкий дылда.
А коробочка и внутри оказалась замечательной! Обклеенные белым атласом верхняя и нижняя части соединялись золотой ленточкой и повторяли силуэт флакона… или тела толстого человека. Что-то таинственно-жуткое было в этом; или, может быть, в белом шёлковом свечении, исходящем от внутренней поверхности роскошного «гробика», в полумраке прихожей… Дааа! Это – настоящий роскошный саркофаг, как у фараона или вождя!.. Может быть мышонок был вождём? Нет, его сыном… Или дочерью. Я бы хотела, когда умру… Не известно до чего бы я додумалась, но Оля прервала мои странные фантазии:
– Чего хочешь?
– Мне нужен насос, – решительно ответил владелец «саркофага».
– Приятно иметь дело с деловым человеком, который ещё и знает, чего хочет!..
Я-то Олю знала и потому услышала в её словах издёвку, но Петров не уловил или не обратил внимание:
– Дам ещё лопату, – этот тощий спортсмен говорил совершенно серьёзно.
– Лопата нужна, – «повторюшка» за его локтём закивала головой.
Я совсем очнулась, и мы переглянулись с подругой:
– Нам нужна лопата? – мне почему-то стало смешно.
– Почему бы и нет, в хозяйстве всё пригодится… Лопатой больше, лопатой меньше…
– Дуры, – Петров не дал Оле закончить издёвку, – Собрались хоронить, так вам нужна лопата, а у меня есть «военная», маленькая и острая.
Неужели у всех братьев любимое слово «дура»? Вот и мой, чуть что… Я бы с удовольствием отвесила, как и Вовке, этому обзывале подзатыльник, но он был на голову выше меня, да ещё и чужим братом. Бедная Петрова, она тоже на голову меньше, даже больше. Так «меньше» или «больше»! Стало ещё смешнее, и я не удержалась – прыснула! Удивительно, но большущий Петров смутился и, сразу же, стал удивительно похож на свою сестру – такой же зашуганный взгляд и сутулая спина…
– Я покажу красивое, действительно красивое место для могилы, его никто не знает. А насос мне нужен для велосипеда, камеру поменял, а накачать нечем, свой еще весной дал Голубкову на три дня… – залепетал этот большой мальчик, – А у вас есть насос? Мне только накачать шину…
– У Вовки есть, – я поторопилась прервать уже ненужные объяснения.
Стало почему-то неприятно, как тогда, когда представила себя в лапах огромной-преогромной мыши… Захотелось уйти, как можно быстрее, из этой прохладной прихожей, в которой можно стоять только на коврике, как в невидимой клетке. Но Оля легко переступила невидимую границу коврика и, оттолкнув Петрова, спокойно забрала из рук его сестры бутылку с мышонком.
– Пошли, – сказала мне, а повернувшись к Петрову, – И ты, можешь прям в трусах.
Я с коробочкой-саркофагом уже выходила на пахнущую кошками лестницу. Не дожидаясь Петровых, мы пошли домой, ничуть не сомневаясь, что и они последуют за нами…
* * * * *
… Мы с Лёлькой, почему-то вприпрыжку, несмотря на жару, доскакали до дома ни разу не оглянувшись, идут ли за нами Петровы. Их компания нам совершенно была не нужна! Хотелось напиться хотя бы воды, а ещё лучше – съесть чего-нибудь вкусненького, например: мороженого или молока с бубликом; я про мамино задание не забыла, но… Мышиный бог рассудил иначе!
– Я за сандалями… – не забыла про них потому, что Лёлькины были великоваты и натёрли мне пятку.
Подруга скинула домашние тапки и, отдав мне бутылку с мышкой, надела свои, снятые мною, сандалии:
– У подъезда.
– Ага.
Нам не надо было много слов, чтобы понять друг друга, и мы разошлись в разные стороны: Оля с хлебом и тапками – домой, я с «саркофагом» и дохлой мышью – на место преступления. Чем ближе я подходила к кустам, под которыми умудрилась поймать несчастную мышку, тем сильнее меня брал озноб, несмотря на жару...
Солнце уже покатилось в сторону вечера, и тени стали длиннее, защебетали невидимые птицы и затрещали столь же невидимые кузнечики. Появились новые запахи: цветов и трав, встрепенувшихся под тенью ещё поникших кустов вокруг дома.
Злосчастное место я нашла быстро, но моих почти новых сандалий там не было!.. Я положила на отмостке бутылку на бок, чтобы вновь случайно не разбить, а коробочку – в траву рядом и стала, как круглая дура, шарить в траве под кустами… Конечно же я помнила мамину поговорку «Не ищи куда не клала!», но была так удивлена пропажей и так не хотела верить в это, что даже на четвереньках заползла под низко нависшие ветви сирени. Нет! Моих сандалий нигде не было.
Готовая разреветься, я, не поднимаясь с колен, выползла на отмостку и… Мне навстречу бежала маленькая мышка! То ли седая, то ли в сметане… Я замерла на четвереньках, не шелохнувшись… А мышка неторопливо просеменила мимо меня, кажется даже не заметив. Пёстрый подол сарафана, свисающий до асфальта, она наверно приняла за клумбу, мои руки с чумазыми ладонями – за стволы, а выгоревшую, до соломенной белизны, косу… Не знаю о чём думала эта мышь, но я думала о той, что покоилась в «хрустальном»… Тьфу, в бутылке!
Не поднимаясь с колен, я повернула голову и посмотрела назад, но мышки не увидела. Может быть это было привидение… Или, просто на просто, зверёк юркнул в траву! И я, специально оттягивая время разочарования, не спеша поднялась, отёрла ладони друг о друга, чтобы смахнуть песчинки, прилипшие к ним, отряхнула подол и потёрла коленки… Даже ступни вытерла о траву. Больше делать было нечего, и я подошла к оставленной мною посуде. Не трогая руками, толкнула бутылку ногой. Она качнулась и внутри… Там, кажется… ничего… не было!
Я постояла ещё чуть-чуть и, слыша как сердце бьётся у меня в ушах, подняла бутылку и осторожно заглянула в неё! Как будто и так не было понятно, что она – пуста! Конечно же – не понятно! Как такое возможно?! Часа три по жаре мы носились с дохлым мышонком и вдруг… Он ожил?.. Это не мышь, а какая-то спящая принцесса… Точно! Я сразу догадалась об этом, как только увидела «Красную Москву». Ах, да! Коробочка.
Я присела на корточки и открыла красную коробочку, словно надеясь в ней увидеть трупик несчастной мышки… «Не ищи там, куда не клала», – опять вспомнила мамины слова и рассмеялась своей глупости. Ну конечно же, мышь пришла в себя, как только её оставили в покое. Вот хитрюля! И я – не убийца! Это слово не приходило мне на ум, я его как-то ловко обходила в своих мыслях, а вернее – и не думала об этом. Но душа моя ныла чувством вины за загубленную, пусть маленькую мышиную, но Жизнь! Стало так хорошо!!! Что и потеря сандалий уже не казалась большим несчастьем. Подумаешь! Мне купят новые, я эти уже месяц носила. Вот только… Что теперь сказать Петровым? Ведь они подарили «Красную Москву» – для похорон!
Мудрено поверить в воскрешение покойника, которого видел своими глазами. Петров рассчитывает, что получит насос в обмен на лопату, и обещал показать «красивое место»... Но отличная мысль, как ответ на незаданный вопрос, пришла сразу же: хоронить собирались в коробочке, как в саркофаге, ну так она – есть! А что внутри – видеть не обязательно.
Я вспомнила как хоронили прежнего директора нашей школы. Закрытый гроб, обтянутый красной тканью, целый день стоял на столе в актовом зале. И потом вся школа боялась наступать на те паркетины, что были под траурным столом, даже во время линейки знаменосец и барабанщики шли не прямо через зал, к бюсту Ленина, а зигзагом. Вся школа над ними потешалась, учителя бранились за нарушение строя, но с повальным хихиканьем сделать ничего не могли.
Вновь счастливая, от принятого решения, я побежала к дому. Мелкие камешки кололи босые ноги, и я неуклюже подпрыгивала на бегу, словно раненая птица.
Оля ещё издали заметила, что со мною неладно, и закричала:
– Украли?
– Не нашла, – слово «украли» мне было неприятно.
– Чего разорались? Детей напугаете, – это тёть-Дуся, бабушка близнецов с четвёртого этажа, цыкнула на нас. Раз она вывела своих карапузов, с совочками и ведёрками, в пыльную песочницу, значит – скоро наши родители придут с работы. Надо торопиться!
– Мышь в коробке, – протараторила я, прихрамывая мимо Оли и Петровых, бутылку поставила в подъезд, за дверь, и вернулась к ждущим меня.
Петрова стояла с понурым видом, как будто только что получила подзатыльник, с маленькой лопаткой, или большим совком, на плече. А её долговязый брат держал велосипед. На переднем колесе была «восьмёрка», пусть небольшая, но ездить на таком «драндулете» было невозможно! Зачем ему новая шина? Совсем тупой! А может быть я что-то не понимаю… Но насос…
– Насос получишь потом! Сейчас некогда, надо успеть до родителей, – Оля по-хозяйски дала распоряжение Петровым, а потом договорилась с тёть-Дусей, что та покараулит «наш» велик, и мы вчетвером пошли в сторону пустыря.
Жара уже спала, на тускнеющем небе появились, пока ещё редкие, пушистые облака. Их тень бесшумно скользила по земле, наползала на стены домов и кроны деревьев, и вновь сползала к траве и асфальту.
Но вот асфальт кончился, и мы ступили на тёплую иссушенную в пыль землю. В обуви невозможно почувствовать как она тепла и шелковиста! Я нарочно шаркала по ложбинкам, где слой чернозёмной пыли был особенно глубок – доходил до щиколотки, и получала несказанное удовольствие от этой сухой ласки влажным усталым ступням. Но Оля остановилась, внимательно посмотрев на мои ноги, и неожиданно спросила:
– Тебе какую?
Удивительно, но я сразу поняла, что она спрашивает о своих сандалях, и, не задумавшись ни на секунду, словно это и не я ответила:
– Толчковая у меня левая.
– Помню, мы прыгаем с разных сторон.
Действительно, на уроках физкультуры через перекладину мы прыгаем с разных сторон, потому что у меня толчковая нога – левая, а у Оли – правая. Вот уж не знала, что это ещё где-то может пригодиться! Но Лёлька сняла со своей левой ноги сандалю и бросила её мне под ноги. Конечно же, я не смогла отказаться! И не потому, что мне сандаля была очень нужна, а потому, что «нельзя мешать человеку сделать доброе дело». И мы пошли, взявшись за руки, в двух сандалях на четыре ноги: у меня – на левой, у подруги – на правой. Краем глаза мне было видно, что Петровы переглянулись и, как роботы по команде, повертели указательными пальцами у своих висков. Может быть, потом повертели и у висков друг друга, но я этого не видела, хотя и рассмеялась, представив себе такую забавную картину!
– Теперь куда? – Лёлька оглянулась назад.
Оказывается, вприпрыжку, сцепившись руками, мы на много опередили идущих друг за другом, словно гуси, брата и сестру. Петров наконец-то доковылял и, довольный собой – теперь он «вожак», стал спускаться вниз к реке.
За небольшим пустырём позади нашего дома, кое-где поросшим уже высохшими, до состояния соломы, сорными травами – крутой спуск к реке. Река небольшая и неглубокая – «гусям по колено!», потому в ней никто не купается, даже малышня во время испепеляющей жары. Зато гусям и уткам заречных частных подворий – раздолье! Из-за этого запах воды, тины и осоки смешиваются с запахом птичьего пера и помёта. С нашего взгорка виден противоположный низкий берег, затопляемый половодьем по весне, а сейчас – заросший крохотной травкой «куриная слепота» и усыпанный белыми и серыми телами лениво гогочущих гусынь и покрякивающих уток, жёлтыми шариками попискивающих гусят и утят. Но мы не пошли к реке, а свернули направо в заросли березняка.
Спускаясь с косогора наискосок, цеплялись руками за стволы чахлых берёзок и кустики ивняка, скользили ногами по сочной траве, которая неприятно застревала между пальцев босых ног. Ни я ни Оля не пожаловались и не пожалели о «полу-босоногости»: нам было приятно, что и «это» у нас – поровну! Но вот спустились на прибрежный песок.
Ольга пошла по мелководью, и в её следах, на мокром песке, закручивались маленькие бурунчики воды… Ей удобно, нога босая – левая, а мне, чтобы охладить босую ногу, хоть иди задом на перёд! Но здесь Петров нырнул вверх в кусты, раздвинув ветви руками, и мы – за ним.
Его «красивое место» оказалось воистину красивым! Небольшая плоская, как стол, полянка величиной с нашу квартиру, была сплошь покрыта шелковистой сочной травой. В ней и там и здесь белели крупные зонтики ромашек; фиолетовые колокольчики, столь же крупные, как садовые, жались ближе к кустам; а бордовые соцветия лесной гвоздики, напротив, столпились на самом солнцепёке. Поляну плотным кольцом окружали заросли дикого шиповника и барбариса, и дурманящий запах их цветов смешивался с нежным ароматом речной воды и тины. Снизу, от реки, эта поляна укрывалась седыми ветвями плакучей ивы, а сверху – весёлой берёзовой листвой.
Удивительно было понимать, что такой райский уголок не обустроен рукой опытного садовника, а вырос сам собою, словно предназначенный для каких-то сокровенно-таинственных событий. В таком месте надо говорить о любви, а мы… Мне стало неловко, и ладонь так взмокла, что алый шёлк коробочки потемнел. Захотелось признаться, что всё хорошо! Несчастный мышонок – ожил! Нет, счастливый мышонок. Вот бы его принести сюда, чтобы и он полюбовался, может быть поселился… Изрыл землю норами и сгрыз все цветы… Фу!
Но Петров, на коленях, уже ловко орудует лопатой под кустом барбариса, а его сестра – рвёт цветы и сплетает венок. И здесь – я такая, со своей правдой!..
– Мыша нет…– то ли спросила, то ли утвердила Оля.
– Убежал, – я ответила полушёпотом.
– Да ну! – и подруга рассмеялась так заливисто, что и я подхватила её счастливый смех, который словно снял с моей души тяжесть неминуемого обмана, – Петровым ни гу-гу! Вишь как стараются.
И мы ничего не сказали. С фальшиво-печальным лицом я уложила упаковочную коробку из-под духов в неглубокую ямку, ладонями сгребла землю, сделав холмик, и, уже непритворно грустно, сказала:
– Спи спокойно, милая мышка, прости меня и не сердись на нас.
Я была искренна потому, что представила как усталая мышка, после всех треволнений, спит сейчас в своей уютно норке и, может быть, не очень сердится, что её полдня протаскали глупые девчонки по жаре, ведь принесла же я её обратно… Чудеса да и только!
Петрова положила на холмик незаконченный венок, Петров молча помялся с ноги на ногу, а Лёлька только хихикнула, но промолчала и не выдала нашей с нею тайны. Уже не первой и, думаю, не последней.
До дома мы добрались удивительно быстро. Так быстро, что я не запомнила дороги и потому эту замечательную полянку сама найти не смогу. Надеюсь, что Олина память – цепче моей!
Все вместе мы поднялись до Олиной двери, и только здесь я вспомнила про молочную бутылку, что осталась внизу, в подъезде за дверью. Скинув сандаль, я заспешила вниз, а когда вновь поднялась, подруги уже не было, и я с Петровыми пошла домой.
С неприятным трепетом открыла ключом, висящим на моей шее, дверь и прислушалась… Было тихо, значит никого нет дома, но пахло подгоревшим подсолнечным маслом и поджаренной мукой, значит мама на кухне жарит блинчики! Осторожно поставила Олину белёсую бутылку рядом с сеткой, накинутой на мою чистую, стоящую на столике в прихожей, и закричала:
– Мааа, можно дам насос Петровым, на минутку…
Мама в халате и переднике, обсыпанном мукой, появилась на пороге:
– Дай, конечно, друзьям надо помогать.
Странно, но мама считает каждого, пришедшего к нам в дом, другом… А впрочем, Петровы вполне могут быть и друзьями. Теперь друзьями! Ведь не ради насоса ходили хоронить неумершую мышку. Я улыбнулась слову «неумершая», а мама уставилась на столик с сеткой и бутылками и, кажется сама себе, проговорила:
– Странно, утром были две чистые, потом одна пропала, а теперь появилась, но немытая… Чудеса в решете!
Надев туфли, хотя и были они не по погоде, я вместе с Петровыми, прыгая по лестнице через две ступени, «скатилась!» в уже оживлённый двор. Пока Павлик, так оказалось зовут Петрова, накачивал велосипедную шину, с ним и его сестрой Катей весело обсуждали и «восьмёрку» на колесе, и как это можно исправить, и чем лучше смазывать цепь, чтобы ход был мягче... А про похороны и мышку не вспоминали. Это стало нашей тайной, которая нас сблизила и, похоже, дала повод к дружбе.
А у меня всё вертелась в голове мамина фраза «Чудеса в решете». Чудес было сегодня предостаточно, только решета не хватало! И вообще, почему чудеса – в решете? И думала я об этом, пока меня не окликнул папа; они с Вовкой возвращались домой с двумя бидончиками: молоком и квасом. Молоко – для соседки, мама взяла у неё в долг для блинчиков, а квас – для питья. Здесь же, во дворе, я жадно «присосалась» к тёмной сладковато-кислой влаге, пахнущей хлебными корочками, которая охладила меня до такой степени, что я вспомнила про потерянные сандали.
Предстоял неприятный разговор с родителями… Но вечер был так хорош, прохладен и душист, с близкими голосами соседей на лавочках и отдалённым смехом и визгом детворы на детской площадке, что о неприятном совсем не хотелось думать! А было ли сегодня «приятное»? Я задумалась, и весь день, словно кинолента, промелькнул у меня в голове: и нечаянная поимка несчастной мышки, и беготня ради похорон, и сами фальшивые похороны, и верная подруга, и обретённые друзья, а главное – счастливое воскрешение милого мышонка. Чудеса в решете, да и только!