Мой папа был самым рассеянным человеком в мире. Как известно синонимом «человек рассеянный» считается словосочетание «старый профессор». Я был поздним ребенком и поэтому, на тот момент, когда я пошел в первый класс, мой папа был если не старым профессором, то профессором явно немолодым.
К тому времени за папой уже числилось множество анекдотов. И сам он совсем не стеснялся своей рассеянности, а даже, по-моему, любил, когда кто-то рассказывал, как он «свалял дурака» в очередной раз.
Например, с детства помню такую историю. Отец летал на симпозиум в составе советской делегации в Японию и в месте с ним был его коллега - некто Минас Хачатурович Шоршеров, в то время директор института имени Байкова, о чем в первом классе я возможно и не знал. Минас был папиным другом, бывал у нас дома и в Купавне, и папа с мамой между собой звали его «Масик». Но сейчас не о нем. Хотя когда-нибудь я напишу и про Минаса Хачатуровича.
Папа сам рассказывал эту историю в лицах, и когда все начинали над ним смеяться, он смеялся громче всех. Мне кажется всем было весело, когда папа смеялся, мы любили его и нам хорошо было с ним рядом.
А папа рассказывал так. «Летели мы с Минасом обратно, а вместе с нами делегация японцев из института в Осаке, они были с нами на конференции и теперь направлялись в Москву, так что мы их сопровождали и, в некотором роде, опекали».
Конечно, для юного читателя, а я надеюсь мой рассказ прочитают и такие, замечу, что на дворе был примерно 70-й год и Советский Союз, победивший всеобщую безграмотность и запустивший первого человека в космос, все еще сильно отставал в плане изготовления предметов первой необходимости, включая модную одежду и бытовую электронику. Не могу сказать, что отца сильно волновала данная нехватка, он был с головой в своей науке, но не упомянуть о том, что в стане был дефицит, и любая мелочь, привезенная из-за рубежа, воспринималась как чудо, значит оставить юного читателя без понимания и половины комизма нижеследующей ситуации.
Так вот, рассказывал отец, самолет приземлился в Шереметьево, народ встал в проеме и медленно двигался в сторону трапа. Я стоял в хвосте этой очереди, окинул взглядом те места, где мы только что сидели вместе с японцами и заметил, что кто-то из нашей делегации оставил на сидении шляпу. Конечно, в образовавшейся толпе было невозможно выяснить кто именно оказался столь невнимателен и забыл головной убор, я решил взять шляпу с собой, а потом, когда вся делегация соберется в зале аэропорта выяснить чья это вещь.
Когда все собрались в зале, и ждали встречающего делегацию, папа по очереди опросил всех японцев (их было человек пять) и все, как ни странно, покачали головами и шляпу взять отказались. Папа удивлялся, не зная куда теперь деть свой трофей и как отыскать забывчивого хозяина. В конце концов он подошел к Минасу и рассказал о своем затруднении.
Минас покрутил шляпу в руках, он был человеком более практичным, и первым делом решил посмотреть на фабричный ярлык, он заглянул внутрь и с удивлением произнес – смотри-ка, Большевичка! Научились делать, однако. Ладно, если бы они отсюда везли шляпу фирмы Большевичка. Ты представь они ее в Японии умудрились где-то раздобыть и теперь привезли на родину.
Отец почувствовал в речах друга иронию, взял шляпу в руки, тоже заглянул внутрь и неожиданно заключил, да-а-а-а шляпа похоже моя, не признал.
Слушая в детстве эту историю, я уяснил. Что папа был не только человеком рассеянным, но и абсолютно честным, и когда японские шляпы ценились больше, чем наши, у него даже и мысли не возникло взять ее себе.
У нас часто на Арбате собирались гости, знакомые папины аспиранты коллеги, было шумно весело.
Отец шутил. Часто вспоминал забавные истории. Была, история как его вызвали в отдел науки ЦК. «Пришел я в отдел пропусков, рассказывал отец – а там маленькое окошко, так что даже твоего лица целиком не видно. Ну и я, соответственно, милиционера с той стороны вижу с обрезанными краями, подаю паспорт стою жду. Подал документ и пауза воцарилась длинная театральная. Милиционер на меня очень подозрительно смотрит, и молчит. Стоим мы и сквозь амбразуру друг друга изучаем. Потом милиционер, нарушает паузу довольно странной шуткой.
- Вы меня, конечно, извините - говорит, Вы женщина?
- Папа удивился, заведение вроде такое, где не принято шутить, но ответил шуткой на шутку.
- С утра еще был мужчиной!
Милиционер взял тайм аут на размышление и после паузы говорит
– И тем не менее зовут вас Зоя, я правильно понимаю?
Только тут до отца дошло, что из подзеркальника он взял не свой, а мамин паспорт.
- Фу ты черт, - сказал папа, и объяснил милиционеру как все произошло. Милиционер на всякий случай еще раз извинился, хотя он то точно не был виноват и пошел советоваться с кем-то как поступить в такой ситуации. И тут папа услышал, как из невидимого ему угла бюро пропусков послышалось – «Профессор Прохоров – пропустите, да, да, мы его знаем… Это он точно!»
Все это я рассказал, чтобы подготовить читателя к основному повествованию.
Поскольку история, которую я никак не могу поведать не только про папу, но и про меня, то позволю пару слов о себе. Учился я тогда во втором классе в 29-й школе, что неподалеку от метро Кропоткинская. И была у меня первая учительница Неля Сергеевна, которую я боялся достаточно сильно. Надо сказать в первом классе я вообще многого боялся и осмелел, как мне кажется, только к третьему классу. Видимо, сказалось отсутствие детского сада и то, что до школы я был типичным маменькиным сыночком. Короче - первые два года в школе давались мне не легко. Желание быть хорошим учеником, а также радовать родителей оценками наталкивалось на разные препятствия и часто заканчивалось нечеловеческими терзаниями души и сопутствующими слезами. Я был мальчиком нервным и впечатлительным, как говорила моя мама. И похоже она была права. Судите сами какие проблемы меня тогда мучали: например, учительница объясняла, когда мы считаем в уме, то мы должны это понимать, а не просто заучивать. И объясняла на простых примерах – было, скажем, у тебя три яблока, потом тебе дали еще пять, потом два забрали, сколько осталось? Я все это понимал. Мучало другое - я ломал голову, должен ли я себе что-то представлять, когда складываю цифры? И если я не представляю себе яблок или груш, то значит ли это, что я меньше понимаю, и что значит, что я не понимаю, что три плюс пять это восемь – я это понял или просто запомнил. В том же возрасте я обнаружил, что про себя я не могу не произносить крамольные фразы, даже если я запрещаю себе их произносить, то я не могу остановить этот процесс. Самыми ужасными мне казались «мой папа дурак» и неуважительные упоминания имени Бога. Причем меня также мучил вопрос, должен ли меня покарать Бог, если я делаю это помимо своей воли. Из этого можно сделать вывод на каком невероятном пьедестале находился авторитет моего отца, и какие духовные проблемы роились в голове юного атеиста. Понятно, что подобные мыслетерзания выбивали меня из учебного процесса, я часто отвечал невпопад и становился предметом насмешек со стороны учительницы, а с ее подачи и всего класса.
Была еще одна проблема, которая мешала успеваемости - я грыз ручки. То есть в прямом смысле. Когда я думал, я брал ручку в рот и начинал ее грызть. Тут вот в чем были проблемы, иногда на губах оставались чернила, но было и другое – ты надавливаешь чтобы писать, а стержень вылезает с другого конца сквозь прогрызенную дырку. Особенно это было ужасно на диктанте. Все пишут, а у тебя стержень выскакивает через дырку при чуть более усердном нажатии. И надо было очень быстро сжевать бумажку, развинтить ручку забить бумажку так чтобы она держала стержень и наверстывать диктант. Надо ли объяснять, что даже четверки срывались в таких случаях. Наконец я обрисовал вам портреты всех участников истории – папы, Нели Сергеевны и меня во втором классе чтобы завершить наконец повествование.
История началась с того, что мы с Андреем Кроном играли возле кабинета труда обрезком дощечки в футбол. Забить ее надо было под банкетку, стоявшую у стены. Мы играли-играли и наконец, уставшие плюхнулись на эту банкетку и тут все ножки ее подкосились и банкетка со страшным грохотом шмякнулась об пол вместе с нами. Скорее всего банкетка уже стояла на отломанных ножках и ждала часа, когда это обнаружится. Кто-то видел, как мы ломали мебель и доложил учителю. Нас с Кроном вызывали к директору, причем по отдельности.
Допрос в кабинете директора вела Неля Сергеевна. Я со слезами на глазах объяснял как именно мы портим социалистическое имущество «Наверное, какие-то плохие дети оторвали у банкетки ножки и просто поставили ее так чтобы все думали что ножки у нее приделаны, а мы не знали, сели на банкетку и тут она рухнула, но мы не отрывали ножки и не портили социалистическое имущество и мы не «маленькие негодяи», а вовсе даже не хотели портить социалистического имущества. Когда я повторял слово «социалистическое имущество» мне было так страшно, что я невольно начинал рыдать, это не помогало. Упоминанием социалистического имущества дело не кончилось, Неля Сергеевна рассказывала про колонию, в которой сидят дети, которые начали с порчи имущества, а кончили другими - более тяжкими правонарушениями. На стадии про колонию я кажется не выдержал и начал выть в голос. Но самое ужасное было в конце экзекуции - мне велели идти и звонить папе на работу! «Пусть твой папа сейчас же едет в школу разбирать это ЧП и чинит банкетку!». Такой оборот ставил меня почти в безвыходное положение – нет я не боялся отца или его гнева, я знал, что папа будет на моей стороне, но я боялся его подвести. Я знал какими важными делами он занимается на работе и то, что из-за меня ему придется все бросить ехать через всю Москву ко мне в школу и чинить банкетку, повргала меня в полное расстройство. К тому же я не знал придется ли папе на работе объяснять почему его так срочно вызывают в школу.
Я пошел в раздевалку, с разрешения нянечки, снял с висевшего на стене аппарата черную тяжеленную эбонитовую трубку и стал звонить маме, телефона в папин институт я просто не знал.
Мама как услышала в чем проблема, сразу сказала не плачь, ничего страшного – папа еще не ушел на работу, он еще даже не завтракал. Он позавтракает придет в школу и починит банкетку. И хотя мама меня немного успокоила – мрачные мысли так и лезли в голову. А что будет если папа не сможет починить банкетку? А как его примут в школе? Я тут же вспомнил, что молоток у нас дома почему-то с очень короткой ручкой, настолько короткой что ударить им сильно почти невозможно, а гвоздей в Москве вообще нет, все гвозди на даче в Купавне. Я представил как папа придет в школу с молотком с обрезанной ручкой, без гвоздей и на душе у меня было не легко.
Я досидел урок, прибежал домой и узнал от мамы, что папа ушел в школу и мы с ним разминулись.
Папа отправился чинить банкетку с тем самым молотком, он нашел мою школу, нужный подъезд, выяснил у нянечки, где учатся младшие классы, вышел в правое крыло первого этажа, увидел у окна полную женщину и поспешил узнать где искать Нелю Сергеевну.
- Здравствуйте, сказал папа женщине. Не подскажете как найти Нелю Сергеевну.
- Неля Сергеевна – это я - сказала учительница, глядя на папин молоток. Вы как я понимаю, папа Саши Прохорова.
Да, - сказал папа, мне передали мой сын сломал банкетку я пришел ее починить.
- Ее уже чинит папа Крона - сказала Неля Сергеевна, вы можете ему помочь, и стала подробно объяснять, как найти кабинет труда, - «надо пройти по лестнице, свернуть, подняться, потом опять спуститься и прямо напротив кабинета есть помещение где и стояла та самая банкетка».
Папа выслушал, поблагодарил и пошел искать кабинет труда, думая видимо о чем-то своем. Где-то он свернул не туда, прошел по длинному коридору музея боевой славы, спустился вниз, где у нас была столовая, там опять спросил про местоположение кабинета труда, поднялся, опустился по лестнице и наконец заблудился. Через какое-то время папа вновь оказался в холле первого этажа, увидел какую-то учительницу обрадовался и поспешил к ней.
- Здравствуйте – сказал папа, не подскажете как найти Нелю Сергеевну.
- Я вас узнала – вежливо сказала Неля Сергеевна – Вы папа Саши Прохорова пришли починить банкетку.
Тут папа понял, что оказался на том же месте с которого начал.
- Пока вас не было – продолжала Неля Сергеевна, папа Крона, уже все починил и ушел.
- Папа понял, что больше не надо искать банкетку и решил воспользоваться моментом и узнать, как дела у сына.
- Как мой сынок, спросил папа- как познает вашу науку?
- Рассеянный немного, сказала Неля Сергеевна, а так все хорошо.
- Ну что же - приятно слышать, рад был с вами познакомиться – сказал папа и с чувством выполненного долга отправился домой.
Я зря переживал, ни короткая ручка молотка, ни отсутствие гвоздей не помешали в тот раз папе поговорить с моей первой учительницей. Я нормально доучился, в колонию не попал и многие проблемы из тех, что когда-то меня так волновали стали совсем не актуальны.
Отца нет уже около 15 лет. Недавно его аспиранты опубликовали книгу с посвящением учителю, и прислали мне копию, мне было приятно, набежали воспоминания об отце, о маме, о тех временах когда я ходил в младшую школу, эти воспоминания и вылились в данный рассказ.