Таня была права: предсвадебной и предновогодней волынки оказалось порядочно, но за пять дней мы успели практически всё.
Вечером, двадцать шестого, пока девчонки охорашивали наряженную ёлку, мы с Сарманом и забредшим на огонёк Аликом укрепили на стенах последние гирлянды, установили музыкальную аппаратуру, расставили колонки и прикрутили к потолку зеркальный шар для световых эффектов.
К десяти часам мы, семь человек, оставшиеся от шестнадцати, уставшие и вымотанные, но довольные, рухнули, кто куда.
Алик вырубил свет, и мы из последних сил проверили, как всё работает через пульт. Всё работало великолепно, можно было расслабиться.
И мы немножко расслабились: Сарман тихонько запустил «Скорпов», мы включили гирлянды, шарик – и затихли в украшенном зале, наполненном музыкой, снежной метелью зеркальных «зайчиков» и мерцанием цветных сполохов. И было так здорово сидеть в этом сказочном мире посреди предпраздничного волшебства...
«Вот сейчас надо встречать Новый год, потому что такого уже никогда не будет» шёпотом сказала Ирэн, - и Сарман, щелкнув пальцами, встал, пошарил в углу в куче наших одежд и вернулся к нам с бутылкой портвейна под дружный стон нашей команды.
У нас даже не было сил разливать вино по чашкам, мы пустили бутылку по кругу, как в старые добрые школьные времена, когда мы прежде, чем затеять скандальную «бутылочку», выпивали её, пустив по кругу одну на всех для храбрости. Мы все об этом немедленно вспомнили и тихо, лениво посмеялись.
А метель по стенам всё мела, а музыка всё звучала, девчоночьи лица в завораживающем свете казались незнакомо-красивыми, загадочными, наполненными тайной, Алка сидела рядом со мной, склонив растрёпанную светловолосую голову на плечо Сарману, в глазах её мельтешили цветные огоньки, и я вдруг вспомнил такой же вечер цветных всполохов – но не зимний а летний…
Я прикрыл глаза - и словно занавес раздался передо мной – я выпал в тёплую, чёрную, полную огней, мягкую южную ночь, и замелькал перед глазами весь тот вечер: её смех, мой смех, её тающее мороженое, её голубое платье, наше внезапное сумасшедшее танго, её глаза, её губы, и то, что я вдруг сказал «я тебя люблю» – и сам вдруг испугался этих слов и попытался замять, и действительно замял, точнее, зацеловал - и потом мой длинный, откровенный рассказ под аккомпанемент волн, весь пронизанный страхом потери, и наше внезапное отчуждение потом и благополучное возвращение друг к другу - и снопы праздничных огней над набережной, и отражение этих огней в её глазах…
И стало мне от этих воспоминаний и грустно, и легко. И радостно было, и тепло от того, что рядом друзья. Мы тихо отхлёбывали из бутылки и передавали её друг другу, и была она тепла от наших рук и наших губ… А музыка всё звучала и было всем грустно и нежно, и мы молчали, семь человек, близких друг другу, почти родных, но затерянных в потоке времени, неумолимо несущем нас к новому году и новому неведомому будущему…
Дома я плюхнулся за стол и, сидя – ноги уже не держали – завёл будильник.
Я был плотно поуженный, наплаванный и хорошо поработанный. И совершенный сонный. И было у меня после сегодняшнего вечера легко на душе.
Можно было рухнуть спать с чистой совестью, но я не удержался, залез в заветный ящик, достал синенькие духи и поставил на стол. Потом осторожно, обеими руками вытянул плоский газетный свёрток, аккуратно развернул и выложил её рядом – большую, ребристую, перламутрово-белую, отсвечивающую розовым. Пришлось немного поохотиться за этой ракушкой, но я знал, у кого такие можно найти, и всё-таки её достал. Не мог я её не достать, потому что она говорила о ней уже в первый же вечер. Ещё тогда, когда мы друга не знали. Когда мы были чужими.
Странно, думал я, тараща сонные глаза на розово-белый перламутровый веер, когда-то мы были чужими. То есть, это она так считала… Мне же с самого первого взгляда казалось, что я её знаю, что я её помню, что это она, та самая девушка, та самая, откуда-то, из каких-то моих снов, забытых, случайных, но счастливых и прекрасных… Невозможно быть ей чужим… она знакомая, она своя, она моя, такая чудесная и любимая девчонка… Я поставил на раковину коробку с духами, полюбовался композицией и облегчённо вздохнул. Положил голову на руку и какое-то время смотрел на это великолепие слипающимися глазами. Теперь надо найти достойное обрамление, завернуть во что-нибудь красиво, но это уже мелочи. Красивую бумажку можно было раздобыть у девчат или пошарить у матери. У меня ещё будет время – я скосил глаза на календарь на стене – она приедет третьего к вечеру. И будет здесь со мной чёрти сколько времени. Я с тобой встречу старый новый год, - сказала она по телефону - и давай это у нас будет наш новый год?
Я был готов на всё. На все новые года, раскиданные по всей нашей планете – встречать их хоть каждый день. От неё, даже просто от её голоса, шло какое-то удивительное светлое, весёлое умиротворение, словно держишь в руках маленькую птичку, и она не улетает, а сидит себе на ладони и поёт.
- Птичка моя, - шёпотом произнёс я, с умилением вглядываясь осовелыми глазами в профиль на коробке с духами. – Пани моя… Белка моя…
- А как её всё-таки зовут… – странно мелькнуло в моей уже совершенно отключающейся голове, когда я с практически закрытыми глазами убирал подарок в стол, стягивал непослушными руками свитер и падал на кровать… Как же её зовут.. Как её зовут…
* * *
- Как тебя зовут?!
Нас толкнуло друг к другу остро и одновременно. Словно порывом ветра. И ветер мог её унести опять. Я схватил её за плечи обеими руками
- Как тебя зовут?
Кровь внезапно застучала, надо было скорей, вот сейчас, пока вокруг нас никого не было, пока она опять куда-нибудь не исчезла. Она уже несколько раз вот так куда-то девалась, и надо было быстрее узнать её имя, словно это не даст нам потеряться.
- Нина, - ответила она быстро и доверчиво. - А тебя - Слава?
- Откуда ты знаешь?
- Баба Рада сказала.
- А она откуда узнала?
- Не знаю. Она всегда всё знает. Но ты, наверное, знакомился с нашими мужиками…называл себя…
- Может быть, я не помню, - сказал я, сжимая её плечи всё сильнее. – Ты откуда? Ты правда из Москвы?
- Правда, – часто закивала она.
- Нина, - сказал я.
Я держал её крепко, мне хотелось смеяться. И слова вырывались из нас коротко, скоро и лихорадочно.
- А папа Никой звал…
- Звал?
- Да, раньше… когда был мир…
- На фронте отец? Жив?
- Не знаю. Мама эвакуировалась. Письма долго идут. Ничего не знаю я про своих…
- Значит, одна ты здесь?
- Как одна? Я не одна. Я со всеми…
- Как ты сюда попала? Что ты здесь делаешь? Говори!...
- Тише, - сказала она, прикладывая палец к губам и кивая за дверь. - Мешать нельзя. Пойдём, выйдем с крыльца, я тебе умыться солью, ты же весь перемазанный…
Она улыбнулась и исчезла, и тут же вернулась с большим железным ковшиком, прикрытым глиняным блюдцем, и холщовым рушником через плечо.
Мы сошли с крыльца под забор, я стянул через голову одежду – это оказалась гимнастёрка, но я уже ничему не удивлялся – ни этой неизвестно чьей гимнастёрке, ни тельняшке, оказавшейся под ней. Нина перекинула мою одежду через забор, и вода уютно полилась в мои подставленные ладони. Вода была тёплой, а в плошке, которую она держала передо мной, оказалось мыло. Странное на вид мыло, странно, но приятно пахнущее. И странное на ощупь, шершавое… Я заинтересованно повернул к свету мыльный блинчик и увидел, что он неоднородный, из него торчали какие-то хвоинки, веточки, чёрные кусочки, словно обмылок изваляли в сене. Я покрутил головой. Нина засмеялась.
- Баба Рада сама мыло делает, она умеет. Оно у неё с золой. И там цветы в нём, внутри, травы всякие эфирные, поэтому так пахнет… Тебе нравится? – она заглянула мне в глаза.
Я кивнул. Мне нравилось. Мне всё нравилось. Эта непонятная ночь, этот волглый запах зимы, этот старый до серебристого цвета забор с моей тельняшкой на нём, нравилась тёплая вода, льющаяся мне на руки и плечи, нравилась ловкая девчоночья рука, ласково сгоняющая воду с моей шеи и спины, нравились светлые косы и вся она – такая близкая, понятная и нужная. Нравилось то, что мне всё время хотелось её обнять и поцеловать. Нравилось то, что я этого не делал…
- А ты такой загорелый… - сказала она тихо, и голос её вдруг дрогнул.
- Я же у моря живу, - сказал я.
Последние капли воды выплеснулись мне на шею, я выпрямился, мокрый и смущённый.
Обе руки её были заняты, и я сам снял с её плеча полотенце, ощутив вдруг странное волнение. Я даже запнулся на полуслове и удивился. Подумаешь, снял полотенце у девчонки с плеча, что такого-то? Но что-то было, оказывается, в этом простом жесте, что-то было волнующее и неповторимое, и у меня перехватило дыхание.
Она деликатно отвернулась, пока я вытирался и натягивал тельняшку.
- У моря… - повторила она задумчиво, глядя вдаль. – Мы тоже здесь у моря. Точнее, мы у двух морей. Слышишь, ветер с Азова...
- С Азова???
Я посмотрел на неё с изумлением.
- Ты серьёзно? Ты сказала «с Азова?»
Мне показалось, что я ослышался, что она шутит. Но она и не думала шутить, спокойно стояла рядом, подняв своё светлое лицо, смотрела вдаль, и ветер легко шевелил её тонкие волосы, выбившиеся из кос…
Ветер с Азова… Я вдруг словно проснулся. Растерянно огляделся вокруг, словно пытаясь рассмотреть всё сквозь туман. И туман вдруг начал пропадать, распадаться на клочья, словно по мановению волшебной палочки. И чёрное небо, протаянное звёздным дымом, глянуло на нас, глубокое и далёкое…
продолжение http://www.proza.ru/2018/08/15/1053