Третья часть
Вася стал рассуждать:
- Субъект структурирован как счёт. Всё устройство субъекта схоже со всяким счетным приспособлением. Дело в том, где бы мы не находились, чем бы не занимались, мы всё время считаем: деньги, количества вещей, ведем учёт добра и зла в отношении с людьми и так далее. Человек – это счетчик с бухгалтерскими счетами и кассовым аппаратом под руками. Но сам счёт случается как разрыв. Например, между нами. И любыми двумя людьми. В сердцевине счета зияет провал. Это одно. Потом счет это колебание, подобное раскачиванию весов в поисках отождествляющего равновесия типа гирьку сюда, гирьку туда. И так же, как в поисках равновесия раскачиваются весы, раскачиваются качели или маятник счета. То есть, главное здесь – это не вот эта уходящая в бесконечность линейность числового ряда, а именно приблизительная зеркальная симметрия арифметических крайностей типа чёт/нечет, положительное/отрицательное, целое/дробное и так далее. Все эти пары противоположностей – симметрия крайностей, отражающих друг друга. Спрашивается, а какова точка привязки маятника туда-сюда колеблющегося счета. Ответ может быть один: счет колеблется относительно полюса Я-есть. И только потому, что есть точка отсчета, имеется само маятниковое колебание метронома счета. Понятно, что счет случается на неопределенном физиологическом фоне пульсации крови, ударов сердца. Но этот физиологический фон как бы идёт на одном месте. И поэтому не знает накопления. То есть, в природе ничего не накапливается и ничего не сводится на нет – сплошной баланс всего со всем. Это означает, что в природе нет длительности в модусе её сосчитываемого накопления. Жизнь непрерывно циркулирует в необъятном контуре, не имея остановок и задержек ни в чём. Жизнь – это её бесконечный круг, что объемлет человека со всех сторон. Это, конечно, неправильно, что «вокруг смерть». Вокруг жизнь. В то же время раз от разу в круге жизни случаются разрывы. И, собственно, отслеживание этих разрывов в специфическом способе их фиксации и отнесения одного к другому и составляет дело счёта. И с одной стороны счёт – это сложение и потому увеличение, прибытие, рост. С другой же счет это вычитание и потому уменьшение, убытие, падение. В-общем, тут как посмотреть. Но мне представляется важным то, что счет – это способ выстраивания иерархии, дистанцирования какого-нибудь высокого ранга от чего-то низкого, а значит, и господского от рабского. И в этом смысле счет как высчитывание разницы между одним и другим случается в вертикали, в перпендикуляре, или идущей ввысь, или уходящей вглубь. То есть, сама горизонталь жизни дана до и вне счета и его вертикали. Но однажды таки да горизонталь жизни пронзает вертикаль счета и бывшая до того без счета и несметно жизнь начинает вращаться вокруг вертикали счета, представая в цепочках числовых рядов. Очевидно, что единицы счета являются для жизни некими корзинками, ящичками, мерами, словом, формами, резко контрастирующими с содержанием жизни. Причём по отношению к наличным вещам в чистом виде такими счетными единицами являются деньги. Сами вещи – это никогда не формы. Деньги – формы. А еще формы в голове, в воображении. Вообще, воображаемая единица счета предвосхищает свое символическое выражение. Сразу возникает вопрос – почему есть контраст воображаемого и символического в отношении единицы измерения? Само это раздвоение, видимо, и составляет природу единицы измерения. Единица уже сразу раздвоена на свою воображаемую, невидимую и символическую, видимую части. С этим связано различие субъективность потребительной ценности и объективности меновой стоимости. И если потребительная ценность носит воображаемый характер, то стоимость – мера социального договора…
- Вася, подожди, - резко перебила собеседника Варвара, - я не очень-то понимаю, что ты ждешь от всего этого рассуждения? Какова начальная гипотеза?
Василий помялся в смущении от своей малообоснованной претензии, но, быстро переборов душеную смуту, изложил:
- Меня волнует, есть ли некое неопределенное, но человеческое переживание за пределами счета. Можно ли, вообще, не считать. Или же «не считать» - смерти подобно. То есть, пафос в том, что счет – это деление, полагание границ, раскалывание мировой целостности. А значит, преодоление счета – способ восстановления изначальной целостности. Я понимаю, что всё представляется смутным. Оно и мне таковым является. Но кое-что я вижу вполне отчетливо. Во-первых, счет, как я уже говорил, это колебательный контур, непрерывно раскачивающиеся весы, которые никак не могут достичь равновесия…
- То есть, счет не имеет равновесия? – Уточнила Варя.
- Не имеет, - подтвердил Вася, кивнув головой. – Весы счета непрерывно колеблются. Причём, и это, во-вторых, источник нестабильности весов счета пребывает исключительно внутри. Источник счета имманентен конструкции счета. И на что счет опирается, то и постоянно вынуждает в нём дисбаланс…
Вася смущено на секунду замолчал в каком-то смятении, но уверенно продолжил:
- Вот, например, предположим, что при всей бесконечности числовых рядов порядок счета замкнут в контур от 1 до 9. А после девяти и единицы начинается повтор в числах типа 10 или 0,9. И если 1 и 9 суть края коромысла весов счета, то их центр тяжести приходится на число 5. То есть, получается, что это срединное число является буквально ахиллесовой пятой счета. О слабости пятки как образа пятака и пятерки говорит и Священное писание, указывая на неё, как на слабое место, легко уязвляемого смертоносным жалом: «оно будет поражать тебя в голову, а ты будешь жалить его в пяту». Пять – это всегда половина, число пальцев одной руки или ноги супротив числу пальцев на обеих руках или ногах. А всякая половина, будучи ущербна, недостаточна, и потому уязвима как пятка Ахиллеса. Но пять – это и середина, центральное место, не площадь, но всё же заметное место, конечный пункт общественного транспорта, место перед сельским магазином, словом, пятак. Вот такое оно число 5…
Василий замолчал. Потом извиняющимся тоном продолжил:
- А дальше у меня только голая спекуляция типа того, что 5 разделяет числовой ряд от 1 до 9 на две его опять же половины по четыре числа каждая – 1,2,3,4 и 6,7,8,9. То есть, с пятерки начинается счетный раскол изначальной священной десятки, по-гречески, деки, про которую еще древнегреческий мистик и по парадоксальному совместительству математик Пифагор говорил. Десятка, дека – эта целостность, удерживающая числа в купе, в сборе. Так же, как удерживает гитарная или скрипичная дека струны инструмента. Получается, что счет – это воспроизводство раскола начальной целостности. Воспроизводство значит повтор, совершение того же самого, тождественного, но вновь, снова, обратно, другим словом, «опять». Откуда это «опять»? Почему не «ошесть», «осемь»? Скорее всего, что «о» из «о-пять» – это старинный русский предлог в значении «возле», «около». То есть, повторение в модусе «опять» – это воспроизведение чего-либо в опоре-на и относительно, «от» и «о» 5. В итоге, 5 выступает в двойной функции половинчатости и повторности. То есть, 5 – это символ повторения располовинивания. Значит то, что повторности присуща разделенность на половины, и наоборот – всякой половинчатости свойственно повторяться. Повторность и разделенность, различенность суть характеристики количества и качества соответственно. Имеет место количественное повторение одного и того же качественного различия – прежде всего, существования и несуществования, наличия и отсутствия, «да» и «нет». Например, в арифметической проекции на «чет» и «нечет». В сущности, в этом различии на «есть» и «несть» всё и дело. С Парменида мы знаем, что никакого отсутствия нет. И всё же оно есть. Покажите, мне чистое отсутствие. Его нет. А присутствие – вот оно! прямо передо мной. Если и есть какое-то отсутствие, то только у меня в голове. В качестве идеи, понятия, знака…
- Отсутствие чего-либо – это достояние человеческого воображения, - объяснила самой себе Варвара. – Это, например, когда жена говорит мужу: «Хлеба нет». Но его же ни вообще нет – хлеба нет в доме и в данный момент.
- Именно так. А еще бы я сказал, что отсутствие – это продукт абстрагирования. Присутствие конкретно, а отсутствие абстрактно. Абстрагирование – это выделение центральной части из периферийной целостности, изъятие и умаление. Но происходящее в уме, умозрительное абстрагирование как раз и выделяет до того отсутствовавшую форму посредством деления наличной периферии содержания. Платон здорово проиллюстрировал случай процедуры абстрагирования, когда демиург в «Тимее» перекручивает некий круг бытия и получает-выводит раннее небытное новообразование в виде перекрестья диаметральных осей изначального круга. Этим новообразованием оказывается местом центра, фиксирующего абсолют полюса неподвижности вечно подвижного круга жизни. И вот здесь возникает еще одна этимологическая ассоциация. Поскольку речь зашла о перекрестье, о кресте, то следом невольно возникает и слово «распятие». И до мурашек пробирает осознание, что здесь присутствует корень «пять». Значит, крест с распятием на нём как-то связан с числом пять. Арифметически выражая, Христово событие можно сказать, что крест пятерки распинает круг десятки. Пять – это арифметическое выражение фигуры креста, в котором ровно пять элементов – четыре края и центр. И если тимеевская ситуация – это способ извлечения крестовой формы из кругового содержания, то пять – это как бы рациональная форма мистического содержания десятки. То есть, получается, что форма, буквально, половинчата по отношению к содержанию. Форма – это половина содержания, как, например, Земля – минимум, половина Неба. Другой пример. Корзина - изначальное значение слова «морфе», форма – в которой несут виноград, весит вполовину меньше, чем её содержимое. И опять же располовинивание связано с упомянутым выше незнанием счетом покоя, с тем, что весы счета непрерывно колеблются. Здесь еще не было спрошено, что взвешивают весы счета? Своим колебанием они вычитают выгоды. Более того, всякое выгадывание – это всегда вычитание. Как и сам счет – это всегда только вычет и высчитывание. Считая, мы вычитаем, отнимаем, лишаем, вводим недостачу. У меня есть этимологическая гипотеза, что слово «нет» возникает из звучания морфемы отглагольного существительного «отнятие». Вот это «нят» и есть «нет». Всякое «нет» отнимает. А всякое «да» прибавляет. Его дар и жертва. А счет не умеет прибавлять. Он может только отнимать.
- А почему счет только отнимает? – Вопросительно возразила Варя. – Есть же положительные арифметические операции сложения, там, умножения, этого, возведения в степень, интегрирования какого-то.
- Да, есть. Но это всего лишь обратные стороны отрицательных арифметических операций – вычитания, деления и так далее. Счет только и только вычитает. И тем выгадывает. А первым способом счета является, конечно, деление пополам. А с ним напрямую связана ситуация обмена. Вычитающий счет осуществляется через обмен. И целое горизонтали коромысла весов обмена ломается об колено пятеричного центра тяжести, перекашиваясь из гармонии любовного равновесия в дисбаланс перевешивания одной частью другой. Вертикаль перевеса, определяясь разницей частей, предстает как единица менового сравнения.
- Получается, что единица возникает из некой пустоты, из воздуха? – Удивилась Варя и тут же догадалась:
– А на самом деле единицей является тот изначальное целое коромысла. Так?
- Мг. Начальная горизонталь нерукотворного единства замещается вторичной вертикалью рукотворной единицы как разницы между неравновесными частями прежнего целого. Вся эта ситуация показывает, что и как формальная единица закона изводится из содержательного единства Благодати. Но, игнорируя это, единица закона становится новой целостностью, как если бы начального целого вообще никогда не было. И, кстати, в «Тимее» и фиксируется законодательный акт такого рукотворного учреждения. В этой рукотворности мистически неопределенный и неопределимый мотив блаженной любви самопроизвольно вытесняется воображаемым мотивом автономного долга. Как у Канта с его «добрая воля должна цениться сама по себе». О чём речь? Речь о том, что долг – это пограничная вертикаль единицы-разницы между мной и другим и эта единица-разница спекулятивно ценна тем, что непрерывно тождественна самой себе, 1 = 1, Я = Я.
У возбудившегося от рассуждения Василия сперло дыхание, он глубоко вздохнул и продолжил:
- Итак. Формальная единица закона возникает из зазора разлома перевеса одного края коромысла благодатного единства Неба и Земли над другим. Это означает, что единица как итог разлома сама раздвоена. И в этом весь трагический парадокс: то, что призвано измерять, упорядочивать, приводить к единству, само расщеплено и расколото. Ошибся Аристотель: расщепленной прямизной единицы нельзя измерить целостную кривизну Единства. Декларируемый как непрерывно тождественный себе закон на деле прерывист и нетождествен. Образуемая перевесом единица закона раздвоена на положительную меру возвышения над нивелиром горизонтали коромысла и отрицательную меру нахождения под тем же уровнем. Здесь можно говорить о положительном недостатке и отрицательном избытке. Причём положительный недостаток – это доброта избыточного наличия, а значит, само добро. А отрицательный избыток – это зло умозрительной иллюзии, то есть, зло. Или товара, или цены. Очевидно, что ценность – это всегда что-то умозрительное, воображаемое, внутреннее То есть, единица закона раздвоена на зло умозрительной ценности-идеи и добро наличной товарности-вещи. Что это? Это всё та же монета с её внутренним орлом и внешней решкой. А монета это, в основном, всё тот же пятак. А грамматически это глагол в его автономности.
- Значит, по закону, но не по Благодати, зло цены перевешивает добро товара, - подытожила Варя.
- Очевидно. Для закона зло весомей добра. То есть, с точки зрения закона, например, неважно, какие добрые дела может совершить данный человек, гораздо существенней, какие он представляет смертоносные угрозы. И, действительно, точкой опоры, центром тяжести закона является смерть. И тогда: единица смерти против единства жизни.
Агошкин взял долгую паузу, что-то обдумывая. Предпринимая попытки раскачать мысль, он несколько раз размыкал уста, успевая издать невнятный звук, но потом резко замолкал, удручено проваливаясь внутрь. И всё же он заговорил:
- Итак. Единица-разница раздвоена на зло умозрительной отрицательности и добро наличной положительности. Но по этому образу и подобию устроен весь счет. Я бы хотел привести одну электротехническую аналогию. Правда, сомневаюсь, насколько она уместна. В-общем, я тут в местном колхозе «Восход» подрабатываю электриком на полставки. И однажды председатель наш, Степаныч попросил меня сочинить такую штуку, чтобы, заходя в коровник, он мог в одной стороне простертого метров на сто помещения включить освещение, а, покидая его, мог полностью погасить свет, уже находясь на другом конце. В электротехнике эта незатейливая связь двух электрических устройств называется проходным выключателем. И хоть штука эта простейшая, но увидел я в ней некую структуру. Во-первых, она иерархическая. А, во-вторых, числовая. Как иерархическая, она включает три уровня. Верхний уровень – этический, средний – логический, нижний – эстетический. Иерархия уровней определяется числовым качеством, которая, чем малочисленней, то есть, проще, тем и ценней. Для этического уровня с его простейшей дихотомией добра и зла – это два. В электротехническом смысле такой этической дихотомией является «добро» наличия освещения и «зло» его отсутствия.. Всё. Tertia not datur. Третьего не дано. Закон исключенного третьего. Свет либо горит, наличен и это положительность добра, либо не горит, отсутствует и это отрицательность зла. Компромисс в виде какого-то полусвета невозможен. И этот чисто логический вывод возникает не случайно, поскольку далее мы нисходим на логический уровень, что определяется троичностью. В электротехнической логике, в такой электрологике проходного выключателя имеется три случая соотношения выключателей. На самом деле их четыре. Но это на нижнем эстетическим уровне, выявляющем схему в ей наличности. Поэтому четверка и выражающий её квадрат – это мера эстетического. И на этом эстетическом уровне имеется такой электрологический квадрат с четырьмя случаями положений выключателей, в двух из которых свет есть, а двух – света нет. Понятно, что электрологика, как и её материнская основа, тоже вполне формальна. И поэтому нет особой разницы внутри пар соотношения положений выключателей, причиняющих или наличие, или отсутствие света. Не важно, какой выключатель – правый или левый – замыкает контур для того, чтобы свет был, или размыкает его с противоположной целью.
- Но важна сама разница между тем, что свет есть, и тем, что его нет. – Быстро сообразила Варя.
- Совершенно точно. – Рьяно подтвердил Вася. – Эта качественная разница. Собственно, эта разница напряжена разностью двух – вертикальной и горизонтальной – диагоналей электрологического квадрата как в данном случае ромба. И сам крест пересечения диагоналей – структура данного электрологического квадрата. Превосходство наличия света перед его отсутствием непосредственно выражается в превосходстве световой вертикали, определяемой полюсами двух случаев положительно замыкающего контур соотношения выключателей, над теневой горизонталью, определяемой полюсами двух случаев их соотношения, отрицательно размыкающего контур. Проще говоря, в электрологическом ромбе вертикаль света доминирует над горизонталью тьмы. С учётом онтологических характеристик можно говорить о разнице между вертикалью присутствия и горизонталью отсутствия. А далее мы уже переходим от электрологики к самой школьной логике. Что такое замыкание контура с целью извлечения света? Это собственно отождествление как отождествление двух выключателей, где Выкл 1 = Выкл 2. Это отождествление выражается в редукции их положений к равенству, когда положение замыкателя контакта в одном выключателе соответствует положению в другом. Таким образом, вертикаль света и она же вертикаль замкнутости есть вертикаль тождественности. И, напротив, горизонталь тьмы – это ось несовпадения положений двух выключателей, когда Выкл 1 ; Выкл 2. И она же горизонталь разомкнутости. И как таковая она горизонталь противоречивости. Всё. Вся структура Логического налицо. Крест осей законов вертикального тождества и горизонтального противоречия и центральная точка закона исключенного третьего. Но осталось еще одно. Вертикаль тождественности – если она ось отождествляющая, то внутри неё разность двух полюсов несущественна. То есть, нет разницы между полюсами двух видов замыкания-отождествления контура. А значит, этой разницей можно пренебречь, сложив вертикаль пополам. Тем самым мы сгибаем ромб пополам и получаем треугольник с ключевой осью вертикального доминирования единоличной вершины над горизонталью противоречивого основания, раздвоенного на два полюса. Вертикальный контраст вершины и основания треугольника, наглядно образуя топику единицы измерения, напряжен разностью между вертикалью светлого присутствия и горизонталью темного отсутствия. И во всех цифрографиях единица – это всегда вертикаль. А в арабском написании единица как будто буквально выломана из треугольника.
Василий прервался, похлебал чай из самодельной деревянной кружки и продолжил:
- Но чем на деле является единица как разница вертикали присутствия и горизонтали отсутствия? Единица есть чистейший трансцендентальный разрыв присутствия и отсутствия. До единицы никакого отсутствия не было, но после оно стало быть.
- Дающая превосходство положительная полнота избытка единицы становится причиной унизительного, постыдного недостатка отрицательной пустоты нуля? - Предположила Варя.
- Да. Отрицательности того, что в этот ноль вменяется…
- Как единства?
- Единица своим замыканием перечеркивает мистическое единство Неба и Земля. Собственно, оно, это единство и есть тот горизонтальный фон, на котором единица однажды возникает, входя в немилосердное, но такое закономерное доминирование над тем, что предвечно является благодатным источником её происхождения, заявляя при этом, что никакой такой благодати не существует.
- И всё же иногда такая человеческая единица растворяется в божественном единстве…
- …как время растворяется в вечности. И мы спрашиваем: как возможно и то, и другое: как возможно выгадывание-исключение единицы из единства, но и как возможно пренебрегающее соображениями выгоды включение единицы вновь в единство? И для ответов на эти вопросы стоит вернуться к нашему проходному выключателю. Схема этого выключателя, своеобразно выражая логический квадрат, одновременно является таким квадратом коммуникации или интерсубъективности в смысле Гуссерля, на лекции которого мы однажды все трое – Углов, Воскресенский и я побывали, - улыбнувшись, вспомнил Вася.
- Да, я помню. Лёша рассказывал, как вы пятнадцать минут посидели и убежали пиво пить…
- Дак, а чё?! И так-то не понятно, да еще и по-немецки. – Шутливо оправдался Агошкин и тут же, посерьезнев, продолжил рассуждение:
- Итак. Вот эти два наших выключателя – это субъекта, обладающие способностью говорить друг другу «да» и «нет». Когда оба одновременно говорят или «да», или «нет», коммуникативный контур замыкается и вспыхивает свет любовного согласия. Напротив, когда в то же время один говорит «да», а другой «нет», тогда коммуникативный контур размыкается и вкруг воцаряется тьма несогласия и непонимания. Но это будет логическая интерпретация. И с формально-логической или электрологической точек зрения между обоюдным «да» и обоюдным «нет» нет никакой разницы. Но онтологически же эта разница есть. Мы можем одновременно сказать «да» в отношении чего-то третьего и тогда контур нашего взаимного присутствия увеличится за счет этого чего-то третьего. Ну, например, я говорю: «Какая сегодня хорошая погода!», ты соглашаешься, и круг нашего взаимного присутствия наполнятся этой хорошей погодой. И всё наоборот, когда мы сходимся на отрицании чего-либо. Этим отрицанием что-то исключается из контура нашей коммуникации, а заодно и нашего взаимного присутствия. Итак, итог. В формально-логическом плане между «да» и «нет» нет никакой разницы. Они абсолютно равноправны в синтезировании обоюдной единицы. Но в онтологическом плане разница между «да» и «нет» огромна. Здесь всякое «нет» есть инструмент по ограничению и сужению горизонта нашего взаимного присутствия. Инструментом по имени «нет» нельзя ничего положить, прибавить и приумножить. «Нет» - это «минус». Напротив, «да» - это способ по расширению горизонта присутствия, который, плюсуя в себя всё, способен увеличиваться до полного и нерукотворного единства Неба и Земли. То есть, онтологически единица и единство различаются как «нет» и «да». В этом смысле единица как «нет» – это мера отнятия как в конечном итоге изъятия себя из мира. А единство как «да» - это мера причастия и в пределе причастности к миру.
Вася замолчал, мучительно что-то обдумывая, и опять заговорил:
- Я прекрасно понимаю, что без «нет» и его единицы невозможно жить, но невозможно жить без «да» и его единства. В чём же суть их разницы? Обращение к особенностям устройства проходного выключателя позволяет кое-что прояснить. Прежде всего, данное устройство – логический квадрат как ромб. Одна его диагональ – это вертикаль, ограниченная полярной парой совпадения контактов, замыкающих электроконтур. Другая диагональ – горизонталь с полюсами контактов, своим несовпадением удерживающих контур в разомкнутости. Другими словами, имеются вертикаль отождествляющего совпадения и горизонталь создающего противоречие несовпадения. В контексте онтологической разницы единства и единицы мы однозначно отождествляем единицу с вертикалью тождественности, поскольку именно совпадение – такое или эдакое, «да» или «нет» – контактов ограничивает контур в его замкнутость. И если замкнутая на себя и тождественная себе вертикаль нашего электрологического квадрата – это ограниченная в своей определенности единица, то безграничному в своей неопределенности единству остается соответствовать только горизонтали противоречивой разомкнутости. Но, как говорится, где опасность, там и спасение. И там, где страшно, больно, одиноко, вот туда мы и пойдем! Пойдем, чтобы разобраться с этим!
Последние две фразы Василий произнёс с раздраженным упрямством и тут же, успокоившись, продолжил:
- Ладно. Итак. Здесь уместна еще одна аналогия. Грамматическая. Тождественная себе вертикаль-единица замыкания – это глагол. А противоречивая горизонталь-единство – это имя. Да, с формально-логической точки зрения глагола имя противоречиво. Оно противоречиво в своей неопределенности. В какой-то степени, как сказал Аристотель в работе «Об истолковании», имя вообще не существует. По Аристотелю, имя – это лишь производное от глагола. И опять в терминах всё той же аристотелевской логики глагол – это активный, самостоятельно действующий субъект. А имя – это пассивный несамостоятельный предикат. То есть, вертикаль тождественности – это ось субъектного глагола, а горизонталь противоречивости – это ось предикатного имени. И нас, прежде всего, заботит горизонт имени, хотя бы и противоречивого. И в меньшей степени волнует вертикаль глагола, с которой итак всё понятно. А теперь еще и понятно и то, что вертикаль, схлопнувшись пополам, включила в себе раздвоенность на те же «да» и «нет», которые выражаются в глагольных словах «есть» и «несть».
- То есть, получается, что и вертикаль также противоречива?
- Да. И ничем не лучше горизонта противоречивого имени. И здесь следует развести две эти онтологические противоречивости. Противоречивость глагольной вертикали рукотворна. Она – дело человеческих уст. Напротив, противоречивость именной горизонтали нерукотворна. Она – дело уст божественных. В православной онтологии противоречивая горизонталь предикатного имени положена в нераздельности-неслиянности существительного имени небесного Отца и прилагательного имени земного Сына. То есть, предикатная горизонталь нерукотворного Имени – это мера благодатной троичности, что частностью своей небесной содержательности наперед определяет всеобщность земной формальности. Горизонталь Неба, объемля, определяет вертикаль Земли. Это означает, что божественно бескрайняя разомкнутость небесного Имени превосходит по-человечески определенную замкнутость земного глагола. И отсюда мы отказываемся от того, чтобы находится на вертикали замкнутого на себя субъекта, и уходим на периферию горизонтального предиката. Отрекаемся от субъекта и его интерсубъективности, чтобы стать предикатами в их интерпредикативности. Да, два человека как интерпредикаты не совпадают, не замыкаются в контур. Но этим несовпадением они допускают противоречивый зазор, который – Бог даст! – способен наполниться Благодатью. В отличие от совпадения по вертикали всегда тождественной субъективности, в которой места для Бога уже нет. Поскольку он этой вертикалью вытесняется.
- Вот тебе и проходный выключатель! – Со смешком воскликнула Варавара.
- Не говори! – Ответно хохотнул Василий. – Казалось бы?! Такая примитивная вещь, а сколько в ней увидеть можно!
- Да, кстати, вещь-то рукотворная. – Напомнила Варя.
- Дык, правильно, и сработана она по человеческой логике. Не богами и этот горшок обожжен. Но, раскручивая всяческую логику, мы выходим к божественному Логосу, что наперед определил все наши логические ухищрения и хитросплетения электрических проводов.
- Хорошо. Ты говоришь, что по горизонтали мы имеем зазор и важно, чтобы он оставался. А для чего?
- Этот зазор – окно возможности, когда ничего уже ждешь, а оно вдруг случается, как событие, как чудо. Из ниоткуда. И местом для этого случайного чуда является горизонталь. Но не вертикаль. Контур вертикали накоротко замкнут на себя. И там уже ждать нечего. Там уже всё заранее предопределено, априорно задано и расписано. И чудес только по вертикали не бывает. А по горизонтали еще как бывает! – Пламенно изрёк Вася и через паузу продолжил:
– Вертикаль это Я-есть, для которого, по Канту, «добрая воля должна цениться сама по себе». Должность этой самооценивающейся воли – это априорная форма, из которой полностью изъято содержание «апостериорной материи» морального объекта. Соотношение априорной форма воли и содержания морального объекта то же, что и логическое соотношение субъекта и предиката. Кантовский этический субъект в своей возгонке к высшей точки самоценности извлекает себя из мирового предиката. И, обращая мир в оцениваемый товарный объект, субъект оказывается самодостаточной монетой его ценности. Но в том-то всё и дело, что смысл априорной формы воли субъекта полностью измеряется реальным содержанием мирового предиката. И, вообще, формы без содержания не бывает. А содержание без формы есть. А Кант попытался поставить содержание Сущего в зависимость от формальной сущности. И что из этого вышло, мы увидели: горы трупов, море крови. ХХ-й век полностью выявил тщету потуг человеческого субъекта поставить себя выше мирового объекта, собственно, выше Бога.
- Ясно. Значит, выход из всего этого – в разомкнутости?
- В ней. – Уверенно кивнул Агошкин. – И, кстати, я бы продолжил свой электрологический анализ. Что-то он меня не отпускает – нечто там осталось не проясненным. Итак, с одно стороны, мы имеем вертикаль замкнутости как замкнутости субъекта. И она определяется полюсами совпадения контактов. Обоюдный, двойной субъект как интерсубъект доминирует над объектом в виде конкретной лампочки или целой гирлянды из лампочек, которые он замыкает в свой образующий горизонталь контур. То есть, вертикаль нашей интерсубъективной пары выключателей – это вертикаль доминирования субъекта над объектом. И что здесь важно? Важно, что у господского субъекта есть подчиненный объект. Но какой это субъект, если под ним нет объекта?
- Никакой.
- Именно. А значит, вся структура субъекта, доминирующего над объектом, имеет вид креста пересечения вертикали господского субъекта и горизонтали рабского объекта. И крест – ключевой образ закона как порядка доминирования земной формы над небесным содержанием. Но что остается по ту сторону от вертикали замыкания в случае разомкнутости всего контура? У нас есть горизонталь разомкнутости двух несовпадающих выключателей. И в своём несовпадении они абсолютно равноправны. А равно они равноправны по отношению к тем объектам, с которыми они соединены. То есть, горизонт – это место великого Равенства, умещающее в себе всё, что есть. Но нам интересно, что в этой горизонтали происходит с парой наших выключателей.
- Они разомкнуты. – Напомнила Варя.
- Да, они разомкнуты и этим размокнут контур. Разомкнутость смещает их из вертикального центра на горизонтальную периферию и они, расставаясь со своей обоюдно замкнутой целостностью субъекта, оказываются некими предикатными частями. С одной стороны, в аксиологии субъекта «быть частью» значит претерпевать, терпеть, быть зависимым. А значит, быть лишенным, чем-то вторичным и несамостоятельным по сравнению с целостностью активного и самостоятельного субъекта. Но, с другой стороны, только как часть человек способен причаститься к чему-то, что всегда превосходит его хоть и целостную, но конечность, «взятую в полном объеме». Геометрически это выражается в том, что целостность субъекта как его замкнутость предстает в завершенной округлости, в измеренной конечности размера-диаметра. И это его Я-есть. Но, размыкаясь человеческий диаметр, как уже лишь предикатная часть смещается на периферию. И это смещение образует радиус, что, проецируясь на мировой круг, образует изгиб дуги, дужки. В случае с парой этот изгиб имеет меру полуокружности, что вкупе с половинкой другой полуокружности составляют круг. Но иной круг. То есть, мы имеем диаметральную целостность замкнутости субъекта как интерсубъекта и радиальную при-частность разомкнутого предиката как интерпредиката. Собственно, субъектность/предикатность – это только другие слова для пары целостность/частность. Но ключевой оппозицией здесь оказывается пара замкнутость/разомкнутость. То есть, замкнутая целостность Я-есть, хотя бы и парного, против разомкнутой причастности Мы-есть, естественно, тоже парного. Как уже неоднократно говорилось, грамматическим выражением контроверзы вертикали Я-есть и горизонтали Мы-есть выступает противоположность глагола и имени. При этом полностью определенный земной глагол замкнут, а небесное имя разомкнуто. Мне видится такая картинка. Схожий с восьмеркой знак бесконечности пронзает круг. Причем обе пересекающиеся крест-накрест фигуры составляют диагонали одного и того же квадрата. В итоге образуется система, в которой не имеющая центра горизонталь имени пронзается разделяющей его вертикальной осью глагола, что в то же время, будучи коромыслом весов, своим неотъемлемым элементом имеет центр тяжести. Эта схема выражает также различие из платоновского «Парменида», описывающего скачок от 1-й гипотезы: «единое едино» ко 2-й гипотезе: «единое есть».
- Подожди-ка, Вася, а можно я тоже попробую представить эту же картинку, но так, чтобы и мне было понятно.
- Пожалуйста.
- Я вижу это в образе стрельбы из лука. Дуга лука – это горизонталь имени…
- Да! – Возбужденно согласился Агошкин.
-…а стрела – это ось глагола, которая, разрезая тетиву, и сама делится пополам. Так?
- Да. Очень точно. Но, в сущности, это схожие образы – взвешивание и стрельба из лука. Все элементы совпадают: сам лук – это коромысло, тетива – центр тяжести, стрела – рычаг-плечо, которым стреляющий пытается перевесить цель. Стрела, преломляя тетиву, нарушает гераклитовскую гармонию взвешенного коромысла лука. Собственно, это нарушение – чистое выражение греха, который апостол Павел в Первом послании к Коринфянам определяет словами «Грех – жало смерти; а сила греха – закон». Очевидно, жало – это вертикаль глагольной стрелы, что, ломая тетиву пополам, полагает закономерную точку опоры для, буквально, рукотворного перевеса нерукотворной именной горизонтали мировой гармонии. К этому же относится схема Аристотелева силлогизма, где горизонталь коромысла лука – большая посылка, вертикаль рычага стрелы – малая посылка, отпуск тетивы по способу определения в целях смертоносного перевеса поражаемого объекта – вывод. И первым выводом в истории человеческого языка стало полноценно логическое суждение: Я-есть. Пытаясь перевесить мировую гармонию, логически рычаг глагольного перевеса разделен на вертикальный субъект и горизонтальный предикат. Грамматически эта структура предстает в триединстве субъектного глагола, копульного местоимения и предикатного наречия.
- Наречия? – Удивилась Варя. – А причём здесь наречие?
- Очевидно, что наречия – все эти «больше – меньше», «выше – ниже», «толще - тоньше», «лучше - хуже» - это не имена. Но что это? Откуда они? А это на самом деле наши оценки, что возникают по итогам сравнения одного с другим. А чтобы сравнить одно и другое, их надо вначале разделить, отделить одно от другого, соотнести на весах сравнения в опоре на критерий как центр тяжести. И как оценка, наречие – это результат вычитания одного сравниваемого из другого. Поставили ребенка и взрослого рядом, сравнили, вывели: один – меньше, другой – больше. А зачем сравнили – не спрошено.
- Но как – зачем? Для познания. Так в сравнении всё и познается.
- Ну, не всё. Так. Разное прагматичное знание. А мистическое знание? А как мы Бога познаем? Его-то с кем сравнивать? Если Он в себя весь мир вмещает.
- С дьяволом.
- М-да. Сидят Бог и дьявол на разных чашах весов, а мы гирьки подбрасываем – то на одну чашу, то – на другую.
Варя усмехнулась. Вася продолжил:
- Итак. Стрелец вставляет в горизонтальный лук имени вертикальную стрелу глагола. Место случки тетивы имени и стрелы глагола – это местоимение Я-есть. Преломляя стрелой тетиву, глагол поляризует имя на его части как существительное и прилагательное. Разделенные части имени входят в противостояние, подобно как входят в противоречие взвешиваемые на весах грузы, оказываясь по разные стороны от их центра тяжести. И, понятное дело, одна чаша перевешивает другая, выводя разницу доминирования одной крайности над другой. Далее следует предположить, что то, что получило перевес – это одна из половин расколотого имени. А именно небесная существительность, которая перевешивает земную прилагательность. Но, увы. Факт перевеса указывает на то, что самый способ взвешивания задействует земное тяготение, гравитационную силу главного физического закона. А это отсылает нас к Павлову пониманию закона как того, что дает греху силу как опору. А значит, ни о каком доминировании существительного Неба над прилагательной Землей и речи быть не может. Обе части разделенной горизонтали небесного Имени подвешиваются на вертикальном рычаге земного глагола. Стягивая стрелой переломанные ею части тетивы, глагол сжимается в тождественность родового признака, восходящего в господство над разделяемыми им частями имени как уже только его видовыми и потому противоречивыми отличиями. Родовой глагол перевешивает видовое имя. И отсюда мы выходим к различию двух парадигм – лука и стрелы. Спокойная гармония дуги стянутого тетивой лука как мера небесного имени – это мистическая парадигма нерукотворной Благодати. Её мистическое бытие содержит ипостаси Троицы – имя существительного Отца, имя прилагательного Сына и периферийно обнимающее их имя Духа, Имя как таковое. Напротив, беспокойный ритм перпендикуляра стрелы как меры земного глагола – это рациональная парадигма рукотворного закона. Его структура также состоит из трёх грамматических элементов – родового глагола, видового наречия и копульного местоимения Я. Они выступают своего рода пародийными дубликатами ипостасей Троицы. Глагол дублирует существительность небесного Отца, наречие – прилагательность земного Сына, местоимение Я – объемлющую полноту Духа. Тройственность этих частей речи сопряжена с триадой логических законов. Так, закон тождества блюдется глаголом в его тождественности родового качества, закон противоречия соблюдается наречием в его противоречивости видового количества, закон исключенного третьего исполняется местоимением Я, сцепляющего родовой глагол и видовое наречие. Понятно, что по имеющей вид стрелы оси случается всякое суждение. И основное, что осуществляет стрела суждения – это перевешивающее сравнение с целью выгадывания своего преимущества над осуждаемым суждение мировым объектом. Суждение – рычаг перевеса земного родового субъекта сравнения над его небесным видовым объектом-предикатом. Судящее перевешивание случается по способу перелома, разрывающего именной круг Неба и Земли, что, перекручиваясь, распадается в контраст полюсов родового сгущения субъекта и видового смещения предиката. Опять же такая полярность разницы тяжелого земного субъекта и легкого небесного предиката. И здесь звучит суждение типа «Земля тяжелее Неба». Вообще, всякое суждение – это суждение сравнения. И, прежде всего, в отношении предпочтения одного объекта сравнения другому: «Это яблоко больше того. Поэтому оно ценнее». Или: «Вложение денег в этот объект более рентабельно, нежели в тот». И это, конечно, прагматично с точки зрения здравого смысла. Но ведь не во всем мы руководствуемся здравым смыслом.
- Не во всем. – Убежденно подтвердила Варя.
- Вот. Есть вещи, не подлежащие сравнению. Мы их называемым любимыми. Любимая вещь не имеет цены. Она бесценна и несравненна. А сравнивать значит выгадывать. Выгадывать же значит вычитать. И в этой разности дуги именной гармонии и стрелы глагольного разделения, сравнения и подчинения одного другому мы имеем разность двух парадигм любовного сложения-собирания и выгадывающего вычитания. Греческий глагол «легейн», однокоренной «логосу», значит «собирать». Собственно, наше «слагать» имеет ту же морфологию. Словом, можно собирать мир как бы в ущерб себе, а можно, угождая себе, разбрасывать мир. У этих двух парадигм два предела. Собирание идёт в вечность и бессмертие. А выгадывание заканчивается смертью. В этом смысле можно критиковать психоанализ. Но в одном Фрейд прав, выделяя в человеке стремление к смерти, Танатос. Это только на поверхности выгадывание, стяжание наличного благополучия, материального могущества способствует упрочению наличного существования в пику смертоносному отказа от него. Но, прежде всего, жизнь имеет мистическое и соборное измерение. Жизнь там, где присутствует человеческое Мы. А там, где одно только Я, там смерть, какой бы горизонт материальной собственности оно собой не центрировало. Я вообще ничего вокруг себя не собирает. А только разделяет. Мир собирается вокруг Мы.
- Я согласна.
-М-м-м. Да. Здесь важно зафиксировать первое движение речи. Итак. Вначале мы имеем нерукотворное равновесие имени как напряженной тетивы. Равновесие горизонтальной тетивы имени нарушается, преломляясь вертикальной стрелой глагола. Глагол возникает из этого нарушающего равновесие одновременного разделения и схождения преломленных половин имени – небесного существительного и земного прилагательного. Преломление одного в два и их последующее сопоставление – составляющие сравнение. А глагол – это субъект сравнения половин имени как их единица измерения. Можно сказать, что глагол – это общий знаменатель существительного и прилагательного. А значит, то же, что и родовой признак. Здесь уместно снова вспомнить платоновский образ из «Тимея», где демиург, прекращая, перекрещивает круг и, вкладывая одну его половину в другую, получает квадрат. В нашем контексте изначальный круг – это нерукотворная гармония имени, чье рукотворное нарушение порождает квадрат глагола. Квадратура круга – это еще и глаголотура имени. Квадрат глагола позволяет получить числовое выражение соотношения малого круга существительного, уже как субъекта, и большего круга прилагательного, уже как предиката, в виде соотношения «прямой» меньшей стороны квадрата и его «кривой» большей диагонали, то есть в виде числа ;2. Возможно, здесь Платон зафиксировал начало математики, зачинаемой внутри сферы грамматики. А главное, что здесь математика дается в непосредственной функции сравнения, первейшим инструментом которого выступает число. Платоновская сцена наглядно показывает, сравнение дается в пересечении. Части круга не поддаются непосредственному сравнению. Сравнение опосредуется пересечением, которым синтезируется субстанциальный центр. И его всесторонней проекцией на линию круга и является квадрат, напряженный крестообразным контрастом вертикали единицы и горизонтали нуля. Крест такого контраста непрерывно блюдет наречное неравенство 1 ; 0. Или – что то же самое – форма важней содержания. Если вслушаться в звучание слова «наречие», то можно услышать какой-то нарост, некую накипь на собственно речи. Это похоже на то, как со временем нарастают качественные проценты на количество так называемого «тела кредита» при капитализме. Случаи нароста, накипи на чем-то изначальном – это то, что происходит во времени. И время здесь играет главную роль. Вот грамматика называет глагол временящим словом, Zeitwort. Но не меньшим Zeitwort является наречие с его «раньше», «позже», «вчера» и «завтра»: «вчера было меньше, завтра будет больше». То есть, сначала глагол производит временное событие, а потом уже наречие фиксирует меру изменения по способу сравнения того, что стало, с тем, что было. А первыми, уж, конечно, являются задающие этический порядок наречия типа «лучше – хуже». Эти «лучше – хуже» всё время чередуются с каким-то неимоверным постоянством. «Жить стало лучше», но «хуже, чем сейчас, никогда не было». Но абсолютное равноправие этих противоречивых посылов скорее говорит об изначальности их неопределенного равновесия.
- И мы должны понять, в чём оно держится? – Предположила Варя. – Да?
- Да. Потому что прежде, что стало лучше или хуже, есть нечто, что не становится не хуже и не лучше. То есть, то, что опять же бытийствует по ту сторону добра и зла.
- Значит, этические категории добра и зла – это такие категории, образованные от наречий «хуже – лучше». – Заметила Варя, помогая рассуждению Агошкина.
- Верно. То есть, не столько «добро – зло», сколько «добрее – злее». Сфера этического – сердцевина порядка сравнения. А оценочное суждение – идея всякого суждения. В этом смысле первым суждением было суждение Евиного прельщения тем самым яблоком с древа познания добра и зла. И здесь не важно, кем оно произведено – женщиной или мужчиной. Просто в библейской поэтике женское оказалось ближе к земной закономерности, нежели мужское, коль скоро превосходство формы-единицы оценки как в данном случае «прелести» над его содержанием – суть закона.
- Здесь мужчина просто оказался наивнее женщины. – С улыбкой иронично изрекла Варя.
- Вроде того. Ну, а что с ребенка взять? – Интонационно вторя Варе, согласился Вася. – Тем самым, дело не в яблоке, яблоко – повод. А дело – в некоем поверхностном блеске, который блеснул в глазу Евы, прельщая её избранным плодом посреди прочих как уже менее ценных. Это блеск рифмуется, очевидно, с зеркальным блеском, которым, например, прельщается царица в пушкинской сказке, где зеркало внушает ей то, что она «всех на свете милее, румяней и белее». И прав тут один французский психоаналитик Лакан, который ввел нулевую стадию зеркальной идентификации…
- Я поняла. – Резко вмещалась Варя. – Иначе говоря, Ева прельстилась не столько яблоком, сколько собой, отразившись в блеске блеснувшего своим спелым бочком яблока…
- Мг. И этот зеркальный блеск своим острием рассек Еву, заодно отсекая её от Адама, к которому она может обратиться уже как к другому с предложением в отдельности сделать то же, что уже в отдельности сделала она. Кстати, здесь фиксируется глагольная граница перехода из одного состояния в другое, собственно, из вечности во время. Правда, Ева тут не первая. Вначале она сама является объектом искушения, звучащего в череде побудительных глаголов, обещающих, что если вкусите яблоко, то будете, как боги. Рассмотрим высказывание дьявола – этого первого логика. А его посул – условное суждение: «если сделаете то-то и то-то: «вкусите яблоко», то станет вам лучше, чем было: «глаза откроются», «будете, как боги, знающие добро и зло» и так далее». Характерны элементы условного суждения: антецедент, условие – глагол, а консенквент, следствие – наречие. Уже говорилось, что суждение действует, как рычаг перевеса субъекта над предикатом. Таким рычагом оказывается глагол, который, разрывая единое имя, подвешивает его в зависимость, выражаемую наречием в том, что «это ставшее лучше, чем то бывшее». Субъектный, действующий, априорный глагол и предикатное, производное, опытное наречие выступают в связке как рефлексивный субъект и зеркальный объект. В сущности, вся эта библейская сцена – это сцена синтезирования «Я» в восхождении по вертикали доминирования над его же «есть». И сцена эта показывает, что рукотворно глагольное Я уже отдельных Адама и Евы извлекается из нерукотворного именного Мы еще единых Адама и Евы по способу его подвешивания в выгоду наречного преимущества земного Я-субъекта над небесным Мы-предикатом.
- Можно сказать, что наречие – это нарост зеркального отражения субъекта над его бытием. – Предположила Варя.
- Это такая действенная иллюзия, которая пытается захватить в свой водоворот объекты всего мира. Её мера - единица как разница отличия Я от мира. И отсюда вся арифметика объектного отношения субъекта к миру, всё время делящего мир на единицу своего Я-есть. Но вернемся к нашей грамматической структуре суждения. Итак, здесь три элемента – глагол тождественности, местоимение отношения, наречие противоречия. До этого говорилось, что они выступают пародийными дубликатами предвечно троичного имени. В случае этой пародии небесная существительность достается глаголу, земная прилагательность – наречию, периферия их мистического единства – очевидности местоимения как центра соотношения. Ключевая подмена – последняя. Поскольку рукотворный центр в своей функции организационной систематизации стихии жизни пародийно замещает нерукотворную периферию её мистического начала. Факт такой пародийности легко входит в очевидность в простом опыте некоего поэтического изъятия себя из ландшафта, ущерб от которого действительно весьма незначителен. Организационная централизация значима только в отношении человеческого сообщества. В смысле, там, государства. А для природы она никакого значения не имеет. У неё какие-то свои организаторы. Природа нашим планированием не регламентируема. То у нее дожди, то засуха. Особенно это чувствуется здесь, в деревне. В отличие о города. В городе природы как будто вовсе нет. Кстати, стихия природной жизни родственная природе мысли. Только здесь её в полной мере привольно. И я думаю, что мыслителю стоит жить в деревне. Деревенский ландшафт, ширящийся горизонтом непосредственной близости Неба и Земли, впрямую являет зыбкость оснований машинерии централизующего расчета. Как сказал бы Хайдеггер. – С усмешкой заметил Агошкин. – Я с удивлением обнаруживаю, как далеко от этого кроткого движения жизни шум города, с которым индустриальные молоты куют военную мощь государства. Вот тут порой приедет очередной начальник из города, выступит на колхозном собрании, накидает камней требований и угроз, взбудоражатся по воде деревенской жизни круги, захлестнут берег. А потом всё успокаивается и вода возвращается в свои берега. Ничего с этой деревенской вечностью не поделаешь: утром петухи кричат, вечером коровы мычат – столетиями изо дня в день одно и то же.
Слова Васи горчили иронией. Через паузу он встрепенулся:
- Ладно. Небольшое лирическое отступление. Продолжаю. Что мы ищем? Мы хотим понять, как круг имени распадается в крест суждения. И каковы обстоятельства для обратного хода? А так же, как всё это формализуется? Трансформация круга в крест случается как перевес нагружаемой земной тяжестью крайности над крайностью небесной легкости. Понятно, что перевес нерукотворной гармонии земной тяжести и небесной легкости в выгоду наречного доминирования одного края над другим озабочен страхом перед лицом смерти, непрерывно мерцающей на периферии существования. Перевес, например, предстает в условном суждении, в котором мы малым усилием нажатия глагольного антецедента выгодно выводим величину наречного консенквента по формуле: если глагол, то наречие. То же самое потом происходит в Аристотелевом категорическом силлогизме, где несущая тождественный субъект меньшая посылка перевешивает большую посылку, исполненную противоречивым предикатом. И вывод – это опять же выгода наречного перевеса самотождественной единицы глагольной разности над противоречивым нулём именной гармонии. Отсюда еще одна формула. Сжатие имени глагольной единицей производит его наречный разрыв. К этому можно подверстать еще одну системную связь категорий: реальное – воображаемое – символическое. И тогда: воображаемое сжатие глагольной единицей реального имени разряжается символическим разрывом в наречную разницу. Отсюда возникает ключевая пара: воображаемое сжатие – символический разрыв: сжали виноградину и её разорвало. Или: тождественность воображаемой единицы измерения – противоречивость символического объекта измерения. А значит: схема условного суждения как всякого суждения: если тождественность, то противоречивость. Символическая противоречивость несома самой воображаемой тождественностью. Умозрительная тождественность единицы-субъекта содержит в себе противоречивость нуля-объекта. А еще: воображаемая предпосылка тождественной субъекта-формы разрывает мир в символическое противоречие объекта-содержания. До этого говорилось о двух парадигмах – собирания и вычитания. Собирание – это включение себя в мир на правах периферийного предиката. Вычитание – исключение себя из мира в рефлексивном самоотношении к воображаемому центру мирового горизонта. Центр потому и воображаемый, что является предметом умозрительной рефлексии.
- Значит, есть периферия собирания и центр разрывающего вычитания?
- Именно. Круговая периферия и централизующий крест. Именное собирание в вечном смещении на предикатную периферию и глагольное вычитание по способу рефлексивного воображения субъектного центра, столь же бесконечного по причине чистой иллюзорности. Экономически это проецируется в пару дара и обмена. Собирание – это и есть дарение. Собирать значит дарить. Всякий дар слагает дарящего и одариваемого, соединяя их причащающим друг к другу подарком. Вещь как дар собирает причастников дара в единый круг. Собирая воедино людей, вещь мира и сама собирается. Напротив, обмен – это вычитание. Вычитая, обмен обособляет обменивающихся в противоречие сторон, на которой каждый – при своём частном интересе. И в соответствии с противоречием меновых сторон обмен разрывает вещь-дар в вещь-товар. Тем самым вычитающий свою выгоду обмен разрывает вещь мирового дара. Коль скоро речь идёт об арифметических операциях сложения и вычитания, применим эту арифметическую метафору. Здесь пригодно одно правило арифметики. «От перестановки членов сложения их сумма не меняется». Но от перестановки членов вычитания сумма меняется. Применим эти правила к контрасту дара и обмена. Дар слагает своих предикатных причастников в неизменность собранности гармонии Неба и Земли. Обмен вычитает своих субъектных участников в изменчивость нарушения баланса Неба и Земли. Все это представимо в неких формулах. Дар сбывается по формуле: Небо + Земля = Земля + Небо. Формула обмена: Земля – Небо ; Небо – Земля. Равность в случае дара выражает неизменность гармонии. Неравность обмена обозначает нарушение измены ей. Но у всякой неравности две стороны – превосходство избытка и унижение недостатка. Спрашивается: можем ли мы однозначно присвоить эти полярности сторонам порядка вычитающего обмена? Я думаю, что теперь – да. Чаша весов порядка вычитающего обмена, нарушающего даровое равновесие Неба и Земли, не меняющей суммы своего сложения от перестановки, склонена в пользу разности Земля – Небо за счет ущерба разности Небо – Земля. Или: Земля – Небо ; Небо – Земля.
- Небо от обмена терпит ущерб, - положила Варя.
- Другими словами, силлогизм обмена всё время выводит выгодное преимущество Земли над Небом, непрерывно вычитая конечную Землю из бесконечного Неба. Но Небу от наших земных вычитаний ничего не делается. Что может сделаться небесной вечности от выкрутасов земного времени?