***
Саше Казмину из Екатеринбурга посвящается
Потрясающая новость! Родителей Лены от работы посылают в Нижний Тагил, в длительную командировку. Неделя на сборы.
Надавав Лене целый грозбух наставлений и энную сумму денег, родители укатывают в далекий индустриальный русский город, поднимать там тракторостроительную отрасль экономики страны.
Лена остается одна. Совершенно. И на следующий же день промозглым февральским утром Лена приехала в институт, написала заявление на подоконнике и отдала бумажку декану. Декан подписал заявление у Лены на глазах. Лена попрощалась, уходя, декан ничего не ответил.
Лена пришла на остановку, села в троллейбус и приехала домой. Дома было пусто и полный бардак, как это всегда бывает после сборов в дальнюю дорогу. Родители уехали надолго, но пообещали Лене взять ее к себе на каникулы…
В институте Лене дали бегунок, но она и не собиралась его подписывать. Разберутся и так, справедливо решила Лена, и оставила себе «на память» студенческий билет, сам по себе – ценный предмет.
«Что же делать-то теперь? Перед родителями стыдно, но голова дороже… Не сошелся же свет клином на этом ужасном институте. Еще день в нем – и без возврата поехала бы крыша. Вчера ясно чувствовала, как стены шептали: «Прочь от сюда!» и метали в голову миллионы микроскопических иголок.»
«Так, где-то там был бабушкин коньяк?» Лена нашла его, позвала в гости Галю и они вдвоем отметили Ленину свободу и отъезд родителей.
Несколько дней Лена наслаждалась своей свободой. Она слушала старые обсыпающиеся кассеты на двух агрегатах под названием «Вега», соединенных между собой черным шнуром. Гуляла по серым каменным дворам. Ночи напролет смотрела свои видео-кассеты на громадном видике «Тошиба» и читала свои стихи, которые никак не могла вспомнить, что написала сама.
Наконец она поехала в город, увидела на проспекте афишу Б.Г. и купила билет. Еще тогда же рядом с афишей она увидела рекламу курсов английского с нуля. Она всегда хотела знать этот язык, на котором писали свои песни и пели их Стинг, Дэвид Боуи, Кэт Буш, Битлз и чумовая девушка из Исландии по имени Бйорк. Лена записалась на курсы и стала ходить на них в ожидании концерта. Английский язык ее захватил и очень увлек. Когда она пыталась говорить на нем, то ее не покидало чувство, что мозг ее как-будто переключили со сложной запутанной схемы соединений и подсоединили напрямик к пониманию смысла речи двумя надежными простыми клеммами. Только произношение сразу смешило и затрудняло, но скоро это прошло.
Преподавательница частных курсов оказалась работающей в инъязе и, так как Лена делала определенные успехи в обучении, она предложила Лене поступать в инъяз и обещала даже помочь ей в этом. Лене эта идея и предложение очень понравились и она согласилась.
Так шло время. И вот…
***
Солнечным весенним вечером, на троллейбусе, в окружении нарядной молодежи, едущей туда же, она прибыла к своему бывшему институту и с наслаждением прошла мимо, свернув к ДК. Конечно ей было не по себе идти одной на концерт. Но что делать? Её подруги не знали, кто такой Б.Г.
Лена подошла к фонтанам, на бордюрах которых не было свободного места. Садящееся солнце светило прямо в глаза. Лена отвернулась от солнца ослепленная на минуту… Чуть не задавил подкативший джип. Кто-то сзади взял Лену за плечё. Лена обернулась. Яркое солнце слепило глаза.
Голос:
- Девушка, осторожней!
Лана закрылась рукой от солнца. Перед ней стоял высокий блондин с голубыми глазами лет двадцати:
- Машина. Что – под кайфом? Не видишь?
- Солнце, - пролепетала Лена.
- А. Да. Ну, чё, меня Саша зовут, а тебя?
- Лена.
- Понятно. Гребня слушаешь?
- Кого? А… Да.
- Продвинутый мужик. А ты откуда?
- Я?.. Местная…
- Да? А я из Свердловска, то есть Екатеринбурга, проездом тут. Завтра утром – самолет.
- Да?..
- Ну, чё, пошли что ль во внутрь?
- Пошли.
***
«Мы стояли на плоскости с переменным углом отраженья,
Наблюдая закон, приводящий пейзажи в движенье,
Повторяя слова, лишенные всякого смысла,
Но без напряженья, без напряженья.»
«Под небом голубым есть город золотой
С прозрачными воротами и яркою звездой.
А в городе том сад, все травы да цветы,
Гуляют там животные невиданной красы.»
«Полковник Васин приехал на фронт
Со своей молодой женой.
Полковник Васин созвал свой полк,
И сказал им: «Пойдем домой.
Ведем войну уже 70 лет.
Нас учили, что жизнь – это бой.
По новым данным разведки
Мы воевали сами с собой.»
***
Вечером после концерта они расстались. Но уже через три дня из Екатеринбурга пришло письмо:
«Сестра, здравствуй сестра
Нам не так уж долго
Осталось быть здесь вместе
Здравствуй сестра
Когда мы глядим на небо откуда должны придти звезды
Когда мы глядим на горы откуда должна придти помощь
Ни новое солнце днем ни эта луна ночью
Не остановят нас, не остановят нас
Сестра, дык елы-палы, здравствуй сестра
Нам не так уж долго
Осталось быть здесь вместе
Здравствуй сестра
И когда мы приходим, мы смотрим на небо
Мы смотрим на небо, мы смотрим в него так долго
Источник teksty-pesenok.ru
Может быть эта картина иллюзия и картина
Но может быть это правда, скорее всего это правда
Сестра, дык елы - палы, здравствуй сестра
Нам не так уж долго
Осталось быть здесь вместе
Здравствуй сестра
Попытайся простить мне что я не всегда пел чисто
Попытайся простить мне что я не всегда был честен
Попытайся простить мне - я не хотел плохого
Ведь я не умел любить но я хотел быть любимым
Сестра, дык елы-палы, здравствуй сестра
Нам не так уж долго
Осталось быть здесь вместе
Здравствуй сестра.»
***
«Когда отряд вошел в город
Было время людской доброты
Население ушло в отпуск
На площади томились цветы
Все было неестественно мирно
Как в кино, когда ждет западня
Часы на башне давно били полдень какого-то прошедшего дня
Капитан Воронин жевал травинку
И задумчиво смотрел вокруг
Он знал, что все видят отраженье в стекле
И все слышат неестественный звук
Люди верили ему, как отцу
Они знали, кто все должен решить
Он был известен как тот, кто никогда не спешил
Когда некуда больше спешить
Я помню, кто вызвался идти первым
Я скажу вам их имена
Матрос Егор Трубников
И индеец Острие Бревна
Третий был без имени,
Но со стажем в полторы тыщи лет
И прищурившись, как Клинт Иствуд
Капитан Воронин смотрел им вслед
Ждать пришлось недолго
Не дольше, чем зимой ждать весны
Плохие новости скачут, как мухи,
А хорошие и так ясны
И когда показалось облако пыли
Там, где расступались дома
Дед Василий сказал, до конца охренев
"Наконец-то мы сошли с ума"
Приехавший соскочил с коня,
Пошатнулся и упал назад
Его подвели к капитану и вдруг
Стало ясно, что Воронин был рад
И приехавший сказал: "О том, что я видел,
Я мог бы говорить целый год,
Суть в том, что никто кроме нас
Не знал, где здесь выход,
И даже мы не знали, где вход"
На каждого, кто пляшет русалочьи пляски
Есть тот кто идет по воде
Но каждый человек, он - дерево
Он отсюда, и больше нигде
А если дерево растет, то оно растет вверх
И никто не волен это менять
Луна и солнце не враждуют на небе
И теперь я могу их понять
Наверное, только птицы в небе
И рыбы в море знают кто прав
Но мы знаем, что о главном не пишут в газетах
И о главном молчит телеграф
И может быть тот город назывался Мольпас
А может быть Матренин Посад
Но из тех, кто попадал туда,
Еще никто не возвращался назад
Так что нет причин плакать,
Нет повода для грустных дум
Теперь нас может спасти только сердце,
Потому что нас уже не спас ум
А сердцу нужны небо и корни
Оно не может жить в пустоте
Как сказал один мальчик,
Случайно бывший при этом:
"Отныне все мы будем не те"
Лена ответила:
«Ветер туман и снег
Мы одни в этом доме
Не бойся стука в окно-это ко мне
Это северный ветер мы у него в ладонях
Но северный ветер мой друг
Он хранит все что скрыто
И он сделает так что небо
будет свободным от туч
Там где взойдет звезда Аделаида
Я помню движение губ
Прикосновенья руками
Я слышал что время стирает все
Ты слышишь стук сердца - это коса
нашла на камень
И нет ни печали ни зла
Ни гордости ни обиды
Есть только северный ветер и он разбудит меня
Если взойдет звезда Аделаида.»
Потом Лена спросила: «Саша, а как это – кайф? Помнишь, ты говорил тогда, перед концертом, когда проехала машина. Саша, я не знаю, расскажи? Саша! Мне плохо! Тоска!»
Саша ответил: «Ты что, никогда снотворным не долбилась? Ну, это, знаешь, если взять таблеток штук шесть съесть, то будет классно сразу, потом – заснешь. Только я тебе не советую этого делать. Лучше кури или водки выпей. Потому что потом и уколоться захочется.
«Здесь темно, словно в шахте, но ушли все, кто мог, что-то рыть;
И когда ты выходишь, ты видишь, что это не смыть.
И ты хотел бы быть вежливым, только оборвана нить;
Да и что тебе делать здесь, если здесь нечего пить.
И ты гложешь лекарства, как будто твердый коньяк;
И врачи, как один, утверждают, что это - голяк.
И директор твоей конторы, наверно, маньяк:
Он зовет в кабинет, а потом говорит тебе: "ляг".
Он слыхал, что отсутствие ветра - хорошая весть.
И ты плывешь, как Ермак, но вокруг тебя ржавая жесть.
И ты как мальчик с пальцем, но дыр в той плотине не счесть;
Но почему ты кричишь, когда мы зовем тебя есть?
И в бронетанковом вальсе, в прозрачной дымке берез,
И твой ангел-хранитель - он тоже не слишком тверез;
И вы плывете вдвоем, шалея от запаха роз,
Но никто не ответит, потому что не задан вопрос.»
***
Лена отложила письмо в сторону, посмотрела в окно. «Боже! От чего тоска-то такая? Где там это снотворное? Его у мамы пачки три и все начатые.» Лена пошла на кухню, налила стакан воды из крана, выдавила в ладонь шесть бледно-зелененьких дражинок, засыпала их в рот (горечь-то какая!), запила из стакана и подошла к окну. Ничего. Пошла в зал, включила телевизор.
И вдруг – передача «Знания-школа» стала безумно интересной, экран струящимся, а звук – далеким, как запредельное эхо. Лена прилегла на диван, закрыла глаза и…
Увидела безликое лицо с единственным глазом во лбу, потом какая-то страшная старуха что-то ей прошамкала, а потом был взрыв красок, молниеносно меняющихся образов и картин, многочисленные голоса со странными фразами, которые составляли единую целую поэму; и над всем этим Анна Герман пела: «Всего один лишь только раз цветут сады в душе у нас. Всего лишь раз. Всего лишь раз». Потом Лена заснула.
***
Лена написала об этом Саше.
Саша ответил: «Скажите, этот человек умер своей смертью? – Нет, у него был врач» - (лопата – шутка значит).
Помог страждущей на свою голову. Я себе никогда этого не прощу, что написал тебе про эти чертовы колеса! Брось – дурное! Я, вот, книжку читаю, Кьеркегора, интересно. Сижу вот тут, яблоко жру, майку классную сделал с надписью, скоро опять на концерт пойду, а потом вообще уеду. Жизнь! А ты возьми, прикинься тоже как-нибудь прикольно, сходи куда-нибудь, что ты всё ноешь.
Лена: «Ты уезжаешь? Куда?! А когда вернешься? Саша! Мне будет скучно без тебя, Саша! Приезжай ко мне!»
Саша уже не ответил.
***
Лена достала Кьеркегора и прочитала его. Там что-то говорилось о том, что реальность лишь иллюзорное отражение чего-то настоящего, что находится где-то «там», а не здесь.
«А где? Как это – всего лишь отражение? О чем это он? У кого спросить? Там еще что-то про Бога…»
В этот день на улице ей подарили Евангелие какие-то «Гедеоновы братья». Вспомнились стояния с крестной в церкви. Почитала Евангелие, ничего не понятно.
Письмо пришло!
«Я уже приехал из Новосибири. Чуть меня там не похоронили, уф… Так всё болит, по вене бы пустить сейчас…»
Лена:
«Саша! Ты что? Что с тобой?! Ты колешься?! Саша! Ты так долго не писал! Мне скучно без тебя, Саша! Не надо «по вене», лучше послушай:
Он пришел домой,
Он открыл обшарпанную дверь ржавым ключом
И снял промокшие ботинки,
Бросил шапку в угол,
Повесил старый черный плащ на крючок
И упал на коленки.
Помолился, крестясь.
Коснулся лбом грязного пола,
Вздохнул и встал,
По телу пробежала липкая дрожь,
И захотелось укола.
Но в доме было пусто и холодно,
Он стащил с ног носки и положил на стол их,
Потом нервно расстегнул пуговицы
На сырой рубашке.
Одна вырвалась и укатилась под половицу.
Он не стал наклоняться,
Махнул рукой и пошел в комнату
по длинному коридору.
Там, в конце коридора большая конура,
В ней иногда собирается детвора
От пятнадцати до двадцати пяти лет,
Но сейчас там никого нет.
Он зашел и наткнулся на кровать,
Хотя хорошо помнил,
Где она должна стоять.
На ней он не раз забывался
В насильственных снах
С открытыми глазами,
С ненужным, сброшенным на пол одеялом.
Сейчас он был слаб и голоден,
У него взрывались суставы.
Плащ промок,
Рубашка прилипла к холодным грязным костям,
Обтянутым кожей.
Он не удержался, упал и подумал:
"Ну что же это, что же?!"
Долго не мог успокоиться, но вдруг вспомнил:
"Она уже покойница!"
Подхватился, в голове зашумело,
Темнота превратилась в красные кольца.
Пришлось искать спички и блюдце со стеарином.
Он полез вдоль стен,
Помня, что там где-то есть тумбочка -
Ящик с картиной,
Которую ему подарил один художник,
Не пожелав продать мещанину.
На пластмассовом синем ящике он нащупал прутья,
А в них злое, но теплое существо:
"Слава богу! Живая! Чего же ей дать?
Да что в самом деле она! - Я ведь тоже голодаю!
Пошла она к черту! Проклятая крыса!"
Он подполз к кровати, содрал с себя
сырую рубашку
И грязные штаны, лег и с головой укрылся.
Под одеялом было неуютно и одиноко,
Не хватало подушки, и вспомнилась
старая подружка.
Мокрые длинные волосы не успели высохнуть,
Облепили нос и щеки, щекотали по носу.
Скоро он заметил, что ему сильно болит живот
И давно уже. Он громко застонал,
Подтянул колени к холодной грудной коже,
Простонал еще раз, еще глуше,
Но плакать больше не мог, не было сил уже…
…А над ним стояла она и озаряла собой серую,
В черных подтеках конуру, и слёзы её катились на его кобуру…
На его шлем и латы, забытые доспехи сраженного солдата.
Его ангел-хранитель покинул его, но она стояла над ним,
Она его спасала. И спасла бы, но он заснул. И её не стало…
- Саша! Когда ты приедешь ко мне?!
Я прочитала Кьеркегора. О чём он? Что это за отражение? А что же тогда реальность?
Саша:
- Ну, ты как-будто Гребня не слушала, он же буддист, там всё подробно про это описано. Откуда ты вообще такая взялась, «чистенькая»? Стихи она, видите ли, сочиняет. Я не колюсь, завязал, а ты лучше на себя посмотри, улитка. Да ты, небось, и не трахалась еще ни разу, а? Хочется, небось, дурра?
Лена:
- Саша! Ты что, обиделся на стих? Так это я не про тебя. Это я еще раньше сочинила, просто жалко мне таких людей, они, ведь, мучаются, а сами хорошие. Гребень – буддист? Я не знала. Саша, а чем ты там таким занимаешься, что тебя там так… в Новосибири… У тебя, наверно, все альбомы Гребня есть? А у меня нет. А давай, я тебе кассеты пришлю, а ты запишешь? Саша! Когда же ты приедешь?...
Саша:
- Украдут твои кассеты на почте. Я скоро, летом, в Сочи полечу, давай со мной, тогда и кассеты будут. А занимаюсь я много чем…
В основном торгую одеждой, знаешь, может… «Карден», «Нино Ричи»…
***
В переходе Лена купила у буддистов, как она тогда думала, Багавад-Гиту и вгрызлась в неё, как книжная тля. Там было всё: и про «отражение», и про то, как его преодолеть посредством медитации. Потом она услышала слово «Дзэн» у Б.Г. И в журнале «Наука и религия», который она выписывала еще со школы, прочитала про дзэн. Очень впечатлил её этот буддийский бред. Там же она прочитала, что православные монахи в монастырях тоже медитируют, только по Евангелию, прочитала эту технику.
Всё это привело Лену к мощному филосовско-мировоззренческому шоку. И она решила «помедитировать». «В православной технике», так как была всё-таки крещеной во младенчестве православной. Чтобы заглянуть в «настоящую реальность» и хоть немного попытаться «приблизиться» в Богу, который, «как оказалось», был не где-то там далеко, а здесь, в её сердце – светлая и вечная частичка Бога – её, Ленина, душа.
Три дня она истово и искренне каялась, читая Евангелие, как репортаж с горящих событий. Такой была «православная техника» «по журналу». Очищение через покаяние – так она называлась. Правда, Лена не знала – как долго нужно каяться и в чём, но добросовестно изводила себя с утра до ночи голодом и Евангелием. В результате она даже пришла к выводу, что она «всё врет», как в песне «Аукцыона»… И вот, к концу третьего дня, совершенно изможденная и опустошенная, она легла и подумала: «Пока ничего, что ж надо продолжать… Сейчас… Сейчас… вот только полежу немножко, устала, а, может, подышать, как кришнаиты, и «успокоить» мысли»? Не получится… Ну, хоть попробую…» Лена глубоко вздохнула три раза и………………….
«А-ах!!! Что это?! Какой Свет! Свет!!! Какой покой! Покой…, как в детстве, у мамы на руках… Так вот оно – как! Как всё понятно! Всё, всё понятно!... Свет!...
Ой, Боже мой! Это же… блаженство! Как должно быть, когда… Господи, неужели у меня получилось?! Получилось! Боже! Значит, Бог рядом! Нет! Страшно!...»
Лена открыла глаза – Свет вспыхнул, на долю секунды озарил комнату и исчез. Осталась тишина, та Тишина – после Покоя. Лена лежала, как зачарованная, и не верила себе. Потом она заснула.
Утром она пошла в магазин и по дороге чувствовала, что вокруг огромный храм, а люди – маленькие-маленькие, такие, что собрала бы всех и обогрела на груди. Совершенно чётко Лена видела, что встречные люди тепло и с добром улыбаются ей. И в магазине все рады ей, все добрые, все родные…
Однако, к вечеру всё закончилось, прошло, исчезло, как летнее облачко. Снова опустилась ночь, а с нею – тоска.
Лена села писать Саше. Она описала всё, что с ней произошло, не подробно, а в общих чертах, как-то невозможно было об этом подробно написать. Ну, невозможно.
Саша ответил:
- Кончай ты свой ****еж, он, впрочем, наглый очень.
Лена подумала:
- Стихи…
И из Лены полились стихи:
(автор Екатерина Усович)
«Половина»
Я сижу в полусознаньи, полузрением глядя.
Полу я дышу дыханьем, в полу жизни находясь.
Полу знающие люди полу грамотно нудят,
Полу зреющие мысли на под бреюще летят.
Полу светлым воскресеньем выйду я в пол ночный мир.
Я куплю бхагавад гиту – полу верия кумир.
Полу знанием мерцая, полу я её прочту.
О спасении мечтая, полу я её учту.
Полу встанет вдохновенье, полу есть во мне талант.
Полу Богово созданье, полу ада я гигант.
«Еда»
По земле двигаются люди…
Они разговаривают, они суетятся,
Они в серых сотах, как черви, гнездятся.
Они упираются, они размножаются,
Они умирают и снова рождаются.
За стенкой орет бедный мамин ребенок.
Он вырос давно из замшелых пеленок,
Он вышел на крышу, увидел луну,
И понял в экстазе идею одну.
Земля – это шарик, а люди на нем –
Смешные детали с библейским огнем.
Они упираются, они размножаются.
Они в совершенстве едой усложняются.
Еда – это символ, движения знак,
Не влезет в сознанье ребенка никак, -
Как цель и как средство, как дьявол и Бог.
Ребенок глядит, как Будда, на восток.
Он хочет понять, почему без еды
Не могут цвести совершенства сады.
«Я ехала»
Я ехала домой, мне ветер развевал косицы.
И мне хотелось не с собой о всём-о всём договориться.
Я ехала через леса, канавы, пашни, реки, сёла,
Мне ветер сказку напевал веселый:
«Забудь, что было, не гадай, что будет,
Ты едешь, а от куда и куда – об этом Бог рассудит.
Ты едешь тайно и давно, ты продвигаешься в экстазе,
Дрожит оконное стекло, и где-то топят душу в унитазе.
Но, может быть, и не туда ты едешь этим светлым полднем,
Быть может даже города не превратятся в катакомбы».
- Но в чем секрет? – спросила я смеясь, -
Мне ветер щекотал за ушком.
- Секрета нет, - ответил ветер, торопясь, -
- Ты – Божия игрушка.
Я и природа
Я недостойна быть одной,
Я недостойна стать природой.
Я в этом храме заводной кажусь,
Немытою уродой.
Меня пугает простота
И высота ее строений,
Меня сковала суета
И блеск фальшивых вдохновений.
И я предать могу ее,
Увидев в поле человека.
В своей каморке я сижу,
Но я шагаю в ногу с веком.
Что может быть глупей меня?
С каким в природе проявленьем
Сравнить возможно два рывка –
Один – в экстаз, другой – в забвенье.
В лес и в поле не хожу,
В окно любуюсь я погодой.
Пролетарская
Я – большой пролетарий,
Я над всем пролетаю,
А все мне машут руками
И кричат: «Привет!»
Но я никого не замечаю,
И никому не отвечаю,
Я, молча, над всем пролетаю,
Тая пролетарский ответ.
Ответ будет прост, я знаю,
Ведь не зря я – большой пролетарий.
Я стану служить на вокзале
Одной из пересыльных планет.
Я буду объявлять рейсы
Расписания движения душ,
Я буду потрошить их кейсы
И водить их в небольшой душ.
Но, кажется, и там я долго не задержусь.
Человек Дормидонт
Идет начальник всех начал,
На воздух вывихнув каленки.
Он матом счастливо кричал,
Размазывая кал по стенке.
Он мне грозил согнуть в …
И я, как мумия, стояла.
Гудет он в желтую дуду,
Не замечая, как сияла
На небе полная луна,
И, как светил-ов хоровод
На нас глядел, разинув рот.
Теперь идет он по двору,
Наверно, не здоров, не весел.
Он ненавидит детвору,
Портянки он сушить повесил.
Они висят, как флаг времен,
И он идет, как жизнь, умен.
Он смотрит свысока на нас,
Его сияет мутный глаз.
Его нечистые штаны
И стрижка а-ля-зек с пробором
Моей луной освещены,
Обнесены большим забором.
Чтоб перелезть его нужна
Неиссякающая сила
И кладезь крепкого ума,
Настоянного в лучших винах.
Я «провела» его «ан-фас»
И мой угас, безумный глаз.
Стремленье
Я лежу на самом дне,
Томно плавником качая,
И мечтаю о волне,
Запивая чашкой чая.
Кто подбросит вверх меня?
Кто расправит мои жабры?
Заглотить готова я
Два десятка дирижаблей,
Чтоб подняться вверх к луне,
Разорваться там на части,
И в космической потьме
Раствориться в душ ненастье.
Там летают, хохоча,
Ведьмы в мётлах кучерявых,
Души йогов мчат стрелой,
Храмы тел забыв дырявых,
К далям невообразимым.
Я сижу на мать-Земле
Бесполезной образиной.
Середина мая
Это середина мая!
И ничего не происходит!
Я бреду, сумой качая,
Людей работа хороводит.
Закат, рассвет, растут деревья,
Пространства нет, угасло время.
Закат, рассвет, встаю, ложусь,
Себе я призраком кажусь.
Я существую лишь в стихах,
Они плывут, меня включая,
И не подвластны мне вполне,
Они плывут волной впотьме,
И дней моих не замечая,
И я бреду, сумой качая,
И что-то серо стало мне…
Относительность
Пустыня жизни расстилалась
Мрачным бесконечным мирозданьем,
А в моем городе в домах зажглись огни.
Теперь я ощущаю мир с секундным опозданьем,
Но этого достаточно, чтобы утратить непосчитанные дни.
В моих волосьях где-то затерялась четкость жизни,
В моей одежде появились дыры забытья.
С таким имуществом ушла б я к черту на кулички,
Но не пускает относительность моя.
Уединение
Я так хотела, так ждала уединенья
В келье дикой,
Я проросла там бледной земляникой.
Презрев презренные дела,
Святую книгу завела.
Я там сижу в пыли бумаг
И в центре храма мирозданья,
Моё подгнившее сознанье
Стучит извилиной в висках:
«Пойди, пойди, моя любовь,
Найди эленема коробку –
Увидишь божию коровку
И Кришну в голубых трусах».
И будет нам неведом страх,
И будем рады мы друг другу.
Найдет там друг свою подругу
И бог у них пребудет третьим,
Любовь подарит детям этим,
А мне коробки не подаст…
Самовлюбленный…
Пророчество
Я идиотка! Я торчу!
Я в небе в валенках лечу!
Меня подвел и свел с ума
«Спаситель мира» сатана!
Он увлекается от скуки
Опаснейшей из всех наукой.
От скуки он меня подвел,
От скуки бросил и ушел.
Я идиотка! Я торчу!
Я в космос голая хочу!
Я там схвачу за хвост комету
И напою ей песню эту.
Потом она, задравши хвост,
Меня притащит на погост.
Я там очнусь от кайфа-сна,
Приближусь к Богу на минуту,
И в теле вновь найду каюту,
Кто это будет? – Он?.. Она?..
***
Стихи привели душу в смятение.
Чтобы успокоиться, Лена уехала к Бабушке в Б. Перед поездкой ей приснился сон: на Лену с горы катятся два автобуса, но она от них уворачивается. Еще: Лена летит высоко над землей, на которой осень. Все золотое, оранжевое, красное – красиво. И вдруг – впереди за земле зима, все серебряное и бриллиантовое, еще красивее. Но Лена долетела до границы осени с зимой, а дальше – не смогла, как-будто на стену наткнулась. Вот такой сон.
У бабушки она нашла элениум. Съела пачку, этого показалось ей мало, она съела еще восемь штук пенталгина зачем-то…
Потом, спустя некоторое время, она узнала от Саши, что это смертельная доза, а пенталгин что-то вроде противоядия. Возможно, пенталгин её спас. Сон оказался в руку.
***
Пришло лето. И Саша улетел в Сочи.
«У дядюшки Томпсона два крыла,
Дядюшка Томпсон не птица,
И ежли мы встретим его в пути,
Должно быть, придется напиться.
В руках у него огнедышащий змей,
А рядом пасутся коровы,
И ежели мы не умрем прямо вот сейчас…
………………………………………………
То выпьем и будем здоровы».
***
От этой новости у Лены пару дней «сияло в глазах»…
На третий день она не выдержала и позвонила Гале. Галя, как истинная верная подруга, выслушала Лену, искренне ей посочувствовала и предложила пойти развеяться к своим друзьям. Лена приняла предложение.
Пили спирт. Курили на балконе. О чем-то говорили. Вдруг Галя и ее друг исчезли. Лена осталась одна с другом друга Гали. Друг поцеловал Лену. Лена не предполагала, что можно так пьяняще целоваться… Но где-то в груди у Лены что-то сидело занозой, жгуче болело и не давало даже свободно шевелиться. Тогда вдруг… Лена подумала: «Наверно, Саша тоже так классно целуется…» И в голове у Лены щелкнуло, перед ней оказался Саша, боль ушла и… Так Лена стала женщиной.
На следующий день друг звонил и снова звал Лену к себе. Но Лена попросила больше ей не звонить.
Через месяц Саша написал, что загорел и «натрахался там, в Сочи, вдоволь. В общем, отлично отдохнул».
Лена отметила «про себя» только: «А как же – накупался в море?..» И уехала к бабушке.
***
Осенью Лена отважилась позвонить Саше. Трубку снял сонный Саша, пробормотал: «На ***» и отдал кому-то трубку. Кто-то, похоже, что девушка, тоненьким голосом затараторил: «Хто эта? Хто эта?»
Лена:
- Вам представиться?
Девушка бросила трубку.
Гребень спел Лене:
Пой, пой, лира;
Пой о том, как полмира
Мне она подарила - а потом прогнала;
Пой, пой, лира,
О том, как на улице Мира
В меня попала мортира - а потом умерла.
Пой, пой, лира,
О глупостях древнего мира,
О бешеном члене сатира и тщете его ремесла;
Пой, пой, лира,
О возгласах "майна" и "вира",
О парусных волнах эфира и скрипе сухого весла.
Говорят, трижды три - двенадцать;
Я не верю про это, но все ж
Я с мечтой не хочу расставаться,
Пусть моя экзистенция - ложь;
Там вдали - ипподром Нагасаки,
Где бессмысленно блеет коза;
Все на свете - загадка и враки,
А над нами бушует гроза.
Пой, пой, лира,
О тайнах тройного эфира,
О бездуховности клира и первой любови козла;
Пой, пой, лира,
О том, как с вершины Памира
Она принесла мне кумира, а меня унесла.
Пой, пой, пой...
Пой - и подохни, лира!
Стоп.
Лена снова позвонила Саше. Автоответчик девичьим голосом попросил оставить сообщение.
Лена написала отвратительное письмо. Саша ответил: «За что?» Лена испугалась. Может, это сестра, или… так просто… И послала Саше посылку со своей любимой книгой фантастики и кассету со сборкой любимых песен. И стих:
Я тебя отвоюю у всех земель, у всех небес,
Оттого что лес — моя колыбель, и могила — лес,
Оттого что я на земле стою — лишь одной ногой,
Оттого что я о тебе спою — как никто другой.
Я тебя отвоюю у всех времен, у всех ночей,
У всех золотых знамен, у всех мечей,
Я ключи закину и псов прогоню с крыльца —
Оттого что в земной ночи я вернее пса.
Я тебя отвоюю у всех других — у той, одной,
Ты не будешь ничей жених, я — ничьей женой,
И в последнем споре возьму тебя — замолчи!-
У того, с которым Иаков стоял в ночи.
Но пока тебе не скрещу на груди персты —
О проклятие!- у тебя остаешься — ты:
Два крыла твои, нацеленные в эфир,-
Оттого, что мир — твоя колыбель, и могила — мир!
Но Саша больше не ответил. Никогда.
Только Гребень спел ей.
Я проснулся, смеясь -
Я спустился вниз, я вернулся назад;
Я проснулся, смеясь
Над тем, какие мы здесь;
Хлеб насущный наш днесь -
Хлеб, speed, стопудовый оклад,
Вдоль под теплой звездой
В теплой избе - странная смесь...
Лети, летчик, лети, лети высоко, лети глубоко;
Лети над темной водой, лети над той стороной дня;
Неси, летчик, неси - неси мне письмо:
Письмо из святая святых, письмо сквозь огонь,
Письмо от меня...
Белый голубь слетел;
Серый странник зашел посмотреть;
Посидит полчаса,
И, глядишь, опять улетел;
Над безводной землей,
Через тишь, гладь, костромской беспредел,
Без руля, без ветрил...
Но всегда - так, как хотел.
Вместо крыл - пустота,
В районе хвоста - третий глаз;
За стеной изо льда,
За спиной у трав и дерев;
Принеси мне цвета,
Чтобы я знал, как я знаю сейчас,
Голоса райских птиц
И глаза райских дев;
Лети, летчик, лети, лети высоко, лети глубоко;
Лети над темной водой, лети над той стороной дня;
Неси, летчик, неси - неси мне письмо;
Письмо из святая святых, письмо сквозь огонь,
Письмо от родных и знакомых;
Лети, летчик, лети, лети высоко, лети глубоко;
Лети над темной водой, лети над той стороной дня;
Неси, летчик, неси - неси мне письмо:
Письмо из святая святых, письмо сквозь огонь,
Мне от меня...
Всю осень Лена ела таблетки пачками. Осень закончилась. И однажды ночью Лена услышала жуткий вой гигантской собаки у себя на балконе…
А Б.Г. спел ей:
Горят-шумят карденовские склады
Гудят гудки, волнуется народ
И лишь один бродяга беспризорный
В немой тоске невесть куда бредет
У него два мильона медных денег
У него двор в парче и жемчугах
А он, подлец, любовь свою покинул
На диких чужеземных берегах
Он был второй помощник капитана
Она была как юное вино
Пропел гудок и песня оборвалась
И корабли давно ушли на дно
Что мне теперь позор и состраданье;
Что мне теперь подстава и тюрьма?
Ох, моя кровь, ох, Катя-Катерина,
Разве ж я знал, что ты - моя жена
Горят-шумят карденовские склады
Гудят гудки, волнуется народ
И лишь один бродяга беспризорный
В немой тоске невесть куда бредет
Потом он спел ей:
Она жжет как удар хлыста.
Вся здесь, но недостижима.
Отраженье в стекле, огонь по ту сторону реки.
И - если хочешь - иди по воде, или стань другим, но
Он шепчет - Господи свят, научи меня
Имени моей тоски.
Между мной и тобой - каждое мое слово;
О том, как медленен снег;
О том, как небеса высоки:
Господи, если ты не в силах
Выпустить меня из клетки этой крови -
Научи меня
Имени моей тоски.
Ты слишком далеко от меня.
Слишком далеко от меня -
Как воздух от огня, волна от воды, сердце от крови;
И вот я падаю вниз, уже в двух шагах от земли:
Господи, смотри.
Ты все мне простил, и я знаю - ты истин;
Но твой негасимый свет гаснет, коснувшись руки.
Господи, если я вернусь, то я вернусь чистым;
Остальное за мной:
Научи меня имени моей тоски.
***
Луна, успокой меня.
Луна успокой меня - мне нужен твой свет.
Напои меня чем хочешь, но напои.
Я забытый связной в доме чужой любви.
Я потерял связь с миром, которого нет.
На Севере дождь, на Юге - белым бело.
Подо мной нет дня, наверху надо мной стекло;
Я иду по льду последней реки,
Оба берега одинаково далеки
Я не помню, как петь; у меня не осталось слов.
Луна, я знаю тебя; я знаю твои корабли.
С тобой легко, с тобой не нужно касаться земли:
Все, что я знал; все, чего я хотел -
Растоптанный кокон, когда мотылек взлетел.
Те, кто знают, о чем я - те навсегда одни.
Луна, успокой меня.
Луна успокой меня - мне нужен твой свет.
Напои меня чем хочешь, но напои.
Я забытый связной в доме чужой любви.
Я потерял связь с миром, которого нет.
И, наконец, он спел:
Пятьсот песен - и нечего петь;
Небо обращается в запертую клеть.
Те же старые слова в новом шрифте.
Комический куплет для падающих в лифте.
По улицам провинции метет суховей,
Моя Родина, как свинья, жрет своих сыновей;
С неумолимостью сверхзвуковой дрели
Руки в перчатках качают колыбель.
Свечи запалены с обоих концов.
Мертвые хоронят своих мертвецов.
Хэй, кто-нибудь помнит, кто висит на кресте?
Праведников колбасит, как братву на кислоте;
Каждый раз, когда мне говорят, что мы - вместе,
Я помню - больше всего денег приносит "груз 200".
У желтой подводной лодки мумии в рубке.
Колесо смеха обнаруживает свойства мясорубки.
Патриотизм значит просто "убей иноверца".
Эта трещина проходит через мое сердце
В мутной воде не видно концов.
Мертвые хоронят своих мертвецов.
Я чувствую себя, как негатив на свету;
Сухая ярость в сердце, вкус железа во рту,
Наше счастье изготовлено в Гонконге и Польше,
Ни одно имя не подходит нам больше;
В каждом юном бутоне часовой механизм,
Мы движемся вниз по лестнице, ведущей вниз,
Связанная птица не может быть певчей,
Падающим в лифте с каждой секундой становится все легче.
СОБАКИ ЗАХЛЕБНУЛИСЬ ОТ ВОЯ
Нас учили не жить, нас учили умирать стоя
Знаешь, в эту игру могут играть двое...
В эту игру могут играть двое...
В эту игру могут играть двое...
В эту игру могут играть двое...
***
Быколай Оптоед совсем не знал молодёжь,
Быколай Оптоед был в бегах за грабёж,
Но он побрил лицо лифтом, он вышел в январь,
Он сосал бирюзу и ел кусками янтарь,
Океан пел как лошадь, глядящая в зубы коню,
Он сжёг офис Лукойл вместе с бензоколонкой,
Без причин, просто из уважения к огню.
Екатерина С Песков у нас считалась звезда.
Пока заезжий мордвин не перегрыз провода.
Ей было даже смешно, что он не был влюблен.
Она ела на завтрак таких, как он.
Генеральские дочки знать не знают, что значит "нельзя".
А что до всех остальных, то она говорила:
"На хрена нам враги, когда у нас есть такие друзья?"
Эйсид-джаз - это праздник, рок-н-ролл - это жмур,
И ди-джей сжал в зубах холодеющий шнур,
Официанты, упав, закричали: "Банзай!",
Она шептала: "Мой милый",он шептал: "Отползай!",
Было ясно, как день, что им не уйти далеко,
Восемь суток на тракторе по снежной степи,
Красота никогда не давалась легко.
Под Тобольском есть плес, где гнездится минтай.
И там охотничьи тропы на Цейлон и в Китай.
Где летучие рыбы сами прыгают в рот,
Другими словами: "Фэн-шуй, да не тот".
У нее - женский бизнес, он - танцует и курит грибы.
Старики говорят про них: "ОМ МАНИ ПЭМЭ ХУМ".
Что в переводе часто значит - "Нога Судьбы".
А Лена нашла в старом журнале:
Больно выдолблена
так душа моя,
Будто лёгкая пирога
из ствола.
Захочу – и уплыву я
в те края,
Где не надо мне
ни крова, ни стола,
Ни постели,
ни любимого в постель,
Ничего, как в чистом поле,
ничего…
Только стружкой
завивается метель
Где-то прямо
возле сердца моего.
Длинно, длинно,
длинно тянется строка,
И слова
острее лезвий ножевых!
Сквозь меня теперь
проходят облака,
Столько перистых
и столько кучевых.
***
Идя в обход и напрямик,
Черты, горящей ясным светом,
Ты в жизни так и не достиг.
…И что всего печальней в этом?
Не мысль, что нету ничего,
Что свет тебе и жар сулило,
А мыль, что этого всего
И достигать не нужно было.
А для Б.Г. она написала:
«Центр циклона-3»
Б.Г.:
- А не спеть ли мне песню про любовь.
Чужедарный мотив и сюжет.
Подключить к тем двоим свой радар,
И всю жизнь получать гонорар.
Катя-Катерина:
- Ох, Гребень, Гребень,
Откуда ты все знаешь?!
Так, может, сам мне позвонишь?...
(«лопата»)
Продолжение следует
http://proza.ru/2018/08/12/1767