ПАЗик остановился, выпустил бородатого мужчину в брезентовом плаще, с ящиком и чемоданом в руках, чихнул дверями и уехал. Большая лужа, с округлыми берегами, взволнованная скатами автобуса, выплеснула через край мутно-желтую жижу и, уцепившись за пробитый ранее щербатый канал, пыталась вытечь с разбитой грунтовки к раскисшей, мятой дороге, уходящей от большака мимо вздутого, накренившегося поля, покрытого чахлыми злаками, мимо заросших лугов, мимо телеграфных столбов с оборванными проводами к темному перелеску, за которым на холме виднелась деревня. На фоне покосившейся пасторали стоял неестественно ровный дорожный указатель. Заостренный конец выбеленной доски на толстой оглобле, сильно отклоняясь от оси дороги, указывал через поле прямиком на деревню. Мужчина подошел к столбу. На белом фоне, синими буквами свежей краской было выведено – Красные кавалеристы.
_______
От указателя, вверх, по склону поля, уходила промятая до глинистых проплешин тропа. Злаки вдоль нее были ободраны, остальные колосились безвольно склоненными на бок головами, вяло шатаясь на длинных худых стеблях под ласковым луговым бризом. С поля тропа ныряла к оврагу, в тенистой сырости которого, на самом дне, среди лопухов притаились мостки. Под ними через тень темных досок, светлое пятно неба и отраженье камыша плыл куда-то прохладный, тихий ручей. На мостках мужчина остановился, послушал шепот воды, тонкие вскрики ласточек, посмотрел на рыхлые, молчаливые облака в густом синем небе, поправил на плече перехваченный веревкой ящик мольберта, подхватил чемодан и стал подниматься по скользкой выбоине в пологой стене оврага.
_________
По тропе, через буйно заросший травами луг, от деревни к оврагу бежал кто-то в красном, заполошенно, то ли от радости, то ли от иной печали, широко расставив в стороны руки, прыжками и зигзагами, как фанерный аэроплан по взлетному полю, то отрываясь от земли, то опадая, размахивая, касаясь крыльями самой травы. С десяток шагов до мужчины бегун, огибая препятствие,
метнулся в поле, ушел по пояс в растительность, вздернул руки и проорал вверх: – Опаздываю! – добавил в сторону тропы, – Наше вам!, – И, выравнивая траекторию, вернулся на колею, пробежал немного, сбросил ход, оттормозился с пылью, оглянулся в сторону мужчины, сказал:
– А ты, видать с автобуса. Уехал значит Мишка. Опоздал!
На бегуне была красная спортивная куртка со следами активной сельской жизни, коричневые штаны, заправленные в резиновые сапоги и потертая майка с надписью Cambridge University. Лет он был средних, небрит, обветрен и в чем-то красив дикой шальной красотой необъятных просторов.
Бегун хлопнул руками по коленям, оперся на них в полуприсяде, шумно задышал, – Давно хоть?
– Минут десять как, – ответил мужчина.
– От же!
– А вы это... из Красных кавалеристов?
Мужик выпрямился. Расправил плечи, развел в стороны руки и широко улыбнулся.
– Да, один из них!
__________
А вы откуда?... Из города самого! А к нам чего же?... В отпуск! А жить-то где будете?... У Лапиных? На брежневской даче? Так она заперта!... Друг значит. А вы сами не того? Художник в смысле?... А-а-а... Меня Валерием зовут. А вас как?... Давайте провожу, Георгий, до дачи... В район завтра поеду. Опоздал я сегодня на автобус...
Фамилия у Георгия была Петров. За страсть к картине «Купание красного коня»
свои в честь автора полотна звали его Кузей. Страсть эта с годами росла и усугублялась под воздействием «зеленого змия», за что к фамилии Георгия добавилась вторая небезызвестная половина. Сравнений со своим кумиром Георгий не стыдился, в душе даже радовался. «Змия» гнал работой, но иногда ходил в музей к предмету своей страсти, смотреть оригинал. После чего погружался в глухой, беспробудный запой. Когда на месяц, когда на неделю. Друзья выдергивали его на поверхность, давали подышать кислородом. Георгий плакал, рвал созданные за время запоя холсты, рвался в музей. Друзья собирали его и везли куда-нибудь в глушь. Там Кузя забывался и работал, работал...
– Так вы, стало быть, художник. И что рисуете? – Валера идет позади, срывает на ходу желтые головки пижмы, трет их пальцами и блаженно нюхает.
– Да что придется. Портреты, городской пейзаж... Ты в город-то часто ездишь?
– Не, я в Москве редко бываю, все тут, на ферме и в район по выходным.
– И что там в районе?
– В районе интернет. Я там в вар оф айр крафт играю.
– Что за штука такая? – удивляется Георгий.
– Воздушные бои. Летчик я! – смеется Валера.
– А в деревне интернета нет?
– Так это в телефоне! В нем не поиграешь... В районе говорят – пишите заявление, протянем кабель. А половина против. За кабель-то платить надо.
Тропа выходит к дороге. Из грязного месива невдалеке торчит ржавая кабина трактора. Через дорогу переброшена доска. Тропа устремляется дальше, напрямик, через луг, к деревне.
– Как же сюда транспорт добирается? – кивает на дорогу Георгий.
– Так это старая дорога. Новая с другой стороны, но она кругаля дает. Это самая короткая. Обещали сделать, да так и кинули у грунтовки, – Валера сокрушенно машет, срывает ромашку, трет ее, подносит к носу...
– А почему дача брежневская?
– Да-к, Лапин этот, говорят самого генсека рисовал!
– Сашка? Генсека? – Георгий смеется, – мы с ним в академии только учились, когда Леонида Ильича не стало. А дружеские шаржи он всегда рисовал. И на генсека тоже.
– Ну, шаржи там или еще чего, это нам не ведомо, а на стене у него висит. Все видели!
_________
Тропа упирается в холм, петляет по склону.
– Давай, хоть чемодан понесу, – предлагает Валера. Георгий соглашается. На лице его крупные капли пота.
Луговая поросль жмется к земле, идет репьём и лопухом до первых кривых заборов. Сквозь них, на склон свисает огрызок пыльной улицы, ныряет в луг, теряется в разбитых колеях коричневой засохшей грязи. Поверх заборов вылезают обитые дранкой и горбылем серые крыши сараев. За ними, на макушке холма, в кустах и плодовых деревьях, бревенчатые скаты домов и белые пятна силикатных строений.
Георгий останавливается, оглядывается вокруг, кричит убежавшему вперед Валерке:
– Постой! Давай передохнем!
Валера садится на чемодан, вытирает рукавом лоб, улыбается:
– Да пришли почти!.. Ладно, давай покурим. Угощаешь, столица?
У старой завалинки вросшее в землю бревно. Сели. Закурили. С холма открылась река с песчаной тонкой излучиной, изумрудными берегами и плавным манящим изгибом.
– Хорошо у вас здесь, красиво, – затягивается Георгий.
– Не то слово. Мастепис! – выпускает дым Валерка.
Георгий удивленно смотрит на Валеру.
– Ты откуда слова такие знаешь?
– Со школы запомнил.
– Мастепис?
– Ну, да. Англичанка наша в селе говорила – это красивее чем просто красиво. Мы ее так и прозвали...Тоже красивая была. Сбежала потом. В город...
– Слушай, а откуда название такое чудное у вашей деревни?
– Так это прадед мой командир-буденновец удумал. Вернулся с гражданской, шашку на стену повесил, ходил все песню пел «Веди Буденный нас смелее в бой». Веселый был, озорной, его и председателем назначили. Вот от колхоза-то и прилипло, а в сельсовете в документах она Холмы до сих пор зовется, так и живем, то ли Холмы кавалеристов, то ли Кавалеристы на холмах. Белые против Красных.
– В смысле?
– Да воюем все. Как в гражданскую, – Валера смеется, – Пошли, что ли, дачу твою покажу!
__________
Деревня встретила тишиной, спящими собаками и спешащим по центральной ухабистой перспективе, к узнаваемому вдали зданию с квадратной архитектурой, и бесхитростной вывеской Магазин, велосипедистом.
– Кирьян на дозаправку летит. Нам направо, – Валера махнул чемоданом в сторону тенистого кривого проулка, заросшего у основания штакетника подорожником и бархатистой крапивой. Промятая колея посередине светилась одуванчиками.
Валера проводил взглядом велосипедиста. С тоской, переходящей в любопытство, спросил:
– Слушай, Георгий, а как у тебя с этим делом?
Георгий посмотрел в сторону магазина, на облако пыли, оставленное велосипедом Кирьяна, на самого Кирьяна в чистой, но сильно мятой рубашке, торопливо взбегающего по ступеням сельмага, повернулся к Валере, заглянул в его напряженные, с отражением неба, глаза.
– Давай я лучше тебя нарисую.
Валера выдохнул, улыбнулся.
– В форме летчика! У самолета!.. Тяжело тебе здесь придется. Но ничего, нас теперь двое!..
_______
Мать Валерки закончила восьмилетку и уехала в город. Вернулась через несколько лет на сносях. Родители поохали, повздыхали, внука приняли и радовались, что хоть один живет при них, а не как четверо остальных вместе с детьми, невестками и зятьями, разбросаны по просторам необъятной страны, шлют открытки, фотографии и пишут редкие письма.
Валерку баловали, ласкали, он и сам был какой–то тихий, домашний, любил посидеть за столом, послушать, понаблюдать за взрослыми.
Когда пришла пора, узнал Валерка от матери, что отец его летчик, разбился, сгорел в самолете. В деревне посмеивались, болтали, что сгорел он вовсе от водки и был не летчиком, а простым шофером. Детвора эти слухи множила, дразнилась, Валерка лез драться, получал сам, уходил в дедовский сарай и строгал там самолетики...
На призывном пункте, в селе, Валерка попросился в летные части, но его, как механизатора, отправили в танковые войска, и возил он два года командира на батальонном УАЗике. Надежно и аккуратно...
Вернулся домой в разгар перестройки. Колхоз разваливался, все трещало, рушилось, сходило с ума. Валерка запил. Любить и ласкать его, было некому. Дед с бабкой давно умерли, а вскоре за ними ушла и мать. Валерка пил, уходил на дно, выныривал, трезвел, прощался с жизнью, и однажды сосед Кирьян вытащил его из петли. Успел обрезать веревку. С тех пор Валерка зарекся, что-то в нем повредилось. Или, наоборот, выстроилось, но в рот он спиртного больше не брал. Никогда.
_________
Проулок, мимо покосившегося сарая и выкрашенного когда-то темно-синей краской дощатого дома, ведет вниз, к заросшему сиренью срубу. Ставни на окнах закрыты, через забор виден огромный замок на двери.
Валера отпирает калитку.
– Пришли, вот она брежневская дача!
Георгий достает ключи. В кармане у него свернутый лист – подробная инструкция пользования домом, написанная другом Сашкой.
– Хорошее место. Околица. Из соседей только баба Оля, – Валерка указывает на синий дом рядом, – она с причудами, но женщина умная. Опять же: яйца там, овощ, какой – это к ней. Уступит. Художники твои огород не вели, запустили! Все биеннале да пленэры! Пойдем, покажу какой вид со двора!
В высокой траве, под деревьями, белеют опавшие яблоки. В тени, под исклеванной птицами вишней, кусты малины с алыми ягодами.
Они проходят, раздвигая тяжелые ветви, к забору. Яблони расступаются, за ними уходящая куда-то вниз стена солнечного света. Георгий ахает, Валерка тихо вздыхает, – Околица...
Прямо от сада, от редких досок ограды, сбегает к вьющейся среди плакучих ив реке изумрудный луг, бежит вдоль нее, ласкает, перебегает с берега на берег по песчаным прозрачным отмелям, уводит в дымчатую даль горизонта, к темным лесам, желтым полям, синему небу, к простору, далеко-далеко...
_______
Георгию повезло. Когда он заканчивал Академию художеств, началась Перестройка. Все русское в одночасье стало модным, востребованным. В страну повалили иностранцы, потянулись знающие люди: галерейщики, посредники и прочие профессионалы. Матрешки и палех их не интересовали. На Западе в ходу было настоящее русское искусство.
Георгий вступил в группу современных художников. Выставки устраивались повсюду: в квартирах, складах, заводских клубах, актовых залах, на улицах. Заказы сыпались со всех сторон. Мир взорвался, казалось, гигантская ненасытная черная дыра втягивает в себя, как в воронку все, что копилось десятилетиями – скрытое, невысказанное, освобожденное.
Георгий родился в Ленинграде, знал, боготворил свой город, но больше всего любил рисовать людей. Серые тона, скупая графика сменились яркими красками. Георгий стал населять полотна фантастическими персонажами – смеющимися, плачущими, печальными, мудрыми и наивными одновременно. Его работы заметили сразу. Они цепляли, заставляли задуматься, остановиться, они звали в свой мир такой странный, непонятный, простой и в то же время сложный. Близкий и далекий, как все что происходило в те годы на улицах, в головах, мыслях и чувствах людей, которые жили вокруг в его любимом городе, его стране, его мире...
Георгий съездил в Америку. Удачно продался. Отказался от предложений остаться. Вернулся в Питер. Жизнь бурлила, гнала. То, что казалось несбыточным, приобретало доступные, материальные формы. Георгий купил машину. Люди на полотнах стали серьезнее, краски сдержаннее, сюжеты продуманнее. Георгий стал модным, известным, дорогим художником. И тут появилась она...
________
Яна была москвичка. Из тех кругов, где Перестройка не вскружила голову, а лишь упрочила позиции и расширила горизонты. Ее папа рискнул, оказался в 91- ом на правильной стороне баррикады и возможности его стали почти безграничны. Яна поступила в МГИМО, отучилась два года и ушла в университет на искусствоведческий. Мама Яны любила живопись, увлеченно коллекционировала доступные полотна известных авторов, и неожиданный выбор дочери одобрила. Решили открыть галерею. Отцу идея понравилась. Нашли место в центре, стали готовиться к открытию. Яна поехала в Петербург отобрать работы местных художников. На одной из встреч она познакомилась с Георгием.
Яна привыкла брать то, что ей нравилось, но делала это тонко, изящно, разборчиво. Георгий ей нравился. Нравились и его работы. Яна посоветовалась с мамой и повезла Георгия в Москву. Вместе с полотнами. Через год они поженились и в Петербург он уже не вернулся...
Союз художников, мастерская, выставки, портреты политиков, поп-звезд, гонорары, бесконечные путешествия, приемы, фуршеты, банкеты, знакомства и снова перелеты, лыжи, дайвинг, портреты, гонорары – он устал, Яна была неутомима.
Георгий все чаще вспоминал своих фантастических человечков – наивных, живых, настоящих, и их существование в том времени и само то время казались ему фантастикой. Он пытался рисовать их снова, но получались серые тени, кричащие перекошенными ртами с руками кривыми, ломанными как обожженные крылья. Он брал яркие краски, писал, но все получалось черным, страшным, орущим, взывающим в пустоту. Георгий запил. Заперся в мастерской. Отключил телефон. И однажды ему приснился сон – он маленький мальчик, такой же, как его человечки – чистый, наивный, живой, моет в реке коня, льет на гладкую спину прозрачную воду, вода стекает и конь становится красным...
________
– Слушай, Валера, а что у вас так тихо в деревне, не видно никого, петухи даже не поют?
– Спят все после обеда. И петухи тоже. Сиеста!
Георгий улыбнулся, – Смотрю, и по географии ты отличником был.
– Не, это я по телевизору видел. Запомнил. Уж больно на нас эти южане похожи... Только зимы у них нет. И снега. И осени золотой. И талой воды запаха они не знают. Сиеста, короче!
– Это точно, другое там все.
– А ты бывал?
– Где я только не бывал... Пойдем, дом откроем. Покажешь, где там свет включается?
Они открыли ставни, вошли в дом, вкрутили над счетчиком пробки. В комнате, на стене висел большой портрет генсека.
– А вот и Ильич! – радостно вскрикнул Валерка.
Георгий подошел к картине. Долго смотрел на нее. Затем потрогал выпуклые мазки краски, понюхал и сказал:
– Да, это Сашкина работа... и далеко не шарж.
– Во! Я говорил, а ты не верил!
– Да. Странно.
Ильич на полотне и впрямь был странный, без привычного пиджака с бесчисленными орденами и медалями, в светлой рубашке с расстегнутым воротом, идущий через пшеничное поле, одна рука в кармане брюк, другая скользит по склоненным злакам. Лицо спокойное, молодое, задумчивое...
Георгий провожает Валеру до калитки.
– За водой, наверное, к реке ближе будет. Или с колодца – он перед магазином. В саду еще – там бочка полная, – наставляет Валерка, – Если что, мой дом сразу за магазином или звони, записывай номер.
– Не брал я с собой телефон...
Валерка внимательно смотрит на Георгия.
– Понимаю... А на счет тишины не переживай – увидят свет в твоих окнах, потянутся. Ходоки. Ладно, пошел я, мне еще на ферму забежать, проверить все, увидимся!
________
Георгий открыл окна, разложил вещи, прочитал инструкцию, выданную Сашкой. Нашел на кухне электроплитку, посуду, запасы крупы в трехлитровых банках, достал из чемодана хлеб, консервы. Собрался сходить за водой, но услыхал, как хлопнула калитка. Георгий выглянул в окно. Перед домом стоял мужчина – велосипедист Кирьян.
– Здравствуйте, – сказал ему Георгий.
Кирьян пошатнулся, сфокусировался на окне:
– О! Здорово! А я тебя уже видел. С Валеркой. Художник, небось?
– Да, хозяева дома разрешили пожить немного. А ты Кирьян?
– Я Кирилл Андреич! Для городских! Для своих, да, Киря!
Кирьян сделал несколько неуверенных шагов до скамейки у дома, опустился на нее и продолжил говорить куда-то вверх. Георгий вышел на крыльцо.
– Значит так, художник! Объясняю! Таньку из магазина не трожь! Увижу вас вместе – все твои ... кисточки переломаю! Понял!
– В магазин-то заходить можно, за сигаретами там, за чаем? – Георгий улыбался.
– В магазин – да! Вместе – нет! – Кирьян потряс в воздухе рукой с вытянутым указательным пальцем.
Во дворе соседнего дома появилась женщина. Открыла калитку, вышла на улицу.
– Кирьян! – крикнула она.
Кирьян встрепенулся, вскочил, посмотрел через забор в ее сторону.
– Опять ты за свое! А ну, марш к себе!
– Баб Оль, я только познакомиться, как джентльмен!
Кирьян миновал калитку, поднял из травы велосипед и после нескольких неудачных попыток оседлать, покатил его вверх по проулку, зигзагами. Проходя мимо женщины, он остановился, попытался отвесить поклон, рухнул вместе с велосипедом, но быстро поднялся.
– Иди уже! Джентельмен, – махнула рукой баба Оля.
– Пардон, – сказал Кирьян и продолжил движение.
Баба Оля подходит ближе. Легкое платье-пончо в полоску прикрывает довольно стройные ноги в темных лосинах, волосы собраны сзади, от больших красивых глаз разбегаются в стороны лучи-морщинки, но лицо гладкое, загорелое с тонкими линиями рта и носа. На руке широкий кожаный браслет.
– Не пытайтесь определить мой возраст, молодой человек. Все равно не угадаете.
– Простите, – смущается Георгий.
– Саша звонил, просил оберегать вас... присматривать. Я рядом, заходите, если что, - Баба Оля разворачивается и уходит.
– Меня Георгием зовут! – кричит он вдогонку.
– Я знаю, – не оборачивается баба Оля, – на ночь окна прикройте – комары заедят!
Она подходит к своему дому, запирает калитку, поднимается на крыльцо, бросает взгляд на Георгия и исчезает.
По главной улице проезжает машина. Начинают орать петухи. Им подбрехивают собаки. Где-то взвизгивает циркулярная пила. Тянет сладким дымком. Деревня проснулась, сиеста закончена. Георгий находит ведра и идет за водой.
________
Собрался к реке. Передумал. Решил по пути к колодцу зайти в магазин – купить сигарет и спичек. Георгий шел и улыбался.
Странное чувство для городского идти с пустыми ведрами по деревне. Еще вчера вода бежала из крана в любых количествах, с разной температурой, а сегодня ты приобщен к суровой жизни, к природе, к обществу людей, для которых эта незамысловатая жизнь привычная рутина. Ты чужак, но с ведрами – почти свой...
Дверь в магазин была открыта. У стеллажей, на холодильнике стоял вентилятор, гнал с мягким шелестом воздух на сидящую за прилавком продавщицу. Лица ее не было видно, в руках она держала книгу. Темные локоны на голове женщины изящно развевались, парусами колыхались страницы.
Георгий прочитал на обложке: Стендаль «Красное и Черное». Брякнул ведрами. Женщина опустила книгу. Георгий напрягся, в который раз за день собрался ахнуть, но сдержался. Женщина смотрела, чуть склонив голову, спокойно, едва улыбаясь. Она была очень красива…
– У колодца бы оставили. Никто там не украдет. Ведра-то, – Говорила она медленно, глубоким, приятным голосом.
– Художник. Георгий. Из Москвы. Все правильно Валерка доложил?
– Да. А вы Татьяна.
– Вижу, и с Кирьяном вы уже повстречались, – засмеялась она.
– Имел честь. Интересный молодой джентльмен, – Георгий улыбнулся, – Соседка Ольга несколько сократила нашу встречу.
– Баба Оля – удивительный человек!.. Вы что-то хотели купить?
Георгий долго крутил барабан со звенящей цепью, слушал эхо в глубоком колодце. Набрал воды и пошел по улице, приноравливаясь к ноше. Навстречу двигался пожилой мужчина. Они поравнялись, мужчина обжег его пристальным взглядом из-под густых бровей, но на приветствие Георгия ответил. Они поздоровались и разошлись.
Георгий занес ведра в дом. Налил полный чайник и включил электроплитку...
_________
На улицы в лопухах-одуванчиках, на луга с васильками-ромашками, в поле желто-пшеничное, к реке небесно-заоблачной выходят человечки умные, красивые, своенравные. Во дворах, на заборах петухи важные, головы задирают, поют, радуются. От окон лучи солнечные на человечков радугой отражаются, каждому свой цвет дарят, улыбками разбегаются. В реке конь стоит серый в яблоках, одинокий с головою опущенной. Георгий черпает ладонями воду, идет к коню, вода выливается, он черпает снова, она исчезает. Он поворачивается к дому - там ведра, бежит по склону, но не двигается, вязнет ногами в бессилии...
На улице проорал петух. Георгий открыл глаза. Занавеска на окне вздулась. Окна он так и не закрыл. Как лег с вечера, так и проспал до рассвета, не пробуждаясь. Георгий смотрит на светлеющее небо, слушает шорох листвы, пытается тщетно прочесть в диком крике ожидаемое ку-ка-ре-ку, морщится, радуется недолгим паузам и вдруг вспоминает. Сон!..
Комната наполнялась полотнами. Георгий работал весь день. Забегал Валерка, стоял в дверях, о чем-то спрашивал, Георгий утвердительно кивал головой, Валерка смотрел на холсты, принюхивался к запаху краски, тихо уходил.
Несколько раз стучали в дверь, звали в окно хозяев. Георгий не откликался.
К вечеру солнце зашло за дом. Георгий отложил кисти, огляделся. Вокруг него стояли его человечки...
________
Ольга не мечтала стать артисткой. Поступила в театральный из ревности, можно сказать, из мести. В своем классе она была первой красавицей. Но симпатизирующие ей одноклассники Ольгу не интересовали. Параллельный 10-б имел свою королеву, и мальчик, которого она выбрала, был влюблен в ее конкурентку.
Прима 10-б читала красиво стихи, занималась бальными танцами, посещала театральный кружок и не скрывала, что станет известной артисткой. Демонстрировала свой талант в школьных постановках. Цвела под восхищенными взглядами и была достойна коварной мести соперниц.
Все знали о безответной любви Ольги, сочувствовали ей и, когда на выпускном балу она решилась пригласить предмет своей страсти на белый танец и получила отказ, дружно перешли на ее сторону, испепелив артистку с ее поклонником во время показательного исполнения вальса недобрыми взглядами. Ольга не была безутешной. Она решила отомстить по-своему. Занималась, готовилась, прошла первый тур, азартно победила во втором и поступила в театральный.
Королева 10-б не смогла пройти и первого тура. Нигде...
Мальчик быстро забылся. Учеба влекла. Первым был дипломник с режиссерского. Ольга снялась у него в массовке в конце первого курса. Потом оператор с Мосфильма, однокурсник, кинорежиссер с именем, молодой актер театра, в который она пошла служить после окончания института, в общем, все как у всех, но большая любовь не приходила.
Второй состав в театре скорой славы не обещал. Кинорежиссер с именем давал небольшие роли. Связь была полезной, но Ольге хотелось большего.
На одной из репетиций она подвернула ногу. Недавно перешедший в их театр известный артист взялся подвести ее на личном автомобиле. Ольга жила в коммуналке, в тихом районе у Покровских ворот. На следующий день актер навестил ее, привез цветы, фрукты, шампанское. Вечером они пошли гулять на Чистые пруды. Ольга прихрамывала, опиралась на руку актера, он рассказывал о себе, заглядывал нежно в глаза, Ольга пьянела, ей было спокойно и хорошо. Она знала об отношениях в актерской среде все. Но в этот раз пришло огромное, сильное чувство..
Они летели в Сочи на один день, купались, пили вино на набережной, летели обратно, играли спектакль, мчались к друзьям актера на дачу, возвращались к Чистым прудам...
Актер был женат, обещал развестись, она забеременела, актер улетел в отпуск с супругой. Она ждала его, он вернулся, предложил деньги на аборт и попросил больше не беспокоить. Она разрезала вены, ее нашли, долго держали в больнице, она сделала аборт и уехала к двоюродной тетке в деревню...
_________
Георгий спустился к реке за водой. Постоял на мостках. Послушал в шорохе течения тишину. Медленно, чтобы не спугнуть ее, набрал ведра и пошел к дому. Из открытых окон, выходящих в сад, слышались голоса и гогот. Георгий оставил ведра на веранде. Сел на скамейку в саду, улыбнулся, достал сигареты, закурил.
– О, смотри, Семен с веслом на рыбалку идет!
– Да не весло это! Удочка!
– А, ну да. Он весла в лодке всегда оставляет.
– Ха-ха-ха, отец Полоний со своей тачкой кривой!
– Точно-о! Похож!
– Слушай, чо он магазин двухэтажный нарисовал? А Танька где?
– Это башня. Как в замке. Вон твоя Офелия в окошке сидит, книгу читает.
– А это что за мужик у входа с цветком! И на колене стоит!
– Да это ты, Горацио! Ха-ха-ха!
– Зато тебя со шпагой изобразил! Ха-ха, и в лётном шлеме! Тоже мне, Гамлет-истребитель! Погоди, а ты что, рассказал ему все?
– Не знает он ничего. И это шашка прадедовская, а не шпага.
Георгий затушил сигарету, поднялся, подошел к окнам.
– Здорово, датчане! Рассказывайте, кто Лаэртом был?
Кирьян с Валеркой выглянули в сад.
– Так застрели Лаэрта, – промямлил Кирьян из одного окна.
– Бандитом он был в девяностые, – добавил Валерка из другого, – Лёхой его звали.
– Так! Выходите. Расскажете все по порядку...
_________
– Силантьич в то время в село ездил, в церкви на клиросе пел. Так и прилипло к нему - отец Полоний... Насилу Ольга его уговорила. Больше некого было – мужик он образованный - агроном, борода знатная, да и Лёхе-Лаэрту, значит, отец настоящий - проще им так было, вроде, как за компанию, не страшно. А страшно всем было. Боялись, что засмеют. А не, по-другому, однако, вышло, – Валерка замолкает.
– Баб Оля тогда кого угодно уговорить могла. Председатель Семеныч, тень отца Гамлета играл. Стеснялся страшно поначалу, а потом ничего, привык. Все привыкли. Деревня тогда, как будто, в летающую тарелку превратилась, не честно, Валерка подтвердит! Как на другой планете оказались! Ходили все, бумажки свои зубрили. А репетиции! – Кирьян блаженно затягивается и продолжает, – Сестра моя Танька потом в театральный поступила, после Офелии-то. Баб Оля готовила.
– Татьяна сестра твоя?! – удивляется Георгий.
– Ну, да. Она к нам в отпуск, на недельку приехала! Батю с мамкой к морю отправила. Сама за продавщицу осталась, я за старшего. Магазин-то семейный наш.
– А я-то подумал... Рыцарем тебя изобразил. С розой...
– Да, ладно. Пусть остается, мне понравилось, – улыбается Кирьян, – это я превентивно, так сказать, визит наносил. А то в прошлый раз, как Александр ключи свои от дома одалживал, художников тут по всем лугам с палками гоняли. Так они своих девок из города вызвали. Те на машине приехали, в грязи на старой дороге застряли. Долго мы их вытаскивать не хотели. Но потом жалко их стало, подружились даже. Помнишь, Валерка?
– Да помню, как они в речке голые купались, – машет рукой Валера.
– Так весело же было! Батя говорит - годовой план перевыполнили тогда в магазине.
– Ага, еле спровадили плэнеристов этих.
– Хорошо. Так как премьера прошла, Гамлета вашего?
– Спектакля-то? Так не было его...
_________
Деревню Холмы от деревни При;горки отделяли лесок и два километра грунтовки с огромном полем по одну сторону дороги и лугами, сбегающими к реке, по другую.
В При;горках в стародавние времена был небольшой известковый заводик. Карьер при нем давно иссяк, зарос и служил местной достопримечательностью, радуя прозрачной водой, островком с одинокой березой посередине кратера и песчаным откосом с бесчисленными гнездами ласточек.
От заводских поселений осталась короткая улица с десятком домов, обрубок кирпичной трубы на околице и еле угадываемая в ландшафте насыпь разобранной узкоколейной дороги, уходящей в сторону недалекого села.
В Холмах советская власть укрепилась с возвращением прадеда Валерки. При;горские заводчане сохраняли нейтралитет. Жгли известь, мололи щебенку. С опаской поглядывали на Холмы.
Командир-буденовец, став председателем колхоза, съездил в село, потом в город, привез мандат и захватил, лихой атакой на трех подводах, соседнюю деревню вместе с заводом. Колхоз, названный им в честь этой победы «Красными кавалеристами», объединил Холмы и враждебно настроенные При;горки в одно большое хозяйство...
________
Ольга появилась в деревне в начале Перестройки. Колхоз к тому времени жил сытой, устоявшейся жизнью. По вечерам скучали, сидели у телевизора. Мужики после программы «Время» выходили покурить на воздух. Бабы, «чтобы не снюхались», зорко следили за ними через занавеску.
Клуб в Холмах был. Не хватало культурной жизни. Заведовал клубом отставной мичман-хохол, женившийся на местной доярке. Фильмы по выходным крутили, концерты на Первомай и ноябрьские кое-как организовывали, но вся энергия массовика-затейника уходила на личное подсобное хозяйство, грозившее конкурировать с колхозным.
Родители Ольги были в разводе. Отец уехал в Сибирь. Мама второй раз счастливо вышла замуж. О том, что Ольга уехала из Москвы, они узнали от тетки.
Тетя Нюра жила старой девой. Замкнуто, одиноко, тихо. Работала в колхозе бухгалтером, и кроме кота никого ближе в этой жизни у нее не было.
Тетку свою Ольга видела в детстве, когда та приезжала в Москву, в гости к двоюродной сестре, запомнила и даже полюбила ее. Тетя Нюра была набожной, доброй и очень старомодной. Ходила по церквям, молилась перед сном, гладила Ольгу по голове, рассказывала необыкновенные грустные сказки с красивым концом...
Дом у тети Нюры был небольшой, в две комнаты, чистый, аккуратный, с пышной геранью на окнах, лампадкой перед иконами, книжной полкой во всю стену и прикрытым салфеткой радио. Телевизора у тети Нюры не было.
Она заглянула в глаза племяннице, ничего не сказала, отдала ей свою комнату, сама устроилась в большой, проходной, рядом с кухней. Вопросами не томила, приняла Ольгу как дочь и стала для нее второй мамой...
________
Ольга заперлась в комнате. Почти не выходила. Тетя Нюра тихонько стучалась, говорила ласково через дверь:
– Покушай, Оленька. Я пойду, к обеду вернусь. Там на столе стоит.
Уходила, возвращалась к обеду, убирала нетронутое. Звала к столу. Ольга молчала...
Через несколько дней тетя Нюра постучалась настойчивей. Отворила дверь, зашла в комнату.
– Оля, не справляюсь я. Отчет квартальный готовлю. Присмотри за скотинкой. Птиц покорми. Я тебе на бумажечке здесь все расписала. Поможешь?
Ольга повернулась, села на кровати.
– Помогу теть Нюр. Иди я справлюсь.
Оттаяла Ольга, отошла. Рассказала тете Нюре про психушку, аборт, про то, что испытывает к Москве и к тому, чем занималась, отвращение. Не понимает, как жить и какой прок от нее и ее профессии.
– Ничего, девочка, все устроится. Поживи, погуляй, природой полюбуйся – места-то у нас какие! Скотинка тебя полюбила, птички к тебе тянутся. Добрая ты, тебе бы в клубе с детишками нашими позаниматься.
Тетя Нюра поговорила с председателем, завклубом-моряком. Решили встретиться, обсудить, познакомиться.
Взяли ее на полную ставку. Съездила Ольга в Москву, забрала без сожаления трудовую книжку, сдала комнату и вернулась обратно. Так и пошло. Сначала кружок танцев для школьников, затем конкурс рисунков, утренники, елки, годовщины, праздники, хоровая студия и, как-то само собой, зашел разговор о театре...
_________
Кирьян тушит о землю бычок.
– Сгорел наш клуб. Прямо перед, как ее... премьерой.
– Сожгли ночью вместе с костюмами и реквизитом, – добавляет Валерка.
– Кто? – выдыхает Георгий.
– А Бог весть, – Валерка смотрит на небо.
– Были у нас соображения... Но так тайною и осталось, – сплевывает Кирьян.
– На баб Олю тогда страшно смотреть было. Тушили всей деревней. Пожарные только под утро приехали, бревна залили. Ничего не осталось...
– А почему ее бабой Олей зовут, она же не старая, выглядит молодой? – спрашивает Георгий.
– Когда ее завклубом назначили вместо Николая, слух по деревне пошел, играла, мол, наша Ольга бабу-ягу в Москве и ничего другого ей не давали. Вот все и подхватили. Не со зла, вроде, но за глаза называли – баба-яга, да баба-яга. Она знала, виду не подавала, а когда собрала нас всех, мы тогда в десятом классе учились, говорит: «Зовите меня баба Оля». Мы и согласились. Так с репетиций и пошло.
– А клуб что же?
– А ничего. Уголья разобрали, собрались новый строить, но тут путч этот, реформа. Покатилось все. Ольга в селе учительницей устроилась. Так и работает там до сих пор...
_________
Конь пьет. Жадно всасывает воду. В руках у Георгия появляется яблоко. Он ломает его, протягивает, ждет прикосновения мягких губ. Конь охватывает всю ладонь, яблоко исчезает, Георгий ничего не чувствует. Протягивает еще, конь тянется, касается руки, берет яблоко, но Георгий снова не ощущает шершавых губ на поверхности ладони.
Георгий трогает гриву, перебирает тонкие, длинные волосы, сжимает их в пучок, тянет сквозь пальцы. Не чувствует ничего. Наклоняется, черпает рукой воду, она кажется ему теплой, трет покатую спину коня, черпает двумя руками, льет на гладкий бок, короткие волосы намокают, блестят, мерцают радугой, Георгий тянет рукой вдоль них, и проступает рисунок...
Мокрые складки щетины превращаются в выпуклые мазки. Яркими красками расцвечивается весь бок коня.
Конь встряхивает головой, грива взвивается, мазки оживают, начинают двигаться, перетекать друг в друга, картина дрожит, колышется и вдруг складывается в окончательное полотно...
Георгий просыпается от стука в окно. Распахивает. Внизу Ольга.
– Доброе утро, хозяин, – глаза ее улыбаются.
– Простите, всю ночь работал. Лег под утро, – Георгий прикрывается занавеской.
– Александр звонил. Интересовался, просил перезвонить. Говорит, что-то срочное, – Ольга протягивает телефон, – Найдете во входящих. Я пойду. Потом занесете...
_________
Георгий вышел в сад, умылся из бочки, сел на скамейку под вишней, достал сигареты, посмотрел на банку с окурками. Курить не хотелось.
Ночью шел дождь. В саду было свежо и влажно. Георгий лег на скамейку, вытащил телефон и набрал Александра.
– Здорово, Саша.
– Привет, старина! Где пропал? Ольга сказала, затворничаешь, не выходишь. Работаешь?
– Работаю.
– Все нормально? Голос у тебя странный.
– Нормально. На скамейке лежу, в небо смотрю.
– О! Тогда точно все в порядке!
– Слушай, Саня, а для кого ты Брежнева рисовал? В комнате висит.
– Так это не Брежнев!
– А кто? Вылитый генсек.
– Не. Это староста из соседней деревни. Похож страшно на молодого Ильича. Странный такой мужик... Я тогда на мели был. Короче, погуляли. Ты понимаешь... Зазвал он меня к себе в эти Прикочки, нет... Пригорки. На машине приезжал. Я за два дня управился, он гонорар протягивает и говорит: «Одна просьба – отвези картину обратно к себе и подари соседке своей – Ольге, от меня. Она поймет».
– И что?
– А мне что – отвез. Просохла она, пошел отдавать. Она глянула с порога, в лице изменилась, дверью хлопнула. Успела сказать только: «Оставьте себе». Я и оставил. Висит. Все деревенские думают, я нашего Ильича с натуры писал. Смешно... А мужик тот больше не появлялся… Твоя спрашивает, ты, когда обратно?
– Скоро… наверное…
_________
Где-то невдалеке позвякивал колокольчик. Георгий закурил, прошел через сад к забору. По склону, вдоль реки, пастух гнал перед собой небольшое стадо. Коровы шли медленно, с остановками, пастух не торопился. На шее у него, на тонком коричневом ремешке, висел радиоприемник. Пастух прислушивался к тихой, спокойной речи из динамика, улыбался, качал головой, подносил иногда приемник к самому уху. Георгий узнал голос актера, тоже прислушался, но о чем радиопостановка, так и не понял. Стадо прошло мимо, пастух спустился под берег, к камышам, из которых торчал конец чье-то удочки.
– Вот вы где.
Георгий оглянулся. Подошла Ольга, встала рядом. В руке у нее была корзинка, прикрытая полотенцем.
– Поговорили? Все хорошо?
– Простите, совсем забыл, что надо отдать вам телефон, – Георгий похлопал себя по карманам, – он там, в саду, на скамейке.
– Я вам молока принесла. Козьего. Пьете?
– Да! – улыбнулся Георгий, – Наверное.
– Попробуйте, очень полезно.
Ольга повернулась к реке. Георгий затушил сигарету и неожиданно для себя спросил:
– А почему вы выбрали "Гамлета"?
– Вы хотели сказать – почему именно здесь, в деревне, с людьми, которые, возможно, даже не слышали о Шекспире? Так вот, именно поэтому.
Ольга посмотрела на Георгия. В ее глазах, как и в маленьких сережках в ушах, сверкали радужные искорки – яркие, задорные, живые. Георгий смутился, отвел взгляд.
– А покажите свои работы... если можно, конечно.
– Можно, – улыбнулся Георгий...
Они поднялись в комнату. Ольга поставила корзинку на стол, подошла к картине "генсека", долго смотрела на нее.
– Он еще здесь, в Пригорках? – тихо спросил Георгий.
– Да.
– Это он поджег клуб?
– Да.
Георгий приблизился, встал позади. Ольга повернулась к нему, скрыла тревогу улыбкой:
– И где же ваши полотна?
– Прошу!..
– Думала, увижу что-то наподобие Босха, а тут...
– Непонятность?
– Самое ценное в искусстве то, что оно непонятно! – засмеялась Ольга, – Нет, это не про вас. Ваша непонятность позволяет жить героям собственной жизнью. Вот эта балерина на сцене – это я?
– Да. А здесь вы маленькая девочка... и очень любите сказки...
Ольга ушла. Георгий проводил ее, сел в саду на скамейку. Увидел ольгин телефон, улыбнулся чему-то.
– Саня, привет еще раз! Передай моей... не вернусь я... совсем...