Шкаф

 
     Люди всегда стремились к каким-то переменам, от пещер и топора к домам и благоустроенным жилищам,  к молотку и гвоздям, чтобы не сидеть  на земле изобрели стул, и придумали прочие совсем не мелочи для своего комфорта.   И  это совершенно  нормальное человеческое желание иметь что-то лучшее и удобное для себя.

Вот, и  Тата с Лялей довольно долго прожили в одной комнате вместе с матерью и однажды  решили сменить не только эту маленькую   комнатушку в деревянной двухэтажной   постройке, но и сам ареал проживания, и двинулись осваивать столичные просторы.
 
Правда, и здесь какое-то время им пришлось поютиться  в общежитии и поделить одну железную скрипящую ржавыми пружинами кровать пока,  как было  положено,  не обзавелись сёстры семьями  с  супругами, свёкрами и свекровями  а потом и  детьми   даже с   внуками,  и тогда  и покинули они это временное пристанище,  и оставили на растерзание следующим вновь прибывающим в столицу   этого металлического коня. А сами разъехались по разным квартирам, не только по разным мужьям.

Вот, тут,  собственно,  и начались те перемены, о которых со дня своего появления мечтал человек.  Но, тем не менее,  кто-то так и   пользовался по - прежнему молотком, а кто-то   давно  дрелью высверливал дырки в стенах, так и Ляля спала  теперь на старом чуть не довоенном, но добротном диване со своим Иваном, и жила в доме, построенном ещё товарищем Сталиным,  а Тата не только поселилась в современной «хрущевке», что уже о многом говорило, но и обзавелась такой же предлагаемой удобной,  по меркам тех времён,  мебелью.

Жена Вани как-то не сильно стремилась к тем, желаемым переменам, от стула к креслу,  основное и главное-то   у неё в жизни уже произошло -  спальное место  делила она теперь  с мужем,  а  не  со старшей сестрой.  А  вот Тата была просто новатором, жаль, денежные   средства не   позволяли ей размахнуться во всю ширь своих нескончаемых фантазий. Правда, и здесь она находила  выход,  так как  купить  на свою зарплату  советского инженера что-то новое в свою квартиру не могла, то попросту двигала с места на место один и тот же стул, не говоря уже обо всей остальной мебели.

В общем, когда  муж  её возвращался с работы или из командировки, то глаз его радовал новый антураж его старого   жилища, и не важно, что даже свои незабвенные нестиранные неделями носки он не знал,  куда положить, так как  и тот самый стул, уже не стоял на своём прежнем месте,   под который  он их украдкой каждый  раз закидывал, дабы не раздражали они  не только своей заскорузлостью, но и запахом знаменитого  сыра   Рокфор.
 
То, что вставая ночью в туалет, он  вынужден  был в темноте пробираться  вперёд  не просто на ощупь, дабы не разбудить спящую благоверную, а  продвигаться с опаской и    выставив перед собой   руки  с широко расставленными пальцами,  рискуя каждый раз   наткнуться на незнакомые предметы или на старые, но находящиеся  почему-то не просто не на своём месте, а у него на пути, это уже было нормой их совместной  жизни. Все эти его   перемещения   напоминали всё больше  продвижение партизана по минному полю. В любой момент Гена мог получить не сквозное ранение, быть сбитым случайно задетой  впотьмах  даже тяжёлой хрустальной вазой, которую он сам же и   скидывал себе на голову или на  ногу, прокладывая себе  путь руками с растопыренными пальцами-веером.  Говорить о том, что повсюду стояли подставленные подножки в виде нестоящего здесь ранее столика или какой-нибудь тумбочки,  уже даже и   не приходится.

Но Тата   была просто   неутомима, и каждый раз пыталась порадовать мужа чем-то новеньким.

По утрам, собираясь  на работу Гена, спросонья  не только долго искал тот стул, под которым должны были находиться его носки, но и шкаф, где   висели  его брюки и рубашки с  галстуками.
 
А кофе  в чашке бедолага  порою размешивал вилкой или ножом, потому что ложки тоже кочевали с места на место,  и   омлет поедался с помощью поварёшки. Муж не успевал следить за столь стремительными перемещениями, а тем более, ещё и   запоминать.

Короче, неожиданности его  подстерегали на каждом шагу, называемые его женой  как-то странно,  приятными сюрпризами.

                ***

     Но однажды,  Гене всё же  надоело искать и не находить свои вещи, всё  осваивая   новые  места их обитания, о чём свидетельствовало  огромное количество ссадин и ушибов не только на его ещё даже  не начинающей лысеть  голове,  и  погибнуть на поле боя он тоже не хотел, изображая из себя героя невидимого фронта,  и  он решился!    Нашёл себе новую квартиру, получив напоследок ещё одну шишку,  больно стукнувшись по утру о новую полочку, заботливо   повешенную прямо над кроватью,  когда  он даже не успел выставить вперёд  свои пальцы веером, а просто  приподнял  голову с подушки,  да и  запомнить, что его ожидает ещё один  новый сюрприз тоже не успел, и он  ушёл.   Правда,  в своём холостяцком жилище почти что  уже  бывший муж  расставил всю мебель с точностью до одной целой, как   в «хрущёвке»,  и   менять со временем, а тем более,  переставлять,    ничего не собирался.

А Тата поначалу сильно расстроилась, когда узнала, что больше некому будет чинить  препятствия в  виде столов и стульев,  но потом решила, что  плакать всё же не станет, ведь у неё   появился   ещё один  новый   повод порадовать себя, вынеся на помойку  память о неблагодарном супружнике,  всю старую рухлядь и купить уже  новую, она даже  и денег успела  скопить  на  матовый модный гарнитур, аккуратно складывая на полочку с книгами  все свои премиальные.

          Тем временем,  на другой квартире тоже происходили кое-какие перемены.
 С третьего этажа «сталинки» сносили огромный,  тяжёлый,  чёрного цвета буфет, пытаясь не задеть круглыми  резными дверцами  за стены подъезда, ибо везли его прямиком в антикварный магазин, а  на лифте уже  поднимали полированную прямоугольную секцию коричневатого отлива.

Здесь бои проходили по другому поводу, свекровь не хотела расставаться с имуществом своего покойного мужа, а молодые радели  за новшество и удобство,  и экономию пространства одновременно.

Но всё же вынести диван с прилегающим к нему ящиком и торшером на нём,  не удалось. Любовь Сергеевна почти зубами вцепилась в матрац и наотрез отказалась давать согласие на вынос ещё и этой части её личного   наследства. Оставили и старинный   книжный шкаф, и платяной тоже. В  общем, получилась экономия ни    места, а средств, так как  супруги всё же  смирились с желанием пожилой женщины оставить память  почившего супруга в покое,  и  ограничились покупкой ещё пары кресел современного лаконичного   дизайна  и зелёной софы, поставленной  ими  в общую комнату. И уже в дальнейшем так и возили  они  за собой этот выбитый с боем  мягкий гарнитур-набор, потом даже  перетягивали антикварный диван, тот, что  с торшером в изголовье,   и продолжали спать на нём, больше  не заботясь об экономии   пространства, и занимаемом им  месте,    так и храня в таком виде  память о своих родителях и их временах.

               
                ***

      Но у Таты не было,  не только такой старинной мебели, у неё не было под боком и свекрови, а теперь и вовсе она осталась,  один на один со своими бесконечными  фантазиями, как и что,  и  куда надо бы  передвинуть, и потому продолжила этот ставший,  уже бесконечным    марафон, итогом которого случился ещё и переезд в другой район города, чтобы уж, ничего абсолютно не напоминало о  не согласном с ней  супруге – шишконосце.

Теперь и этот дом походил на то строение, в котором все эти годы   жила её  сестра с мужем, и был даже  гораздо поздней  застройки, чуть   не времён  царя Гороха, и, конечно же,  была это бывшая коммуналка, в которой по предварительной договорённости с новым соседом была воздвигнута стенка–перегородка в общем коридоре, поделив общую территорию на две отдельные.

Доподлинно не известно,  была ли в курсе женщина, что теперь иногда  она  будет открывать  их  общую дверь, выходившую на лестничную площадку,  позвонившим в её звонок приятелям-гомосексуалистам Юрия, а затем ещё и его же  пациентам венерических диспансеров, не желающих лечиться легально, но тем не менее так происходило и довольно часто, чаще, чем того хотела, наверное, сама Тата, не имеющая ничего   против своего такого своеобразного, но хорошего, как оказалось,   соседа.

 Просто, однажды, когда  поздно вечером,    Тата решила выйти в магазин, у неё неожиданно кончился хлеб,  а  в тот день, так же неожиданно, что значит, без предупреждения,  отключили горячую воду, то в приоткрытую дверь соседской  ванной комнаты,  она  случайно  увидела  молодого человека, обнажённого по пояс,  стоящего в тот момент   с махровым   полотенцем в руках,   когда следом  её престарелый сосед, которому стукнуло уже ни много,  ни мало,  а семьдесят два,  с чайником в руках выскочил из своей комнаты…  и вот тогда-то всё  тайное и   стало явным. И  впоследствии Тата уже не удивлялась вопросам, звучащим из уст разных молодых  и не очень людей, которые, нажав на общий звонок на входной двери спрашивали:

   -  А ваш муж или отец дома? – скромно потупив при этом  глаза и пытаясь не смотреть на женщину в надетом домашнем халатике, с улыбкой на лице  стоявшей в дверном проёме.

Тем не менее,  было уже поздно собирать в охапку  третий купленный гарнитур и переезжать куда-то ещё, да и сосед оказался просто отличным, как сосед,  и Тата продолжила свои деяния на своей половине этой бывшей коммуналки.



                ***

        Хотя  дом и был старый, но метры – то в нём  были новые, и  это  было просто  ещё одним   полем  деятельности для полёта фантазий Таты. Она ощущала  себя шахматистом-гроссмейстером, совершая    различного вида рокировки на паркетном полу своей  всё же  новой  квартиры.

Чертыхаться, спотыкаясь и  натыкаясь  на   переставленный  по какому разу    с места на место стул,  больше было некому,  и потому  женщина получала просто   огромное наслаждение от этих  своих производимых действий.

И   мысли о том, что бы, куда переставить,  до того не давали ей покоя, что ей не сиделось   даже на рабочем месте, а работала она  теперь   совсем рядом с домом и потому имела возможность  воплощать   свои идеи  даже  в обеденный перерыв.

А надо бы сказать, что   Татьяна Георгиевна, не всегда уже   Таточка,  была женщиной не худенькой,  и к тому времени, как стала называться по имени и   отчеству,  ещё больше раздобрела и увеличилась в объёмах, напоминая теперь  всё больше ту сладкую женщину, героиню Натальи Гундаревой,  которая тоже, по чистому совпадению,  очень увлекалась такого рода покупками и  мебельными  перестановками.

Привычка жевать во время этих  размышлений довела размеры уже немолодой дамы аж,   до 56-го номера на ярлыке её одежды,   но она продолжала изощряться, закусывая  каждую свою новую идею   бутербродом,  то  с докторской колбасой,  то с сыром.

     И вот так же,   сидя однажды,   у себя на работе за кульманом и, грустно глядя в  чертёж, Тата, не думала  о том, как  правильно провести канализационную трубу и проложить её  в нужном направлении,  будучи инженером-сантехником,  а  прикидывала в уме,  что надо бы передвинуть шкаф из коридора в комнату, потому что, решила она,  так будет больше места.  До этого  этот пресловутый предмет мебели спокойно  стоял себе  во второй комнате, но женщина успела переместить его в первую, в ту, где было    окно с видом на    дворовый колодец.
 
Короче,  с огромным  трудом дождавшись двух часов дня,  Таточка,   постоянно в нетерпении  поглядывая  на  маленькие  золотые часики на своём запястье,  подаренные ей  ещё матерью к  свадьбе, на которых давно уже  пришлось сменить ремешок, потому что дырочек на нём   не хватало, в этих местах  женщина  тоже располнела, она с боем курантов, прогремевшим  на кремлёвской башне, накинув на себя кофточку, почти включив секундомер  на своих золотых, начальник отдела был строг, ринулась к себе домой, и   на абордаж шкафа…

Совсем позабыв, что ела-то  она в этот день  только с утра, но дело не ждало отлагательства и нужно было использовать перерыв в работе не по  назначению,  Татьяна Георгиевна  на всех парах  влетела в  общий с гомосексуалистом-соседом  коридор, на ходу снимая вязаную кофточку  и засучивая рукава на  платье,  открыла  уже свою хлипкую фанерную  дверь и  так и  застыла…

Оценивающим взглядом обвела она   всю обстановку в  прихожей, потом, почти, как Райкин, замеряющий метры пол литрами, раскрытыми пальцами, пройдясь по периметру,  тоже   обмеряла всё  помещение.  И потом  Тата,     давно уже     убедилась, что расстояние от   одного её плеча до  кончика ладони вытянутой  той же её  руки составляет ровно полтора метра, что означало,    считала она  себя в этом деле не просто докой, а профессионалом.  Да, и была ведь  она инженером по образованию и могла не использовать циркуль, если возникла  бы  такая необходимость, так что, что тут говорить о каких-то метрах-литрах, когда  все измерительные приборы были всегда при ней.

Короче, ещё раз уже почти не зрительно, убедившись в правильности  своего решения,  Тата   вытащив  пару вещей из стоящего в ожидании своей новой  участи  шкафа, сняв заодно  сверху  накрытые тряпками  два чемодана, чтобы облегчить себе страдания,  так как антресоли здесь не было, она  приступила к работе.

Открыв двери в общий коридор, обойдя шифоньер сзади, Татьяна Георгиевна ещё раз прищурившись, навскидку определила расстояние, глаз у неё тоже был алмаз, почти микроскоп Мичурина,  умудрилась как-то не только силой своей мысли,   отодвинуть его  от стены,   и начала толкать  этот  вожделенный предмет мебели  дальше,  вперёд  по направлению к  свободному проёму,  предварительно подложив под  его  ножки куски шерстяной ткани для лучшего скольжения.

Но не надо забывать, что откушала-то  Таточка только утром, сейчас у неё  дела были поважнее, чем тарелка с супом, и потому, пыхтя и потея, упёршись руками в заднюю  гладкую  полированную стенку, женщина в таком состоянии   дотолкала всё же  шкаф   до середины дверного проёма.  И, собственно, на этом всё, хотя   цель и планы имела совсем иные. А именно:  сначала она вытащит эту мебелюшку не малых размеров   в общий с соседом    коридор, там уже  развернёт её на 360 градусов,   а потом…  Но вот  это  желаемое  «потом» неожиданно сорвало все честолюбивые планы этой любительницы разного рода  перепланировок  и просто  нагло  застряло сейчас  на середине пути, что означало -  одна половина шифоньера находилась на общей территории у Юрия- гомосексуалиста, а вторая -  в её ставшей  отдельной   квартире,  теперь   уже больше  не коммунальной.

И  всё бы ничего, можно было передохнуть и закончить свои планы чуть позже,   но самое интересное в этой  ситуации заключалось в том, что обеденный перерыв заканчивался, а  возвращаться обратно сосед скоро не собирался, у него было свидание с новым кавалером, а, чтобы вовремя вернуться в офис, надо было,  как-то открыть всё же  их  общую входную дверь, ведущую на лестничную площадку к лифту.

Ещё раз   приложив согнутую  в локте руку к плечу,  напомнив при этом   корсара из балета Петра Ильича, вторую вытянув вперёд, затворница провела замеры, которые должны были прояснить,   сколько  же  ещё оставалось двигать.  Но тут, к своему ужасу,  вспомнив, что использовала она обеденное время не по назначению, поняв,  наконец, что одна не справится с поставленной задачей,  Татьяна затравленно  оглянулась по сторонам, ища телефонный аппарат. Ей   повезло, потому что,   хоть он - то  находился на её половине, а не  как шкаф, на половине соседа,  и  спешно набрала знакомый номер сослуживца.

               
                ***

            Часть вторая  плана под названием «Шкаф»

     Женя тут же,  с готовностью согласился прийти, не впервой он помогал своей   коллеге, и даже  фамилию носил он  соответствующую случаю,  Толкачёв.   Он   как раз в этот момент  доедал пирожок с капустой, и   как он получит ключи от дверей оговорить не удалось,потому что  Татьяна Георгиевна, получив согласный ответ прийти,   спешно  кинула трубку, а сама  бросилась опять к злосчастному шкафу, всё ещё одиноко  дожидающегося своей очереди.

Теперь,  используя  свой   зрительный глазомер уже  по другому поводу,  и   не поверив своим глазам, женщина всё же попыталась протиснуть  свой восьмой или даже девятый размер в щель, нарисовавшуюся в проёме между  шифоньером и дверным косяком.  Но лучше бы она этого не делала…!

 Встав боком, решив, что так габариты её бюста уменьшатся, то есть слегка  приплюснутся,  хозяйка стала потихоньку пропихивать свои огромные   груди в это узкое  пространство, почти что   лаз в мышиную норку,  и у неё это даже какое-то время получалось, изображать из себя  маленькую серую мышку,  но, на каком-то этапе, так же, как и шкаф,  ей прошлось всё же   остановить  своё дальнейшее продвижение.  Потому что  её бюст, или она сама,  что уже не имело никакого значения, попросту застряла. Застряла в дверях,  и ни туда,  и ни сюда, как бегемот в болоте, и  оттого, что бюст в горизонтальном ракурсе всё же уменьшился, почти полностью расплющившись, напомнив  при этом огромное обеденное блюдо с растёкшейся по нему соусной  подливкой,   лучше не стало.

      И Таточка неожиданно зависнув в такой  странноватой   позе, вспомнила, в этот самый неподходящий момент о том,  как однажды в магазине примеряла золотые серёжки с бриллиантами,   стоимостью в десять её  зарплат  инженера-сантехника,  уж, так  они ей приглянулись тогда,  а  английский замочек, возьми, да и  не  расстегнись.  И как,   вот так же, как и  сейчас,  она  стояла   перед продавщицей,  с совершенно  растерянным видом  и почти  что   плакала, потому что понимала, что её теперь просто не выпустят из помещения те,  два бугая, что    угрожающе нависли над  ней, сходу  возникнув  за  её за спиной, даже не разобравшись в ситуации.

Но тогда она всё же дёшево отделалась, почти оставив на прилавке свои уши вместе со злосчастными серёжками, которые ей по факту  нафиг не нужны были,   яростно и удачно одновременно  сорвав их  с себя и   бросив на прилавок ювелирного магазина.
 
      А сейчас… Сейчас  всё было гораздо хуже. Назревала вероятность быть  раздавленной собственным дорогостоящим, хоть и дешевле тех серёжек,   деревянным массивом, потому что от бюста её уже почти ничего не осталось. Хотя положение её  и  от этого не  поменялась ни на йоту.  Она так и продолжала   стоять,  зажатая, как между рогатиной  какой-нибудь берёзы или дуба в лесу, но только в собственной квартире, правда, ещё и частично   на  половине соседа-нетрадиционала.

Более того, у неё уже  почти в зобу дыхание спирало, что, собственно и сподвигло женщину,  как тогда в ювелирной лавке, дёрнуться всем своим пухлым,  дородным  телом и,  не оставив после себя   в щели ничего и даже пустого бюстгалтера,      отлететь,  аж   к  противоположной  стене,  упав   вниз, и  больно при этом  ударившись,  теперь ещё и другой округлостью,  своих ягодиц.

Сидя вот так,  на полу, и  не совсем понимая, как же так вышло, Тата вдруг  услышала  такой  долгожданный звонок в  прихожей -  это подоспела её  помощь, в виде Жени Толкачева,  но ей, этой помощи,  ещё самой   надо было помочь, ибо пленница так и  пряталась за шкафом, пребывая на огромном расстоянии от  явившегося  коллеги.

Ещё раз глянув из своего укрытия, уже не прикладывая согнутую в локте руку к плечу,  и не прищуриваясь, Татьяна Георгиевна увидела только одну,  оставшуюся  для неё  надежду-лазейку, это возможность по верху шкафа добраться до того общего коридора. Такая перспектива, конечно же, не сильно обрадовала её, но делать было нечего, иначе, пришлось бы ждать конца свидания своего соседа, а тут обеденный перерыв совсем уже  подходил к концу, и  было это гораздо хуже, учитывая строгий прощальный взор, кинутый начальником на стремительно убегавшую работницу ровно в два пополудни.

В общем, собравшись с духом, Таточка крикнула из своего окопа, больше напоминающего бункер,  Жене, мявшемуся за дверью,  что сейчас она попробует открыть ему входную дверь, пусть только обождёт немного, и не уходит, она быстро.

Ещё раз,  оглянувшись вокруг,  теперь  уже в поисках табуретки или стула,  женщина подтащила к шкафу две высокие коробки,  снятые до того сверху  вместе с чемоданами,  теми, накрытыми  тряпками,  и стала взбираться по ним, медленно, но верно, потому что, как обещала сделать всё  быстро,  всё же  не выходило,  как ни старалась, и упорно  приближаясь к  намеченной  цели.
 
На ней давно уже не было не только вязаной  кофточки, но и платья. В одном белом  атласном с кружевами бюстгалтере и трусиках, такого же цвета,  больше напоминающих  мужские «семейки», Тата уже ползла по верху шифоньера, предварительно, ещё находясь внизу,  позадирав,  насколько позволял ей её вес,  ноги, напоминая при этом больше  партизана, но не своего бывшего мужа с растопыренными пальцами, а  с гранатой,  и не  в руке, а  в зубах,  потому что она действительно   этим местом, а именно,  зубами  держала ключи от входных дверей.  Ну, или походила она в тот момент на  человека, который случайно оказался на суше, а только что был глубоко в океане и по инерции продолжающего  совершать плавательные движения всеми  своими четырьмя  конечностями.
 
Короче, совсем не важно, на кого больше походила Татьяна Георгиевна,  важно было,  что она умудрилась не только залезть, но  ещё и слезть с другой стороны пресловутого  шкафа и в чём была, хорошо, что не  в том, в чём мать родила, впустила дожидающегося с   той стороны  коллегу  вовнутрь.

Времени оставалось только для того,  чтобы задвинуть мебель обратно  на территорию Таточки,  этой бывшей коммуналки,  о  каких-то ещё  перестановках уже не приходилось и мечтать. Поэтому, на ходу дожёвывая теперь уже слоёный пирожок с мясом, сходу вспомнив носителем какой фамилии он является,  Женя быстро затолкал обратно шифоньер, поставив его на прежнее  место, откуда он и  начинал свой   длинный путь по всем  коридорам,  и скоренько  ретировался, не захотев выслушать подробности и оправдания, почему в очередной раз его вызвали на помощь,   для него обеденный перерыв тоже уже заканчивался,  и он тоже помнил строгий взгляд начальника отдела.

      А Татьяна Георгиевна настолько вымоталась,  так ещё   и   не покушав, что не в состоянии была  уже   самостоятельно спуститься с третьего этажа на первый,  и потому  села в   лифт, с глубоким  вздохом сожаления о зря потраченном времени и не выполненных планах,  она всё же с силой нажала на кнопку на металлической панели с выгравированными   цифрами, почти, как на могильной плите, и это была почти правда, потому что...
 
 Потому что, кабинка лифта  дёрнулась.  В  этот момент свет внутри неё  мигнул, потух, потом опять загорелся, снова потух и не начавшееся ещё  движение  вовсе  остановилось.
 
Ничего непонимающая Тата, ей уже и так хватило приключений  и экстрима в положении  лёжа на шкафу,   еле сдерживая рыдания, сначала попыталась крикнуть, позвать на помощь, но Женя Толкачёв, тот, что призван был толкать в соответствии  со  своей фамилией,  давно уже поднимался по ступенькам  офиса, а другой не предвиделось.   Дом молчал глухим одиночеством, учитывая, что это был будний,  рабочий день и не только у Татьяны Георгиевны.
 
В кабинке лифта стояла такая темень, что  не было возможности даже посмотреть на стрелки своих золотых часиков, но  было понятно одно, что сидеть    затворнице придётся теперь  и   здесь, и   до самого  вечера, учитывая, что многие ушли,  кто  на работу, кто на учёбу,  и   попросту   дожидаться,  когда,  наконец,  Юра - гомосексуалист определится,   нравиться ли  ему его новый дружок или нет, и,  возможно,  приведёт того к себе для продолжения начатого свидания, или хотя бы для  помывки   в ванной, потому что воду в этот раз не отключили.

Тату уже  не волновал ни её грозный шеф, ни оставленный и не дотащенный до места назначения шифоньер, её желудок неоднозначно напоминал, что его владелица в  обед занималась ни  тем, чем следовало бы, но пришлось  всё же  смириться с тем, что теперь уже предстоит только отужинать…


                ***

      Разумеется, всё так и произошло.  И вернулся    сосед-гомосексуалист с прогулки, даже не важно уже  один  или с новым дружком,  и Татьяна Георгиевна получила нагоняй от начальника отдела,  и даже плотно  поужинала, учитывая, что так и не успела отобедать,  но шкафы и не только,  так  и продолжила переставлять с места на место, тем более, что приобретаемая ею в дальнейшем   ещё какая-то новая мебель просто способствовала таким переменам, ибо производители не очень стремились к качеству, когда   порою  достаточно было,  только  открыть дверцу новой прихожей, и  выглядело всё это, будто, кто-то подошёл  и намеренно дал со всей силы ногой по крышке этого не платяного, а коридорного  шкафа, что, конечно же,  и помогало строить горе-покупательнице свои   планы не только по перестановкам, но и по покупкам новых стульев и мягкой мебели.

 А сестра Ляля с мужем так и  дожили до старости  с тем диваном с прикроватной тумбочкой и торшером, тоже  удачно переехав    на другую квартиру  из своей  «сталинки»,  и прихватив с собой ещё пару элементов из того  интерьера,  которые не дала им заменить их мудрая свекровь, ценившая наследство своего покойного супруга.  Просто им не понадобилось забивать недостающие  гвозди в задние стенки современных новомодных шкафов, они их просто не купили, и помнили, как,  когда-то,  всё же сделав однажды  попытку кое-что сменить,   им   пришлось топором  расколачивать  те  стенки, которые не  желали     разбираться даже  с помощью отвёртки,   теперь уже в ставшей  их  старой антикварной  мебели.

 Так что они до сих пор вешают и складывают  свою одежду в шифоньер, но, двигать с места на места тоже его  не двигают, потому что всё же опасаются,  что рассыплется он  от древности веков, а новый купить  уже  не успеют,  ибо и сами давно уже  не молоды, хоть  и не возраста ещё  своего шкафа.