Желуди

               



С детства ему почему-то нравилось собирать жёлуди. В старом парке, рядом с домом, за вычурной, с завитушками, чугунной оградой, стояли дубы, кроны которых переплетались между собой. Корявые ветви разбрасывали свои крылья так, что почти закрывали небо, а на стволах виднелись белые цементные нашлёпки - забота садовника о здоровье и долголетии деревьев.

Бог знает, сколько им было лет!

Он разыскивал среди сухих пахучих листьев и пожухлой травы плоды, катал на ладонях их маленькие гладкие блестящие тельца и представлял, что каждый их них мог бы стать таким же исполином и, что ,все-таки ,кое-кто из них превратится  в настоящий дуб и было бы так здорово, чтобы они все выжили, и тогда была бы настоящая дубовая роща.
Эти дубы ассоциировались с чем-то вечным - с тем, что не умрёт ни завтра, ни через десять лет, ни через полвека - почти с постоянством жизни. И даже хитроумному, охочему до денег, дровосеку дуб преподаст урок стойкости , если тот вздумает сразиться с деревом своей пилой, чтобы продать потом древесину на столы и буфеты. И хотя, где-то вверху укрывалось огромное дупло, где по ночам ухала сова, не предвещая ничего хорошего, эти мрачные огромные долгожители не вызывали чувства беспокойства , а наоборот, придавали уверенность, что все-таки существует что-то надёжное, бескомпромиссное, говорили о будущем без всяких оговорок, условий и примечаний мелким шрифтом.

Иногда он собирал горсточку желудей, клал в карман и нёс домой. Он хотел, чтобы они и у него немного пожили - передали чуть-чуть энергии, как талисманы, отгоняющие злых духов и неприятности обыденных дней. Он перебирал эти жёлуди, как разобранные чётки для отсчитывания поклонов и прочитанных молитв.
Вопрос лишь в том, кому он хотел бить эти поклоны и кому молиться? По правде говоря, он толком сам не знал, но считал, что это все равно обязательно и необходимо. Нельзя же никого не любить и ни во что не верить! Это противоестественно! Это ненормально! Человеческая сущность всегда найдёт какой-нибудь объект для поклонения, подчас неважно велик он или ничтожен, заслуживает он этой любви или нет, найдет какой-то глупый повод, чтобы вывернуть себя наизнанку, сморщиться от страданий, как заношенная замшевая перчатка, почти убить себя, но... Может быть, в этой необъяснимости и состоит никем не разгаданная сущность любви. Любят, потому что любят. И все! Без всяких тому разумных объяснений. Так вот она любовь - здесь, и вы перекатываетесь с волны на волну этих чудодейственных объятий! Только что была, но вот ушла - как будто бы ее здесь никогда и не было, а вот куда? Никто не знает.

Он познакомился с ней именно у этих дубов. Две девушки прогуливались по парку. Ее подруга - маленькая, чёрненькая, была похожа на ворону из старого советского мультфильма,которая бодро и весело распевала:
« Кто похвалит меня лучше всех, тот получит сладкую конфетку!».
Но, видно, особо никто не хвалил, поэтому она не шла рядом с ней, а совершала какие-то замысловатые круги, стреляла глазками и настраивала носик в сторону проходящих мимо молодых мужчин.

Она была почти слепком с античной статуи, беcсловесная, с полуулыбкой на лице,  холодная, безразличная ко всему происходящему рядом. Перед собой она складывала руки ,они ей мешали, будто бы только что отложила в сторону маленькую арфу и не может найти. От ее кожи пахло свежевыстиранными простынями, развешенными на морозе доброй  и усердной хозяюшкой. На ней было платье канареечного цвета и красные большие бусы. Говорят, что желтый - цвет измены. Бедный, ни в чем не виноватый желтый цвет! А красный? Цвет революции, неповиновения, походя, безвинно пролитой крови и отрубленных в запале сражения голов? Черный? Цвет смерти? Или гордости? Все цвета хороши для рассуждений, выводов и многомыслия...Но в цветах ли дело? Скорее - в их отсутствии.

Она смотрела на все и на всех вокруг, как на воду пустынного океана, и лишь необычные корабли, иногда возникающие у далекого горизонта темными набросками, вызывали ее любопытство и интерес, да и то ненадолго. Приятельница пыталась развлечь, но, кажется, она едва замечала эти бессмысленные попытки.
Красивые женщины умеют выбирать подруг. В этом искусстве они почти всегда достигают настоящего совершенства. Ее взор был направлен исключительно внутрь себя - в темные мутные просторы. А вот какие морские гады совершали в этих глубинах свой подводный ход и куда - никто даже не догадывался.

Знакомство состоялось.
Он вложил в ее ладонь маленький желтый жёлудь, пахнущий бессмертием дуба.

Встречая ее с работы каждый день, поскольку она работала допоздна на курсах английского языка и возвращалась затемно, он думал, как же он счастлив этими заботами, этим ожиданием, этой легкой тревогой, этим замиранием сердца в тот момент, когда, наконец и снова, видел ее.
Ему была приятна эта дорога, и его совершенно не беспокоили заледеневшие лужи, окаменевшая от заморозков грязь, снег и прочие шутки природы, не отвлекали ни гудки машин, ни перезвон трамваев, ни потоки синих звезд, сыпавшихся с проводов на рельсы, не ослепляли фальшивым блеском витрины магазинов, не интересовали прохожие - лишь бы поскорее встретить ее, забрать домой и накормить- в добросердечии и заботе. Это было даже уже совсем не мужское чувство - ребенку надо поскорее дать теплого молока, чтобы он повеселел, рассмеялся и загугукал.

Он брал собаку и шел к станции метро.
Он стоял, как чёрный большой знак вопроса, и ждал под фонарём, который покачивался со скрипом от ветра черным соцветием со встроенным внутрь маленьким источником света и тепла.

Вечерами он слушал любимые оперные партии на шипящем, как закипающий чайник, допотопном проигрывателе и готовил ужин до ее прихода. Особенно он любил Третью арию Далилы, которая задумала отрезать волосы Самсону, чтобы лишить того необыкновенных сил. Он погружался не столько в сюжет, сколько в красоту голоса, в хроматизмы и проходы « меццо-сопрано» и каждый раз улавливал все новые и новые нюансы женского характера, переданного Сен-Сансом, и каждый раз удивлялся необычным открытиям, иногда приятным, иногда отвратительным сюрпризам,  не находя для этого никаких разумных объяснений. Он готов это был слушать без конца, чтобы понять, но лишь доводил себя этой бесполезностью до исступления.

  "Ах, нет сил снести разлуку,
  Жгучих ласк, ласк твоих ожидаю,
  От счастья замираю, от счастья замираю,
  Ах, жгучих ласк, ласк твоих ожидаю".

Вот именно! А вы как думали?

Когда она приходила усталая с работы, он снимал с миниатюрных ног старую обувь, подвешивал, как на эшафоте осужденного, серое пальто, обнимал за тонкую талию, вглядывался в грустные зеленые глаза и старался развеселить и отвлечь - дурачился и шутил, делал из наволочки дурацкий колпак, чтобы и сумерки не были такими давящими, и холод и сырость улицы не таким уж невыносимыми, и сбегала и пряталась по углам дома дневная усталость, растворялась обыденность, уходила печаль.

  "Ти-ли ти-ли- бом,
  Пришел Петрушка!
  Ти-ли ти-ли- бом,
  Как весел он!".

Она смеялась, бросала в него хлебный мякиш, целясь в лицо, расстреливала его этими мягкими пулями в упор. Собака кидалась с бесконечными поцелуями и радостными собачьими криками, чередуя влажность языка и кожаного носа.
Садились ужинать, собаке доставалась косточка, а ему - благосклонные взгляды.

А потом случилось вот это.
Он по обыкновению пошёл к метро и ждал в назначенное время.
В тот день дождь и морось и холодный ветер поздней осени были особенно неприятны. Непогода атаковала город со всей неистовостью и безразличием к людским делам и проблемам. Поздний вечер катался ртутным шариком среди люминесцентного холодного света станции метро. Спокойная сюита позднего вечера рабочего дня посередине недели то и дело сбивалась в болезненные джазовые импровизации, теряясь и закручиваясь в водоворотах холодного воздуха, стараясь отстраниться от хлестких пощечин дождя.
Собака мёрзла. А из метро все выходили и выходили люди - тёмный непрекращающийся, равнодушный поток.
Все, но не она.
Отчаявшись, он поспешил домой позвонить на курсы по телефону и узнать - не случилось ли чего?
Подходя к дому, он почувствовал, прижался к земле, как многоумная опытная такса, ее присутствие, а потом увидел со спины -
она держала за руку какого-то бородача. Они даже не беседовали, а о чем-то почти шептались, как заговорщики перед убийством соверена.
Убийством с особенной жестокостью!

Он не стал их нагонять.Он заледенел и закостенел, как будто его одарили промеж глаз огромной дубовой колотушкой, снял нелепую шляпу и беспощадно скомкал ее в руках, точно виновницу приближающейся беды, зашёл в мрачный, освещённый одной мутной, засиженной мухами, жёлтой лампочкой, подъезд. Лязгнула ржавая пружина входной двери. Взвизгнули и разбежались по сторонам кошки. Время повисло лохматой, пропахшей пылью, перепутанной паутиной над его головой, внутри которой, словно паук - крестоносец зависла мысль: что делать? Что сказать? Стоял чесночный запах грядущей трагедии.

Но трагедия ли это? Часто в жизни людям свойственно придавать значение совсем незначительным событиям, присваивать им необычный статус и при этом не замечать маленького, тихого, незаметного, подлинного  горя, сосуществующего рядом с ними. Жизнь - лупа, но ведь лупы бывают и обратными. Это же не литература, а жизнь - штука несправедливая, простая и бесполезная!
 
Он почему-то представил, как бородач расстегивает тугие крючки ее бюстгальтера, которые скрежетали и упорствовали, как сцепка вагонов при смене состава, и два фиолетовых цветка ее груди послушно поднимаются навстречу желаниям этого незатейливого и глупого человека.
 
Собака сидела, тревожно выпучив глаза и косясь на дверь.
Она пришла ещё через час.
Он спросил:
- Что это было?

- Ты о чем?

- Мы тебя прождали 2 часа.
  Как ты прошла мимо?

- Я вас не заметила.

- Знаешь, это трудно!

- Ну, я просто вышла из другого выхода.

- Почему из другого?

Античное лицо из каррарского мрамора внезапно превратилось в белую маску злого клоуна- волосы под пудрой и красные накрашенные губы.
- Не встречай меня больше!

- Почему?

- Я смертельно устала от твоих обсуждений дурацких романов и этой
  педерастической музыки!

- Почему педерастической?
 
- Потому что ты - тряпка, а не мужчина! Пустое место! Бессмысленное литературное
  эссе, не имеющее к реальности никакого отношения.
  С тобой я забыла, что такое хруст салфетки в ресторане, что такое хороший
  курорт, новое платье, и, вообще, радость бытия!
  Мне не доставит удовольствия прожить жизнь с человеком, который не может
  обеспечить свою жену и без конца слушает какие-то арии и читает идиотские
  книги! Ты - действительно Петрушка!

Она была очень энергична и убедительна.Взвешенность и отстраненность исчезли, куда-то делись.

- Ну да!
  Я - Петрушка. Личность асоциальная - пьет, курит и ругается матом,
  etcetera...etcetera..
  Я тебя понял.

Он взял приготовленный им на ужин винегрет и перевернул миску в помойное ведро.
Он упрямился. Приглашение к скандалу было всего лишь тщетной попыткой все спасти и соединиться с песком бытия, как камбала - плоская, тупая и бесчувственная, действующая только по инстинкту самосохранения - сливаясь с пейзажем.
Он все видел одну и ту же картину - она входит в дом, они садятся ужинать, собака ластится у ног и заглядывает в глаза, вопрошая:
" Что же у нас новенького? Что плохого?".

 "От счастья замираю,
  От счастья замираю,
  Ах, жгучих ласк, ласк твоих ожидаю."

Не вышло. Ничего не вышло.

Развод был длительным и трудным.
Наконец, она сказала:
- Я буду делить все, до последней ложки!
  Должна же быть компенсация за мои страдания!

- Страдания?!
  Дели!

Гильотина с визгом опустилась, голова откатилась в сторону, как пустая перезрелая тыква.
Все эти чашки, ложки, поварешки - страшные предметы насилия, настоящие враги человечества, инструменты маньяка, измывающегося над своей жертвой, получающего истинное наслаждение от ее мучений, вина которой состоит лишь в том, что она никогда любимой и не была, а насильник лишь позволял любить себя, и считал это совершенно естественным. Этот ужасный переворот духовного, внеземного в материальное, который превращает людей из ангелов в простую грязь под ногами, о которой ни говорить, ни писать не стоит! Но, увы, наша жизнь подчас именно из этого состоит, и мозг наш и душа наша часто плутают именно по этим неприглядным закоулкам, уставленными темными кривыми зеркалами, не находя выхода.
И как бы не хотелось высмеять этот переход от одной жизни к другой, нам почему то кажется, что обозначен он именно чередой дурацких, ненужных, пошлых предметов: квартиренками, дачками, машинками и прочей дрянью, без которых нам, грешным, кажется, жить трудновато.
 
Самое страшное, что на него обрушился огромный сугроб его почти заледеневшей нежности, которая больше никому не была  нужна. Даже за пять жалких копеек!Он, что есть сил, разгребал ее, захлебывался, давился этим холодным снегом до рвоты. Теперь уже посторонняя женщина отстранила ее равнодушно и безучастно, указала на дверь, чтобы больше никогда не видеть,- как малоприятную и нелепую родственницу из далекой провинции чужеродного социального статуса, которая глупо улыбалась, пыталась острить, держа в руках корзинку с простыми домашними приготовлениями, пирожками с капустой, грибами на чесноке и хреновых листьях и вареньем из прозрачного крыжовника с вишневым листом.

Ах, что ты задумала, Кармен? Во благо ли тебе это самой? Разве это сделает тебя хоть капельку счастливей? Может быть, ты вообще не в состоянии кого-либо любить? И этот ген у тебя просто отсутствует? Миновала тебя "чаша сия" - рвать сердце в клочья, придти и остаться навсегда, несмотря ни на что. Счастливая! Тебе это не дано! Ты невиновна!

Всякая Женщина - зло...,
но если так, то получается мужчина-добро?
Какие ассоциации!

Но она - не Кармен и не работает на табачной фабрике в Севилье, а я не - Хосе и не занимаюсь контрабандой!
Я - всего лишь обычный врач в районной поликлинике и прослушиваю трубочкой старушек, выписываю больничные, направления и рецепты, а она - обычный преподаватель - не поёт и не танцует «Сeгидилью»,
только что иногда - со своими ученичками:
 "My Bonnie is over the ocean,
  My Bonnie is over the sea.
  Oh, bring back my Bonnie to me!",*- подумал он.

Струны лопнули, скрипка смолкла, разорвалась натянутая кожа барабана. И чудесные, красивые и волшебные герои пьесы превратились в черных маленьких жалких человечков, почти жуков-таракашек, судорожно перебирающих ножками, исполняя обычные функции, предписанные природой - по насыщению, размножению, воспитанию потомства и подготовке к естественной смерти без всякого достоинства и чести.
Саркастический смех в зале. Действительно, это смешно. Все смешно рядом с настоящей любовью.
Свирепая обыденность жизни! Что может быть комичнее и страшнее?

При разводе и разделе имущества судья смотрел на процесс с нескрываемым омерзением. Он был умудрен опытом - этот судья.


Через год позвонил Юра - парень крепкий, с бритой и большой головой, как футбольный мяч, но с прямыми, как параллелепипед, суждениями, приятель, с которым они иногда по субботам играли в настольный теннис:
- Видел тут недавно твою!
  Я даже ее не узнал! Морда - во!

Он мысленно представил, как Юра широко раскрыл свои клешнеподобные руки, и его вечно красную от пива рожу. Ему стало неприятно.

- С тобой королева была, а стала...!
  Ты что? Все ещё переживаешь?
  Ты в курсе, как там наши футболисты сыграли?

- Нет.Ты же знаешь, что я этим совсем не интересуюсь,- cказал он и повесил  трубку, взял собаку, вышел на улицу и пошёл в парк к старым дубам, собирать жёлуди, чтобы вдохнуть их острый запах, ощутить на кончиках пальцев их маленькие шершавые шляпки.



* « Верните, Бони!» популярная английская песенка, которую часто используют преподаватели английского языка в силу простой структуры и доходчивости текста (Прим. автора)